========== 1. ==========
Комментарий к 1.
За исправление ошибок в этой главе сердечно благодарю уважаемую бету Александрин Вэллэс!
Этим городом нельзя не восхищаться. Построенный во всем своем великолепии на чужой крови и костях, он поражает воображение даже тогда, когда видишь его не в первый раз. Плутарх Хевенсби, проведший в этом городе большую часть своей жизни, не просто так выбрал себе квартиру в одном из самых высоких домов. Потрясающим видом из окна можно любоваться часами при любой погоде.
К несчастью, любоваться этим видом нравится многим. И они без разрешения приходят в его квартиру, а потом просто забывают застыть у окна, более того — облюбовывают его кабинет с плотно зашторенными окнами.
— Не помню, чтобы я давал тебе ключи от своей квартиры, — говорит Плутарх совершенно спокойно.
На самом деле он не спокоен, а опустошен — не способен чувствовать ничего, кроме сковывающей движения усталости.
— Я сделала дубликат, — отвечает Эффи, не пытаясь выглядеть виноватой.
Наверное, она устала так же сильно, как и Плутарх.
На камине одиноко стоит открытая бутылка коллекционного коньяка, спасенного с такими усилиями из кладовых во дворце Президента. Министра не злит и это своеволие. Он знает, что Эффи откупорила ее не потому, что хотела выпить. Быть может, бутылка понравилась ей по форме. Или из-за сдержанной этикетки. Или потому, что стояла на самом почетном месте. Что теперь гадать — поступки этой женщины никогда не подчинялись логике.
Хевенсби наполняет второй бокал, задумчиво смотрит на наполовину пустой бокал своей незваной гостьи. Эффи не пьет даже коллекционный коньяк. Капитолийка только открывает — портит — редчайшие коллекционные бутылки, закидывает уставшие ноги в ярко-красные туфлях на белый пуфик и любуется отсветами каминного огня в пузатом бокале.
— И где ты был? — гостья спрашивает неохотно, через силу, но смотрит очень внимательно, пусть и искоса.
Она не может не знать, где он был. Но ей интересно, как и какими словами он ответит на заданный вопрос. Если ответит, разумеется.
— Навещал Китнисс Эвердин в Двенадцатом дистрикте, — Плутарх и бровью не ведет, не пытаясь что-либо скрыть.
Кто она такая, чтобы от нее что-то скрывать? Кто она такая для него — министра связи, видной персоны, облеченной самой легко управляемой властью — в этом еще неустойчивом мире?
Эффи тихо выдыхает. Судя по продолжительности выдоха, она выдыхает весь воздух, скопившийся в ее легких за последнюю неделю — неделю, прошедшую с момента его вылета из Капитолия.
— Ты все равно не полетела бы туда, — Плутарх вовсе не оправдывается.
Кто она такая, чтобы он оправдывался перед нею, перед этой безликой, но из кожи вон вылезающей, чтобы оставаться крикливо-яркой, женщиной? Никто. Просто Эффи Бряк. Просто прошлое. Просто слабость — та последняя толика ложной человечности, которую он позволил, чтобы хоть немного обелить себя в собственных глазах. К тому же, он думал, что прилагает усилия к спасению бесполезного куска мяса, которым она должна была стать после всего, что с ней сделали за время пребывания в руках палачей. Он даже надеялся, что ее сломали, уничтожили пытками и прочими прелестями заточения в качестве предательницы. Он ошибся — ее просто переплавили во что-то такое, чему он до сих пор не может подобрать достойного определения.
Всего лишь глупая кукла Эффи Бряк, почти не претерпевшая изменений внешне — те же яркие несуразные шмотки, невообразимые прически нереальных цветов, высоченные каблуки, знакомый писклявый голос и нарисованное лицо поверх аккуратно сшитой кожи. Но даже этим маскарадом ей порой не удается скрыть того, насколько она стала другой.
Под ворохом блесток и страз она почти мертва. Он знает это, она знает это. Иногда ей даже надоедает это скрывать. Тогда она появляется в этой квартире, сидит в картинной — уже карикатурной — позе и не делает ни одного глотка из бокала, который не выпускает из рук.
— Нет, не поехала бы, — согласится кукла излишне послушно. — Но ведь и тебе там совершенно нечего было делать.
— Как будто ты знаешь что-то о моих делах, — Плутарх оставит второй наполненный бокал нетронутым и подойдет к окну, развесит тяжелые шторы в надежде, что вид ночного города хоть как-то отвлечет его от бесполезного разговора.
— Нет, — вновь согласится Эффи.
Плутарх надеется, что это — конец их диалога, но, как обычно ошибается. Собеседница задает очередной вопрос, на который ему еще меньше захочется отвечать.
— И как обстоят дела в Двенадцатом Дистрикте?
— Как будто тебе интересно, — нынешний министр связи неумело, как мальчишка, попытается потянуть время.
Почему он вообще собирается ей отвечать — вот единственный правильный вопрос за сегодняшний вечер. Она — пустое место; пора ей — и, наверное, ему — об этом вспомнить.
На этот раз Эффи не согласится вслух.
— Хеймитч пьет, — Плутарх намеренно опускает чуть было не сорвавшееся с языка необдуманное «твой», не понимая, почему ведет себя так, будто пытается не ранить ее чувства. — Китнисс сходит с ума. Они оба живы. Меня это удивляет. Победители Голодных Игр в почти мертвом дистрикте.
Слишком много лишних фраз, к несчастью, уже произнесенных вслух.
— Ты прилетел к ним, чтобы выпить чашку невкусного чая, посидеть у закрытой двери в комнату Китнисс и послушать пьяные стенания Хеймитча? — уточняет Эффи. Где-то между отсутствующими интонациями ее голоса слышна ирония.
— Нет, — усмехается Плутарх. Затем, подумав, он исправляется. — Возможно. Да.
Китнисс действительно не пожелала с ним общаться. Хеймитч действительно был пьян и что-то говорил. А чай…. Сложно назвать ту жидкость в кружке чаем. Но, в конце концов, это же был чай в почти мертвом дистрикте.
Эффи больше не задает вопросов. Но Плутарх все равно продолжает свой рассказ.
— Я привез им книги. Чтобы хоть как-то скрасить их затворничество.
— Ты не боишься, что твоими книгами будут отапливать холодный дом?
— Нет, — следует поспешный ответ. — Возможно, — исправляется министр уже с широкой улыбкой. — Да.
Последующее за этим молчание никого не тяготит. Плутарх вспоминает удручающую обстановку дома, одного из двенадцати уцелевших во время уничтожения дистрикта. Он уверен, что не потратил впустую целую неделю своей жизни, чтобы попить дурно пахнущего чаю в компании пьяного Хеймитча. Он просто завез в Двенадцатый дистрикт никому ненужные книги по пути из Тринадцатого дистрикта в Капитолий. Эти книги, правда, нужны в Двенадцатом дистрикте так же сильно, как и в Капитолии, откуда их забрали. Поэтому их просто свалили в кучу перед закрытой дверью в спальню Китнисс Эвердин. Возможно, ими действительно будут отапливать холодный дом, от спертого воздуха в котором после пятого вдоха начинает кружиться голова.
Плутарх тяжело вздыхает, встает, морщится, опять наткнувшись взглядом на туфли Эффи, покоящиеся на белом пуфике. И вдруг начинает смеяться.
— Но ведь признай, какое бы было шоу, если бы я пришел в дом Китнисс Эвердин и сказал ей: «Привет, Китнисс, я убил твою сестру».
Эффи не станет говорить вслух, что всю эту неделю — неделю, в течение которой Плутарх отсутствовал, — думала, что именно это он и скажет Китнисс. Эффи не станет выдыхать с облегчением, потому что он этого не сказал. Эффи не покачает головой, не намекнет, что не ждала подобной честности от капитолийского труса. Эффи будет, как и прежде, смотреть в сторону камина, смотреть на огонь, преломляющийся в ее бокале. Она не сделает из бокала ни глотка. Она не вспомнит Китнисс Эвердин и не пожалеет, что бедная девочка так ничего и не узнает о том, что произошло на самом деле с ее сестрой.
Быть может, неведение — лучше.
Возможно, лучше.
В конце концов, именно Эффи оставит за собой право рассказать Китнисс всю правду. Возможно, она сделает это — и не так трусливо, как попытался сделать это сам Плутарх, свалив все книги в одну бесформенную гору пыльного хлама.
Но не сегодня.
========== 2. ==========
Комментарий к 2.
За исправление ошибок в этой главе сердечно благодарю уважаемую бету Александрин Вэллэс!
Хеймитч читает вслух.
Сперва голос у него тихий, интонации неровные, нервные. Не хватает дыхания. Буквы прыгают, смещаются ударения, сам Хеймитч морщится, пытаясь поймать скачущие перед глазами строки, смысл прочитанного теряется и ускользает как от слушателей, так и от него самого.
Сэй слушает вполуха и думает, что идея была плохой.
Сейчас — как и два, три дня назад, — Сальная Сэй винит во всем этого проходимца, нынешнего министра, который ворвался в дом, полный призраков, и разворошил в нем как самих призраков, так и живых, гниющих заживо. Китнисс, правда, даже не вышла выпить с именитым гостем чаю, но Китнисс больна, по мнению всех окружающих. Ее стараются не трогать. Ей стараются потакать в ее депрессии: закрывают глаза на ее слабость, оставляют в разъедающем ее одиночестве. Теперь, после окончания революции, девочка стала бесполезной, полностью исчерпала свой ресурс. Сэй не слышала, чтобы министр говорил об этом вслух, но Сэй давно живет на этом свете и, кажется, видит некоторых людей насквозь, чтобы формулировать их мысли словами, который ей бы самой никогда не пришли бы в голову.
Плутарха Хевенсби Сальная Сэй точно видит насквозь. И, признаться по чести, женщина не понимает, зачем он вообще явился в этот дом, зачем привез эти книги, сгруженные бесформенной грудой в коридоре. Сперва они только занимали место. Бывшая торговка почти видела, как на книгах нарастает слой за слоем древняя пыль — пыль, которую небрежно смахнули, разбирая библиотеку мертвого Президента Панема.
Вот ее внучке книги пришлись по душе. Не все книги, правда. Она долго выбирала и выбрала не ту, что лежала сверху, не ту, в которой было больше ярких картинок. Сэй не знает, почему незаметная и непривередливая Жози, большую часть времени игравшая с клубками ниток в углу гостиной, выбрала книгу про странных существ. И уж точно Сэй не знает, почему читать эту книгу Жози предложила Хеймитчу.
Да и как предложила!
Иногда Сэй думает, что идея поселиться в одном доме с двумя победителями Голодных игр разных лет, была не самой удачной. Но тому виной обстоятельства: в уничтоженном дистрикте осталось всего-то двенадцать целых домов. Вернувшимся жителям пришлось потесниться. К победителям подселяться никто не спешил. Да и Сэй не хотела, чтобы ее внучка жила с людьми, относящимися к ней покровительственно. Жози было, конечно, все равно, а Сэй, как бабушка, ловя снисходительный взгляд, все равно переживала, скалясь в недоброй улыбке. В этом же доме на недоразвитую девочку почти не обращали внимания. Хеймитч был пьян, Китнисс будто бы не было. С такими людьми вполне можно было сосуществовать. Даже помогать им — готовить еду, убирать большой дом, изредка выгонять на улицу, на свежий воздух, все еще перенасыщенный пеплом.
Кажется, у Сэй впервые оказались такие неприхотливые соседи.
Пьяный Хеймитч не дебоширил. Мужчина просто напивался до потери сознания и спал в своей комнате. Нужно было изредка проверять, жив ли он, хотя чаще всего он храпел так громко, что любые другие доказательства его продолжающегося существования были излишни. В периоды между привозом новой партии продуктов, в которую входил и алкоголь разной степени крепости, основным потребителем которой он же и был, Хеймитч оставался вялым и необщительным, но его вполне можно было использовать для домашней работы. Быть может потому, что он не сопротивлялся. Быть может потому, что только в работе он мог сохранить остатки разума, просыпаясь по ночам от кошмаров, которые в прочие ночи стирались беспамятством. К странной маленькой девочке мужчина относился почти бережно в любом состоянии.
Однажды бывший ментор, чуть ли не ползком добравшись до дома, дрожащей рукой достал из-за пазухи растаявшую шоколадку, чтобы угостить девочку. Другая рука его так же крепко сжимала бутылку. Девочка, к удивлению Сэй, подарок приняла. И долго смотрела на смутившегося от пристального взгляда почти прозрачных глаз пьяницу. Сэй не просила ее говорить «спасибо». Может, именно поэтому Жози ничего и не говорила. Только смотрела. Что видел пьяный Хеймитч в этом взгляде, Сэй не знала. Но слезы скрыть он пытался, судорожно прижимая рукава грязного пиджака к впалым щекам. Больше до такого состояния он не напивался вне родных стен. Но Жози всегда смотрела на него пристально.
Сэй знает, что Жози никогда больше не ждала от него подарков. И Хеймитч больше ничего ей не приносил, хотя Сэй видела порой, как тянется к темной головке его трясущаяся рука, выдавая желание прикоснуться, погладить. Но дальше мысли Хеймитч никогда не заходил, одергивая руку и скрываясь в комнате.
Наверное, он все еще считал себя проклятым и боялся, что одно его прикосновение пагубно отразится на судьбе маленькой девочки. Даже после отмены злосчастных голодных игр. Конечно, Сэй никогда не говорила с Хеймитчем об этом вслух. Только думать об этом женщина не переставала никогда.
А потом к ним в гости явился министр Хевенсби. И привез эти книги — мусор, который, наверное, больше некуда было везти.
Жози долго выбирала книгу. Так долго, что запасы алкоголя у Хеймитча успели закончиться. И он начал выходить из комнаты, чтобы завтракать в компании своих молчаливых соседей и вяло выполнять все, что хотела от него Сэй — прибить гвоздь, вынести что-то из ненужной мебели, принести воду. Жози терпеливо выжидала подходящий момент, когда мужчина, устав от чужих понуканий, грудой тряпья свалился в убранной гостиной, отдыхая. Сэй заметила, что Жози выжидает какой-то момент, но не знала, какой именно, и растерялась почти так же, как и Хеймитч, когда внучка просто принесла из кухни один стул, забралась на него и положила на колени мужчины книгу. А еще девочка стала на него смотреть — тем же пристальным взглядом, который он не мог выдержать ни минуты.
За ним забавно было наблюдать. Забавно — и немного страшно.
Бывший ментор будто впервые видел книгу, лежащую на коленях.
— Ты хочешь, чтобы я тебе почитал? — Эбернети нервно сглотнул подступившую слюну и неуверенно прикоснулся к книге пальцем. Палец дрожал.
Сэй хотела было вмешаться, но вдруг увидела на губах мужчины улыбку — даже не улыбку, а только намек. И бывшая торговка, иногда видевшая людей насквозь, решила, что сейчас не лучший момент, чтобы все испортить.
— Ты посмотрела все картинки и хочешь, чтобы я тебе почитал? — победитель голодных игр уточнил невысказанную вслух просьбу с очень жалким видом, но дожидаться кивка не стал. Жози никогда не подтверждала своих просьб. — Что ж, — Хеймитч кашлянул, все еще чувствуя себя на редкость глупо, и открыл книгу на первой странице.
На первой странице большими буквами значилось «Ирландская мифология и фольклор». Название было смутно знакомым. Кажется, давным-давно, еще до существования дистриктов, была такая страна где-то далеко — Ирландия. Хеймитч смутно припоминал, что располагалась она на острове. Но этим, пожалуй, заканчивались все его воспоминания из школьной программы, почти полностью стершейся прожитой жизнью. Одно он мог сказать точно — книга была очень, очень старой. И очень редкой. Должно быть, книга была единственной книгой о мифологии Ирландии, сохранившейся до этого времени. Поэтому книга хранилось в личной библиотеке мертвого президента, трепетно относящегося к подобным доказательствам существования истории того утраченного мира. А еще книга была красивой. В ней даже были картинки, черно-белые, но очень выразительные. Быть может, именно иллюстрациями книга и привлекла внимание слабоумной девочки, не умевшей читать, а теперь просто ждущей начала чтения вслух.
Сэй тоже ждала. Не сознавая, что чего-то ждет, женщина стояла в проеме двери в гостиную с полотенцем в руках, вытирая давно уже сухую тарелку.
— Что ж, — повторил Хеймитч неуверенно и опять прокашлялся.
Избранный чтец перевернул еще страницу, прищурился, чтобы получше рассмотреть первую иллюстрацию.