Я так и не взял в руки фотоаппарат и не вышел с ним в город. Обычно мы все так поступаем – откладываем на завтра то, что так легко сделать прямо сейчас, а потом сожалеем об упущенной возможности. К тому же был выходной – время узаконенной лени, когда с утра не хочется вылезать из постели; и только к обеду ты выпиваешь свой кофе, выкуриваешь первую за день сигарету и на какой-то миг чувствуешь себя всесильным и всемогущим. Ты говоришь: сегодня я сделаю что-то важное, необычное, запоминающееся… начну ремонт, напишу первую главу книги или хотя бы выйду с фотоаппаратом на улицу. Однако, как и у большинства, твой порыв заканчивается привычным лежанием с компом на диване.
О нет, я не виню и не грызу себя – негатив ничего не созидающей рефлексии мне не по карману. Я просто человек… средний индивидуум, не хватающий звезд с неба, не имеющий ни собственного дела, ни подчиненных, да и миру, по большому счету, мне сказать нечего. Все, что у меня есть, – это небольшая квартирка, которую я не заработал, а получил по наследству, да моя безграничная фантазия. Впрочем, и ее я заполучил вместе с генами: мой отец до сих пор пописывает бездарные стишки – но уже в другом городе, другой стране и на другом языке. А моя нежно любимая ма работает завредом в некоем журнале женского направления. Так что фактом, что меня все время сносит в сторону кустарных художественных промыслов, гордиться не стоит. Равно и тем, что маман изредка пристраивает мои снимки. Не будь ее, кто стал бы платить за них, когда Сеть переполнена почти бесплатными изображениями чего угодно: от бесконечных котиков и пухлых младенцев до момента первого деления клетки и краха удаленных на миллиарды световых лет галактик? Макро-и микрокосм…
Да, я неплохой фотограф, но кому сейчас это интересно? Разве моим родителям, которые собственноручно готовили растворы и печатали черно-белые снимки в коммунальной ванной, каждый раз удивляясь полученному, как чуду. С появлением же цифровых технологий миллионы таких, как я, каждый день выкладывают в Сети кадры, которые лет двадцать назад смело могли считаться шедеврами.
Я и сам поначалу увлекался спецэффектами, фильтрами и компьютерной обработкой – приемами, превращающими картинку не в схваченное цепким взглядом событие реальной жизни, а скорее в произведение живописи. Но все рано или поздно приедается. Любая, даже самая продвинутая игрушка в конце концов оказывается всего лишь игрушкой. Даже если ты царь и бог в своем ремесле, наступает время, когда ты оказываешься пресыщенным всем… Всем, кроме одного – человеческих отношений. И ты снова возвращаешься к тому, что было главным во все времена: умению поймать момент, выхватить то, что в большинстве своем люди прячут. Увидеть лица, не маски, и НАСТОЯЩИЕ чувства. Которые ты сам, лично, каждый день подменяешь общением в Сети. Низкопробным суррогатом. Отбивной со вкусом картона и тортиком, целиком сварганенным из земляничного мыла. И когда ты употребляешь это каждый день: сначала с восторгом, затем с отвращением, а потом – повинуясь мерзкой привычке впихивать ЭТО в себя, тебе катастрофически начинает не хватать именно настоящего.
И ты чувствуешь все нарастающую неудовлетворенность, потому что раньше пробовал его, видел, осязал… ты знаешь, что оно существует, оно просто ОБЯЗАНО существовать! Тебе нужен хоть глоток этого, как нужен вдох сегодняшнего снежного воздуха – такого чистого, что даже не хочется портить его, закуривая очередную сигарету.
Ладно, довольно поэзии пополам с философией, приправленной дерьмом, именуемым «нестандартным мышлением». Это варево еще никого не насыщало, а в больших количествах от него может просто стошнить. Я накидываю куртку и снова выхожу на балкон, прикидывая, куда лучше отправиться… и тут звонит телефон. Я жду – может, проклятое коммуникативное устройство заглохнет само собой? Однако не тут-то было. Замолкнув, наверное, после двадцатой трели, аппарат начинает трезвонить снова. Я в последний раз вдыхаю запах начавшейся зимы, возвращаюсь в комнату и снимаю трубку.
– Привет. Это я!
– И тебе привет, ма.
– У тебя есть фото влюбленной парочки? В следующий номер мы ставим неплохой рассказ…
Все рассказы, канающие под реальные лав-стори, которые печатает это литературно-порнографическое издание, – сплошная лажа и дешевый ширпотреб из разряда «все по три гривны». Самое смешное, что эти слюнявые, мелодраматические и вышибающие у домохозяек слезу побасенки выдает на-гора циничный гогочущий дядька лет пятидесяти, пьющий все, что горит, и трахающий все, что шевелится. В редакции, состоящей почти сплошь из дам бальзаковского возраста, его обожают – он не пропускает ни одной юбки, и даже престарелая, давно вышедшая на пенсию корректорша была, по слухам, облагодетельствована им прямо на рабочем столе. В отличие от меня, этот половой гигант предпочитает заводить реальные, а не виртуальные отношения – хотя иногда это бывает чревато служебными междоусобицами. Однако и здесь его выручают буйная, густо замешанная на сексе фантазия и необоримое обаяние.
– …так что?
Оказывается, пока я рассеянно слушал, маман закончила пересказывать мне очередной литературный шедевр их штатного ловеласа и требует, чтобы я подобрал к нему фото из имеющихся в наличии.
– Я думаю, найду… – неопределенно обещаю я.
– Скинь мне на почту все, что есть, я посмотрю, и побыстрее! Завтра начинают верстать номер.
Я включаю комп, но, прежде чем открыть папку с прозаическим названием «любовь-морковь» и выудить из нее то, что заинтересует домохозяек, заглядываю в инет. Там висит куча новых сообщений – и я быстро проглядываю их, одно за другим. Честно говоря, я не люблю женщин, откровенно предлагающих себя, но иногда пользуюсь этим, когда длительное воздержание дает о себе знать. Однако сейчас я игнорирую откровенные призывы скучающих дамочек… вот эта, пожалуй, мне нравится – отмечаю я мимоходом. Однако если она и говорит так же, как пишет, то лучше бы ей вообще не открывать рта. Я ненавижу малограмотных, которые пишут «ищо» и «остарожно»…
«…а ищо я хочу остарожно погладить тебя…»
Во время спермотоксикоза, как характеризует это состояние редакционный Казанова, меня можно гладить даже неосторожно, однако после секса я все-таки предпочитаю общаться, а не молча курить в постели. Поэтому я не дочитываю этот порноопус до конца – и открываю переписку с той, которая меня так интриговала. Но… наш диалог сначала превратился в монолог – с моей стороны, – а затем иссяк сам собой, хотя, видит бог, я ничем ее не обидел… И сегодня ее нет в Сети, и новых сообщений от нее тоже нет. Ну что ж… по всей видимости, она не сидит в выходной у экрана. Может быть, отправилась на прогулку любоваться первым снегом. В Японии, где я недавно побывал по делам фирмы, любуются и снегом, и цветущей вишней, и вообще всем, на чем только может отдыхать глаз. Я привез оттуда кучу фоток: наверное, вдохновение давалось в придачу к новой камере, и даже то, что я наскоро выхватывал объективом, вышло потрясающе. Когда-нибудь я покажу ей МОЮ Японию…
Мне вдруг остро, просто невыносимо хочется снова поговорить с той, что пропала из Сети и из моей дырявой, дилетантски расставленной ловушки тоже. Наверное, поэтому я игнорирую поиск очередной сладко-влюбленной парочки, а добавляю еще строчку в нашу полумертвую переписку и бросаю в пространство вежливо-радостный пробный шар:
«привет. это я)»
Линия 1
– Слушай, а он ниче себе… симпатичный.
Почему-то мне неприятен Танькин повышенный интерес к Никите, но я не хочу ее обидеть, поэтому не захлопываю ноут перед ее любопытным носом, а просто встаю, картинно потягиваюсь и облокачиваюсь о стол так, что загораживаю своим тощим антифейсом весь экран.
– Если честно – не знаю, – небрежно бросаю я. – В натуре не видела.
– А что так? – удивляется Танюха. – Колхозник? Почетный коневод? Или какая другая не нашего поля ягодица?
Обычно, если кто-то цепляет ее саму, она действует быстро, не стесняясь форсировать события. Моя подружка утверждает, что если сидеть на жопе, то булка сама в сумку не упадет. Разумеется, она права… но мы с ней такие разные!
– Есть хочется, – констатирует она, заглядывая в наш крохотный холодильник. Интересно, что она надеется найти? Пельмени мы с ней схарчили еще вчера, и, кроме картошки, там ничего нет.
– Эта сессия меня, блин, ваще подкосила финансово! – жалуется Танька.
Да, сессия – штука серьезная и весьма неприятная. Я обычно не чувствую разницы между существованием вне и во время экзаменов, но моя соседка не успевает ходить на свои кулинарно-полезные рандеву. Готовить она, конечно, может – без этого умения в общаге вообще загнешься, – но не любит. Поэтому бегает по кафешкам, а это удовольствие не из дешевых.
– Картошку пожарить? – спрашиваю я.
– Давай! – подружка оживляется и предлагает: – А я сбегаю вниз, яиц куплю.
Танюха знает, что я люблю жареную картошку с яйцами. Она и сама ее любит, но стоять на общей кухне, вдыхая ароматы всего, что там готовится, – слуга покорный! – это не для нее. Она говорит, что потом и от волос, и от одежды несет так, как будто она смену отпахала в подсобке универсама, где жарят завонявшуюся рыбу и несвежих цыплят, чтобы потом сбагрить их нерадивым хозяйкам… или ленивым студенткам, – ехидно добавляю я.
Я споро чищу и режу картошку, вываливаю все на сковородку и отправляюсь в точку питания. Слава богу, свободная конфорка имеется, и я пристраиваю нашу незамысловатую еду туда. Время от времени я помешиваю в посудине, а между делом читаю конспект – завтра сдавать отвратительный по своему занудству предмет – «экономические основы трам-па-па-па-пам». На пятерку я даже не надеюсь – в экономике, какой бы то ни было, я не сильна и, как утверждает Татьяна, цифры путаю с буквами китайского алфавита. К тому же преподша с самого начала меня не залюбила…
– На! А я побегу на стол накрою…
Татьяна, рысью пересекая кухонное пространство, быстро сует мне картонку с яйцами и удирает от жировых испарений. Я тыкаю в картошку ложкой – кажись, прожарилась, разбиваю яйца, солю и быстро перемешиваю. Получается весьма аппетитное блюдо, которое Танька почему-то именует «жаркое по-свински». Тащу сковородку в нашу комнату, где мой ноутбук уже бережно переставлен на койку, а на столе ждут своего часа подставка под горячее и две вилки. Тарелки мыть моя соседка также не любит, и в этом я с ней солидарна – поэтому картошку мы съедаем прямо со сковородки, без остатка.
Танюха не удержалась и купила пива и грамм двести корейской морковки – к «жаркому по-свински» все это подходит как нельзя лучше. Даже чай она успела заварить – причем не в чашках, а в заварнике. Я ненавижу одноразовые чайные пакетики на хилых нитках и люблю по-настоящему крепкий чай, разливаемый из накрытого полотенцем заварничка… я и Татьяну к нему пристрастила.
– Пивас будешь?
– Давай…
Все равно мне не одолеть эту экономическую премудрость. Если честно, я больше надеюсь на вечный студенческий авось, а также на халяву, которую нужно не забыть впустить в форточку ровно в полночь, положив на столе раскрытую зачетку. Потом зачетку нужно захлопнуть, еще лучше – перехватить резиночкой, чтобы она даже случайно не смогла раскрыться, потому как халява – штука тонкая, капризная и улетучивающаяся мгновенно. Надеюсь, с халявой или без нее я как-нибудь справлюсь – хотя бы на трояк. Стипендию мне все равно дадут – остальные экзамены я сдала на сплошные «отлично». А завалю – пересдам… Ну почему сразу «завалю»? – думаю я, отмечая по ходу, что картошка удалась. Танюха подчищает сковородку со своей стороны, аппетитно хрустя морковкой и хлебной горбушкой. Она разливает бутылку до конца, прихлебывает и блаженно щурится – совсем как сытая кошка.
– Вот закончим с тобой наш «кулек» и разъедемся, – почему-то печально говорит она. – И никто меня так больше не накормит…
– А сама?
– Самой невкусно…
– Мне тоже вкуснее, когда мама готовит, – соглашаюсь я.
– Я своей давно пофиг. Она меня обратно и не ждет. Думаешь, зачем она меня сюда сбагрила? Потому что тут дешевле, чем у нас в столице? Не-е-ет… Мани тут не главный вопрос. Я финансово ей здесь еще дороже обхожусь… зато глаза не мозолю. Я ее напрягаю до истерики. До поросячьего визга просто… Моей любимой мамочке проще выплачивать мне пособие, и чтобы я сидела за шестьсот кэмэ и не отсвечивала. Если б она могла, она бы вообще забыла, кто я такая и как меня зовут! – Татьяна мрачно, отсутствующим взглядом смотрит в окно.
За окном дождь со снегом – та еще погодка. По стеклу бегут струйки, деревья внизу голые, мокрые, все какое-то безнадежное, совсем как настроение моей соседки.
Да… действительно, в семье у нее отношения сложные. Я припоминаю, что обычно она ездит домой всего на два-три дня, а потом возвращается. И на летних каникулах всегда находит непыльную, но денежную работенку. Я-то наивно полагала, что Танюха хочет чувствовать себя независимой, но, оказывается, она не рвется в родные пенаты совсем по другой причине. Может, они достали ее рассуждениями о том, как нужно устраивать свою жизнь – многие перенсы этим грешат. Мои только рады, когда я появляюсь дома, но… наверное, у меня слишком простая семья. У Таньки же мать какая-то финансовая шишка в крупном издательстве, а отчим – оператор на тиви.
– Он же младше ее на десять лет, – поясняет подружка, вклиниваясь в мой мыслительный процесс, и я не сразу врубаюсь, о чем речь.
Однако все быстро становится на места: она продолжает рассуждать о своей матери и ее муже.
– И ей совсем не надо, чтобы я вертелась у них под ногами… Потому как она становится старше… ну и я – тоже… уже не лолиточка в белых носочках, а вполне созревший экземпляр с сиськами. – Танька дергает углом рта, допивает свое пиво и откидывается на спинку стула. – А он далеко не Гумберт Гумберт – но что любитель молодого тела, так это к бабке не ходи. Мне он сто лет сдался, я себя контролирую прекрасно, но за это ее ходячее убожество в штанах я не ручаюсь! Он и мачо, и бонвиван, и донжуан, и ведущий, и вездесущий, все…ущий… И никогда ни одной юбки не пропустит, даже если эта юбка в лыжных штанах! Любимец девушек, женщин, баб, теток и даже членов профсоюза. Норовит облапить меня этак… по-отечески… и ручонки свои не спешит убирать. Вот маман и бесится. Поэтому и ей, и мне лучше существовать в разных пространственно-временных континуумах. Последний раз она ясно дала мне понять, что жить под одной крышей со мной не собирается… да я и сама не хочу. А этот паршивый городишко, в котором, согласно переписи, обитает почти полтора миллиона граждан, из которых половина мужики, мне подходит! – Танька подмигивает и оживляется. – Даже если взять десять процентов от половины – это ж скоко получается? Прости, забыла – ты считать у нас не умеешь. Ну, я тебе сама скажу – до фига и больше! Так что не нужно мне ее двуногое, без перьев… любящее соваться и совать во все дырки. Тут таких скачет – бери не хочу!
Она улыбается во все свои безупречные тридцать два, и я в который раз отмечаю, какая Танька красивая. Особенно сейчас – почти без краски, с волосами, собранными на затылке в «ракушку». Несколько небрежно выбившихся прядей делают ее лицо по-детски невинным и нежным. И хотя я знаю, что Татьяне палец в рот не клади, у меня в голове тут же возникает спонтанный сюжет о целомудренной девушке, соблазненной негодяем-отчимом… дурацкий сюжет, я вам скажу, обсосанный даже не до костей, а до самой отдающей дешевой карамелью сердцевины… но вот для мыльной оперы он подошел бы… Да, чего только не делает с мозгами экономика! Я фыркаю в свое пиво.
– Только я до сих пор не нашла, с кем бы хотела, так сказать, пройти свой жизненный путь, – как высокопарно выражается моя финансово успешная маман… – Танька кривится, трясет бутылку, но там уже ничего нет.
– На, – я пододвигаю ей свой почти полный стакан.
Она любит пиво, а я к нему равнодушна. Я предпочитаю колу, хотя Танька говорит, что от нее разносит похлеще, чем от дрожжей, но мне, с моей почти патологической худобой, это уж точно не грозит.
– И ведь были нормальные, – подружка с благодарностью принимает напиток, – но как-то не цепляли… а потом как отрезало! Пошли одни кошельки без мозгов… а потом и вообще… срань господня! Такое впечатление, что их не родили, а скачали из инета, причем прямо с вирусами.