Фонари включились. Через пару секунд -- опять темнота.
-- Охуели, что ли?
Свет загорелся.
Так повторялось несколько раз, и я даже привыкла уже к тому, что фонари периодически гаснут, погружая платформу в черноту. Свет включался быстро -- так что глаза не успевали привыкнуть к темноте, отчего она казалась какой-то на редкость мощной. Да, тьма сгущенная концентрированная, как сгущенка в банке, только тьма.
Но вот что-то сбилось в системе -- свет погас, а голоса не раздавалось. То ли мужик привык к этому миганию, то ли у него просто закончились маты (что вряд ли), то ли он осип уже орать на морозе.
Свет не загорался. Он должен был, должен вспыхнуть буквально через "раз-два-три", но его не было, тьма затянулась.
-- Долбоебы, блять... -- устало произнес мужик наконец-то.
И свет загорелся.
И прямо напротив себя я увидела это... в конусе света, бросаемого фонарем, кружились первые в этом году снежинки.
А вдали вспыхнули три глаза электрички.
Я уеду в зиму.
Все плохо.
Все ужасно плохо.
Все капец как плохо.
Я буду слушать перестук колес, катать в пальцах таблетки и улыбаться сквозь слезы.
Это должно будет стать моим личным колдовством -- если я не умею ныть или материться.
Дом для собаки
Была у нас верстальщица на работе, Машенька. Умненькая и нищенькая, как оно у нас всегда бывает. Снимала комнату в какой-то бывшей общаге, много работала, от мужиков добра никакого не видела, но не унывала.
Как-то раз, представьте себе, подвалило Маше счастье: помер у нее дед какой-то, из дальних родственников, которых совсем не жалко, и перепал ей домик в деревне. Правда, до города с час добираться, да и сам домик на ладан дышит -- а все равно приятно. Продать, конечно, можно было, но что-то у Машеньки рука не поднималась: дом продать -- это ж хуже, чем скотину зарезать, дом он так плачет порой, так ставнями хлопает, что у любого сердце дрогнет... Решила Машенька дом оставить. Починить его да в божеский вид привести возможностей не было, так что стоял домик пустым, только вздыхал тяжело...
Машенька приезжала только изредка, навещала старичка, прогревала его старые косточки -- печку топила, да и сама грелась.
Как-то шла Машенька с работы и увидела на обочине дороги собачку. Живую, только сильно покалеченную. Кто-то ее, бедолагу, из машины выбросил. Видно, хотел вывезти за город, но бензина жалко стало, не довез. Машенька не зря тут Машенькой названа, а не Машкой. Подобрала собачку, к ветеринару отвезла, подлечила. Увезла к себе в общагу, стала с собачкой жить. Только собачка оказалась голосистая да вредненькая. По любому поводу лай поднимает. А соседи у Машеньки были детные и вредные, чаду своему в попу дули. Не понравилась им собачка, стали они Машеньке намекать -- или ты от своего "звонка" избавишься, или мы хозяевам комнаты настучим, и выгонят тебя на все четыре...
Так что решила Машенька завязать с арендой. Договор закончился, она упаковала пожитки, взяла свою псинку -- и решила двинуть туда, где собака никому не помешает. В деревню то есть.
Для перевоза пожитков вызвала такси.
Таксист, как водится, разговорчивый оказался, то да се... Приехали они, мужик дом старый увидел. Как же, говорит, ты жить-то в нем будешь? Это ж вообще развалюха какая-то!
Дом обиделся и подставил мужику порожек, так что тот запнулся и чуть не упал.
Выругался.
Дом на него старой посудой звякнул -- нехорошо!
Но мужик уже оглядывался деловито.
Тут надо поправить и здесь...
В общем, так он с Машенькой и остался.
Такой ремонт забабахал -- даже на чердаке спальное место сделал, я там ночевала как-то... В общем, неплохо Машенька живет, не жалуется. Славный домик у нее.
Она-то сама, конечно, не скажет: все хорошо, у нас не принято так, чтоб не сглазить. А я-то как ночевала у них, слышала... по крыше легонечко так шелестело. Я знаю, что это: ангелы на крышу садятся, как на печку. Ноги греют.
Я все знаю-то. Иной раз бывает на свете и справедливость.
Вот ты бы поехала жить в старый дом, полуразваленный, из-за пса-трезвона, соседей задолбавшего? Чтоб до работы добираться два часа, да на перекладных? Вот. То-то и оно.
Чертик, чертик, уходи!
Моя начальница -- такая тетка... с легким прибабахом. Мистика всякая -- её тема. Нравится ей такое. А тут недавно приходит -- лица на ней нет. Говорит: в новостях слышала, самолет разбился. Тем самолетом подруга ее школьная летела с отдыха.
Никто не выжил.
Ну, тут начальница моя и рассказала историю.
Подругу эту звали Томой. Правда, не сказать, что это была настоящая дружба. Они учились в одном классе, жили в одном доме, вот и ходили в школу и из школы вместе. А так-то эта Тома была в классе кем-то вроде изгоя. Одевалась она простецки: кофточки какие-то с чужого плеча, колготы толстые (Это ж как себя не уважать надо, чтоб в толстых-то колготах ходить? Пусть на улице хоть -30, а настоящая девчонка всегда в капронках придет, в крайнем случае -- капронки поверх толстых колгот натянет), коса растрепанная, нос вечно в чернилах. В общем, какой-то унылой была Томка. Училась неплохо, только у доски всегда мямлила, стеснялась, видимо.
Так вот как-то раз позвали Олю (ах да, мою начальницу Олей зовут) две другие подружки -- Светка и Катька -- как-то раз в гости, да не просто так, а погадать.
Ну, как у нас школьницы гадают: вызывают чертика. Выдрали из тетради двойной лист, нарисовали круг (обвели тарелку), написали по краям все буква алфавита, цифры, слова "да" и "нет". Затем Светка, самая смелая, взяла в руки иголку с ниткой, установила иголку в центр круга и сказала:
-- Чертик, чертик, появись!
Три раза.
Потом спросила:
-- Чертик, ты здесь?
Иголка дернулась и медленно повернулась в сторону слова "да".
Оля и Катя сдавленно пискнули.
-- Ну, ну, спрашивай давай...
Светка принялась спрашивать чертика, разумеется, в первую очередь о том самом: когда замуж выйду да как мужа будут звать. Чертик отвечал.
"Павел, в 22 года".
-- Неужто наш Пашка! -- воскликнула Светка. -- Не может быть! -- Но щеки у нее алели как-то уж очень довольно, хоть и смущенно.
Девчонки резвились.
-- Да ты все врешь! Подкручиваешь нитку! Видно же!
-- Чего, чего видно? -- злилась Светка. -- Вы смотрите на руку мою, где я что подкручиваю?
-- Дай я! -- Катька вырвала у нее из рук нитку с иголкой.
-- Ну-как, чертик, как мужа моего будут звать?
Иголка задрожала, а потом как-то нервно задергалась:
-- В-л-ы-ф-ь... Что за бред? -- Катька расхохоталась, демонстрируя прекрасные белые зубы. -- Говорю же, подкручивала ты!
-- Это тебе он бред говорит, потому что ты с ним не поздоровалась, а сразу полезла с вопросами, -- обиделась Светка. Она покраснела еще больше, на этот раз -- гневно.
-- Влюбилась в Пашку, вот и все! А чертика никакого не существует! -- гнула свою линию Катька. -- И как можно влюбиться в Пашку, он же ногти на контрольных грызет, как девчонка!
-- Дайте мне! -- вдруг вмешалась Оля. -- Я хочу спросить кое-что.
Она взяла у Кати иголку с ниткой, установила иголку в центр круга, как положено, призвала чертика... Ей хотелось, очень хотелось спросить, когда она выйдет замуж и за кого, но вдруг стало страшно: а вдруг чертик скажет ей, что ее будущий муж -- какой-нибудь общеизвестный школьный придурок, над которым все ржут? Какой-нибудь прыщавый жирдяй или хулиган, отбирающий карманные деньги у первоклашек? Девчонки же тогда обхохочутся! Но спросить что-то надо было, и Оля выпалила:
-- Чертик, чертик, скажи, а когда Тома выйдет замуж?
Иголка зашевелилась. Возможно, от движения воздуха: разве недостаточно даже чьего-то легкого дыхания для того, чтобы привести в движение швейную иглу?
Сперва иголка ненадолго остановилась возле цифры "3", затем поползла дальше и окончательно замерла у восьмерки.
-- В тридцать восемь лет! -- вскрикнула Светка. -- Не может быть! Вот умора!
И тут уж хохотать принялись все три -- потому что смешнее тридцати восьми лет самих по себе для двенадцатилетних девчонок могла быть только свадьба в тридцать восемь лет.
Они так веселились, что даже забыли спросить, за кого же все-таки выйдет замуж Тома. И так было ясно: не за принца. В такие-то годы! Воображение рисовало им какого-то пузатого дядечку вроде директора их школы, у которого прядки жидких волос противно лепились к круглой лысине.
Потом позвонила мама Оли и потребовала, чтобы та скорее возвращалась домой. Было уже поздно.
Оля пошла домой дорогой, по которой обычно ходила с Томкой. Было темно, горели фонари, и Оле вдруг стало грустно-грустно: она пожалела сразу о двух вещах -- что ничего не спросила у чертика о себе и что Томка, оказывается, такая несчастливая. Ведь в глубине души Оля хорошо к ней относилась.
Она решила ничего Томке не рассказывать о чертике и вообще забыть об этой истории навсегда.
Светка, правда, назавтра жаловалась, что из-за того, что они нормально не попрощались с чертиком, кто-то всю ночь дышал у нее над ухом, но Оля и Катька ей не поверили.
А потом... потом Светка действительно стала встречаться с Пашей и вышла за него замуж. Не в 22, а еще раньше, в 19, по залету. Потом разошлись, Светка кого-то другого себе нашла. Катька выскочила замуж за немца по имени Вольфганг. Живет в Берлине, размещает в "Одноклассниках" фотки: такая же улыбчивая, аж сверкает. А Тома... Тома и верно была одна, все время одна, пока вот недавно не удивила всех -- вышла-таки замуж, в 35 лет, да, чертик немного ошибся.
А вот сегодня эта Тома умерла. Погибла вместе с мужем в том самом самолете. Тридцать восемь лет ей даже не успело исполниться.
И моя начальница... Оля, Ольга Викторовна, которая так вообще и не вышла замуж, сидела и плакала, плакала, плакала... словно потеряла очень дорогого человека, хотя не общалась с этой Томой со дня школьного выпускного.
А потом сказала:
-- У нее профиль очень красивый был. Когда мы из школы возвращались, шли рядом, я косилась в ее сторону, любовалась -- и завидовала. И теперь даже, как вспомню -- завидую...
Козы, свиньи и собаки
Лето мы в деревне проводили. Хорошо там. Глазу голубым и зеленым объесться можно, а животу -- редиской, луком, огурцами-помидорами и прочим садом-огородом.
А душу волей можно порадовать. Огородные повинности отбыл -- и гуляй, хоть угуляйся.
Счастье.
Помню, каждые выходные мы обязательно ходили бабу Лиду проведать. Баба Лида -- подруга бабушкина, они всю жизнь продружили.
Жила она одна, муж ее давно умер. Были у бабы Лиды коза Дашка, кабан Пафнут, а еще пес Валет.
Дашка была безухой -- кабан Пафнут ей ухо отъел. Она, Дашка, уж больно любила чужую еду воровать. Как-то раз просунула голову между прутьями решетки в свиной загородок и давай из корыта Пафнута есть. А Пафнут в это время сам за обе щеки еду наворачивал. Вот он случайно ухо козье и прикусил -- коза заблеяла отчаянно, рванулась -- а рога зацепились за решетку и не дают голову вытащить! Беда! Баба Лида услышала ее вопль, прибежала, отогнала Пафнута, спасла Дашку. Только ухо обратно не приделаешь. Зато Дашка бабу Лиду очень полюбила. Не бодала ее. И нас терпела. Хотя мы-то козу Дашку еще как мучили -- и за рога дергали, и за бороду. Весело же!
А пса Валета баба Лида выдрессировала. Говорила:
-- Валет, ну-ка пошепчи на ушко бабушке, как себя Дашка и Пафнут вели?
Валет прыгал на лавку, рядом с бабой Лидой и "шептал" ей на ушко, а мы прислушивались: неужто на своих доносит?
Баба Лида вела с нашей бабушкой разговоры о жизни: что болит, что хорошо в огороде растет, а что плохо, кто, по их мнению, из соседей по ночам у всех картошку роет.
Ну и вспоминали всякое.
У бабы Лиды муж был хороший, любил ее сильно, покупал всякие подарки, а наш дед, наоборот, выпить любил и погулять. Зато бабушка моя трех детей родила, а баб Лида никого не рожала, сама забыла, сколько абортов сделала -- пять или шесть, все к старости в голове мешается". Бабули нас не стеснялись, не берегли от жизни, как есть, так и говорили обо всем. Поэтому их было так интересно слушать.
-- Нет, Люсенька, таких конфет, которых я не пробовала! -- говорила баба Лида. -- По крайней мере, из советских.
-- Ой, дуреха, ты, Лидка! Только зубы попортила! -- смеялась бабушка.
-- А твои-то зубы где? -- парировала баба Лида.
-- И мои там же, где твои, -- соглашалась бабушка. -- Уже яблоко не угрызу.
-- Угрызешь, куда ты денешься! Я тебе вот насобирала, у тебя таких в саду нет, это редкие, покойный муж мой саженцы где-то достал лет тридцать назад, а теперь вот я собираю... Хороший сорт, гляди -- я вот отобрала покрасивше, а что похуже -- то Дашка с Пафнутом съедят.
-- Спасибо, Лида! Я вот, гляди, сшила тебе фартук новый -- это сынок мой отрез передал хороший, я вот девочкам справила платьица, а остался кусок, так думаю: пошью Лиде фартук, она свой совсем заносила...
-- Девочкам -- платья, Лиде -- фартук, а себе ничего? Ой, дуреха ты, Люся, что с тебя взять! Ну спасибо за обнову!
Баба Люся улыбалась, как всегда, довольная, что потрафила, пес Валет изучал взглядом хозяйку в обновке, коза Дашка смотрела на нас из сарая желтым глазом и шевелила единственным оставшимся ухом, а мы с сестрой -- в одинаковых летних сарафанчиках -- грызли вкусные, ароматные яблоки.
Сперва баба Лида умерла, а потом наша бабушка. Похоронили их в разных концах кладбища, рядом с мужьями.
Дом мы, наследники, продали, деньги поделили, разъехались. Все дети бабушки Люси живут теперь на разных концах света, да и внуки тоже. Правнуки ее уже ходят в школу. Мы с сестрой стали ужасно разными и почти не общаемся. Про нашу деревню известно, что она пришла в упадок и там почти никто не живет.
В заброшенном саду осыпаются с деревьев яблоки, которые никто не собирает -- и воздухе висит хмельной запах брожения, трава высокая -- по пояс, так что не видать, кто там бродит, чего ищет...
А на старом кладбище баба Люся и баба Лида обмениваются подарками:
-- Вот я тебе какое красивое нашла -- ни одной червоточинки!
-- А я вот цветочков принесла -- а то тебе нечего и в вазочку на могилке поставить...
-- Ох и дуреха ты, Люся!
-- Ох и дуреха ты, Лидка!
Но никто их не видит и не слышит -- все мы: козы, собаки, дети -- далеко-далеко, каждый в своем аду или раю, в своей заботе, в своей радости, и только они две остались друг у друга, так, что время обогнуло их, как вода -- камни, и уносится прочь -- от этого островка, где бродят души и яблоки.
Вид сверху
Никто не знает, что у другого на уме, никто...
Только кажется, что все в мире описано, расписано, расставлено -- а сверху над этим Бог.
Да, пожалуй, в иные дни так и есть: все на своих местах -- бабушка в огороде, вон белеет ее косынка среди зелени, дедушка в саду, надо отпилить засохший сук яблони, мама возится у плиты, вся раскрасневшаяся -- шутка ли готовить на такую ораву! -- тетка рядом на низком стульчике чистит картошку, я даже знаю, о чем они говорят -- моют кости своим мужьям. Отец с дядькой сегодня косят траву, надо запасать сено, вроде передавали по радио, что на этой неделе дождя не будет, успеет высохнуть. Сестры в саду, вешают на уши вишни, как сережки, а к ногтям лепят, послюнив, лепестки цветов -- от бабушки им потом перепадет. Но красавицы-красавицы!