Алексей Макаров
Ты нужен всем нам (сборник)
© Алексей Макаров, 2017
© ООО «СУПЕР Издательство», 2017
Сон первый (радостный)
Выглядываю в иллюминатор. Ветер разогнал туман. Причал уже подсох, проглядывает синее небо сквозь редкие облака. Да, сегодня будет тепло. Конечно не так, как в тропиках, но уже конец июня. Наверное, можно будет одеться по-летнему. Хорошо, что заранее все постирал и погладил.
Ну, таможня! Что они искали четыре часа у нас на судне? Непонятно.
Инночка уже, наверное, извелась у проходной. Скоро, сейчас я ее увижу!
Позвонил телефон:
– Пап, ну что ты там, заходи, – слышен Алешин голос.
– Сейчас, сынок, переоденусь, – говорю я быстро в трубку.
– Ну, давай быстрее, а то мне к трапу.
Да, Алеше сегодня двадцать один год. Подарку рад. Еще бы. Золотой перстень с цепочкой и крестом есть не у каждого его ровесника.
Что же одеть? Да ладно. Светлые брюки и рубашка на койке, которые я предварительно погладил и приготовил для этого случая, подойдут. Спускаюсь к нему в каюту.
На столе у него по-походному. Коньяк? Ого! Прошло уже четыре с половиной месяца, как мы ушли из Владивостока, а он до сих пор хранит эту бутылку.
– Что, берёг по этому случаю? – заглядывая ему в глаза, спрашиваю его.
– Угу, – он, как всегда, немногословен. Наливает стопки.
– Ну что же, сынок, с юбилеем тебя! Понял вкус матросского хлеба? Ну, а если понял, то ешь его с честью, не стесняясь мозолистых рук, – желаю ему от души.
– Спасибо – говорит он, нарочито грубо, а у самого в глазах блеснула слезинка. Значит, до глубины души достал его словом. И самому хорошо оттого, что рядом 21 – летний, стройный, загорелый, голубоглазый блондин, в испачканном краской комбинезоне, выше меня на полголовы слушает меня и впитывает отцовские слова, как бы стараясь пронести их через всю жизнь. Выпили, закусили кружочками лимона, помолчали.
– Ну, ладно. Иди, а то сменщик заждался. Смотри наших, – говорю ему уже в след.
– Да их через проходную не пускают, сейчас только третий побежал туда с ролями, – говорит он уже внизу с трапа, куда прогромыхал сапожищами.
Поднимаюсь в каюту. Сердце трепещет, как у мальчишки. Сейчас, сейчас придет моя самая любимая женщина в мире. Сейчас, сейчас я ее увижу. Звонок.
– Пап, вон тетя Инна идет, а маму с Катькой не пускают что-то неправильно записано в роли, – басит в трубку Алеша.
– Так ты сгоняй, исправь, что надо, объясни, – советую ему, а сам хватаю фотоаппарат и вниз, к трапу.
Только слетел вниз, на ходу взводя затвор, а они вот уже… Сразу щелкаю, и ко мне летит моя любимая, неузнаваемо прекрасная, раскрыв объятия. Успеваю заметить ее прическу (долго же она готовила ее для меня), раскрытые от радости глаза, сияющую улыбку, шикарную красную блузу и все… Я её держу у своего сердца, а с другой стороны с визгом радости на шею карабкается Данила.
– Ну, вот и все. Вот и вместе, – только и успеваю сказать, вздохнув после первого поцелуя.
– Пап, а мы в шесть утра выехали, мама так гнала, нас никто не обогнал, а тут дядьки на проходной не пускали четыре часа. Так мы на базар съездили, – тарахтит Данила, – Пошли быстрее к тебе. Ух, ты, какой пароход! Пап, а что тут пар из трубы идет? А сейчас куда? – он уже впереди и рвется только вперед.
– Пап, а это твоя каюта? Нам значит сюда. Вот это да! Даже палас! А что это за цветок? Ух, ты! У тебя даже ванная есть, – это слышно уже в отдалении, в глубине каюты.
– Ох, и извел он меня сегодня, прибила бы паразита, – со счастливой улыбкой на лице произносит Инночка и, прижавшись ко мне, стоит, глядя снизу вверх, в мои глаза.
– Все! Не отпущу. Ну, сколько можно ждать? Обними меня крепче, хочу быть рядом, – говорит она таким близким и родным голосом.
А я своей “ручкой”, которую два дня отмывал от въевшейся мазуты и отпаривал жесткие мозоли, ворошу ее изумительную прическу, целую мои сладкие губы, глаза, лоб.
Сколько было встреч, сколько мечтал об этой, но всегда все заново. Сердце трепещет, голос отнимается, а руки всегда берут эту маленькую аккуратную головку и прижимают ее к губам, словно впитывая заново эликсир жизни. Не бывает счастливее минут. Пропадает небо, стены, звуки, остаются только мои глаза и ее губы, руки и слова, которые сами льются из тебя, которые накоплены за долгие месяцы разлуки. Все это выливается сейчас. Но долго все это продолжаться так не может.
Выныривает Данила и начинается проверка всех ящиков в столах и шкафах.
– А что это, интересно, у тебя там такое? – слышится из разных углов каюты, и его ручки моментально влезают то в стол, то в шкаф и иной раз только пятки видны оттуда.
Вспоминается рассказ об одном матёром капитане, который, видя приближение двух внуков-близнецов к судну, кричал жене: «Мать, прячь все, фашисты идут”. Но тут – ураган. Ураган слов, эмоций, действий, движений, вопросов.
Стоя посередине каюты и, держа в руках свою самую дорогую, любимую женщину, я наконец-то начинаю понимать, что ураган сейчас разгуляется не на шутку. Надо переключить его в нужное мне русло. Еще раз целую Инночку. Получилось торопливо. Все! В глазах сразу блеснул огонек непонимания, но, увидев, что я смотрю на Данилу, она, еще томным голосом, произнесла:
– Он сейчас у тебя тут устроит…
– Данила, а ты Алешу с днем рождения уже поздравил? – говорю ему, нарочито озабоченным голосом.
Сейчас же из-под дивана высунулась белобрысая голова, зеленые брызги сверкнули, в них промелькнули молнии и, мне даже послышалось, шум роликов и шариков в его голове.
– Нет, – в этих брызгах светилось удивление.
– Так ты иди к трапу и поздравь его, – мягко посоветовал я ему.
– Ага, сейчас, – и только вихрь уносимого воздуха еще шевелил листья моего лимона.
– Ну, это ненадолго, – говорит Инночка, – Ну, рассказывай, как добрались? Последний раз по телефону была такая плохая слышимость, что ничего не поняла. "Трансфлот" говорит одно, а ты тут другое. Куда ехать, где встречать – ничего не пойму. Хорошо еще Юрик Лене перезвонил, тогда стало яснее, и мы сегодня утром рванули с Леной, пока дороги свободные. Воскресенье, утро – все на дачах.
Я только стою и улыбаюсь. Я счастлив. Со мной все мое счастье. Недаром сегодня так ярко светит солнце, недаром небо синее и море спокойное.
– Из Пусана до Восточного шли спокойно, но ты же знаешь, что на подходах связь плохая. Слава богу, что ты хоть что-то разобрала, не ошиблась, – пытаюсь начать.
– А Наталья тоже за Алешей на машине приехала. Их там с Катей не пускают, – перебивает Инна.
Неожиданно резко звонит телефон:
– Пап, а вон тетя Наташа с Катькой идут. Их уже пустили, – это уже докладывает по телефону информатор Данила.
– Понял. А что вы там с Алешей делаете?
– Вахту стоим, – говорит он безапелляционным тоном.
– Ну, ладно. Устанешь. Заходи. Подарки посмотришь.
– Щас, – выпаливает он и бросает трубку.
Это я зря сказал про подарки, вахта прекратится моментально, разговора с Инночкой не получится. Да и собираться надо, стоянка у причала часов шесть, а капитан меня отпустил, чтобы я в понедельник с утра попробовал решить многие проблемы в многочисленных службах нашего пароходства.
Так, надо бы моего сыночка чем-то занять. Но вот и он – мой младший сын. На его белом лице, с правильными чертами, сияют румянцем щеки, ноздри небольшого курносого носишки нервно раздуваются, алые губы приоткрыты, льняные волосы художественно растрепаны, в зеленых глазах мечутся искры – он вот он, он готов делать всё, что ему прикажут и еще чего-нибудь, что может потребоваться.
– Данила, пойдем пригоним машину к борту, пока мама будет собираться, – предлагаю я ему.
– Давай, – говорит он нехотя, перебирая машинки, которые мы ему с Юриком выбирали два часа в Сингапуре.
– Пока, мамусь, мы сейчас, – нежно целую в щеку Инночку.
Данила вцепляется в руку, и мы с ним идём по терминалу к проходной. Рука его такая плотная, широкая в кости (как у меня), пальцы короткие, сильные.
Когда мне было 22 года, и еще не родился Алеша, я мечтал, что буду вот именно так идти с сыном за руку. И мечта моя исполнилась дважды. Так угодно судьбе и теперь он, мой сын, идет рядом, рассказывает о драке с Сашкой Громовым, о подлости Балюры, о красоте Машки Дубовой. А я, ошеломленный таким напором энергии, слушаю его, изредка вставляя свои замечания.
Вот и проходная. Молодой человек у ворот в форме выглядит непреклонно, но десять долларов делают свое дело, и я вскоре завожу разогретую солнцем «Субару». Включаю кондиционер. Охранник вежливо открывает ворота, и я потихоньку въезжаю в порт. За 4,5 месяца немного отвык от руля, а тут еще чистосердечный советник не позволяет мне развить скорость.
Только нажимаю на тормоз у трапа, как уже хлопает пассажирская дверь, и я только успеваю увидеть, взлетающего по трапу Данилу, а когда я поднялся на борт, он уже мирно беседовал с Алешей.
– Леш, ну что мать? – спрашиваю, останавливаясь рядом с ним.
– Да, нормально. Поздравила, – как бы нехотя отвечает он, а в его голосе чувствуется откровенная радость мальчишки. Понятно. Он старается выглядеть взрослым, ведь рядом же младший брат. А тот с Алеши глаз не сводит, ловит каждое его слово.
– Передавай ей привет, скажи, что у меня все хорошо, да и про себя поподробнее расскажи.
– Вот сменюсь с вахты, пойдем на бережок, посидим, тогда и расскажу, – отвечает Алеша.
– А то, что я тебе оставил, ты забрал из холодильника?
– Да, – как бы нехотя, тянет он.
Вообще-то это спиртное и закуска.
– Поможете загрузить машину, мужики? – обращаюсь я уже к обоим своим сыновьям, кивая на машину.
– Нет слов, пап, – Хором выпаливают они.
Пока мы с Данилой ходили, Инночка уже переупаковала вещи, которые я, на мой взгляд, так старательно уложил. Оказалось, что все не так, а сейчас намного компактнее. Сама, взмокшая от работы, улыбается только глазами в мою сторону, а губы только успевают говорить:
– Данила, не трогай. Данила, не тяни. Данила не поднимай. Тяжело же ведь. Зачем ты, паразит, оторвал ручку у этой сумки?
Я присаживаюсь рядом, обнимаю за плечи свою любимую, целую в шею. А она, оторвав руки от узла веревки, сама обняла мою заросшую голову:
– Ох, подстричь тебя надо, – воркует она между поцелуями.
– Да, уж за пять месяцев отрастил, – басю в ответ, не в силах оторваться от столь забытых и столько раз вспоминаемых во сне, губ.
– Переоденься, взмокнешь, таская эти ящики, – заботливо говорит Инночка.
Я раздеваюсь. Все смотрят на меня, каждый по-своему:
– Ну, ты загорел, – восхищается Данила.
– Нет, не особо и поправился, – Оценивает жена.
– А мы с папой на Синтозе отжимались, так папа отжался не меньше моего. Даже спасатели ему аплодировали, – со значением говорит Алеша.
– Ну что, начали? – предлагаю я, взявшись за ящик.
– Конечно, – откликнулась братва.
И мы, взяв по силам, кто что мог, стали то опускаться, то подниматься по трапам. Багажник и салон машины очень быстро заполнились.
– Остальное выгрузим, когда судно придёт во Владивосток, – говорю, отдуваясь братцам.
– Пошли мыться и поедем, – очень веско говорит Данила.
– Нет, я не поеду, завтра во Владике увидимся, – говорит Алеша, – Достою вахту, с мамкой и Катей на бережку посидим.
– Что ж, ладно, отдыхайте, – говорю ему в ответ и иду мыться.
Помывшись, обсохнув под вентилятором, закрываю каюту, даю последние указания второму механику, извещаю капитана о своем убытии и спускаюсь к машине.
Пока садились в машину, по трапу спустились Алеша с Катей. Следом шла Наталья. Спустившись с трапа, она, едва взглянув на меня, мотнула, остриженной под карэ головой, отвернулась и демонстративно пошла в другую сторону. Алеша, пожав плечами, двинулся за ней следом. Я стоял и смотрел вслед этой нескладной фигуре в брюках, само вязаной кофте (хотя уже было +25 градусов) и недоумённо лупал глазами. Что ей ещё надо? Чего злится?
Инночка, как бы чувствуя мои мысли, ответила:
– Ясно чего. Такое красивое судно, большая должность, жена, восторженные дети, полная машина барахла. Да ну её, не обращай внимания, не расстраивайся.
Я сел в машину. Опять она горячая, как консервная банка на костре. Что-то занемела левая рука, я сделал ею несколько вращательных движений. В лопатке что-то отдало. Но тут же прошло.
– Перетрудил мышцу, – проскользнула мысль.
Взглянул на Инночку. Она подкрашивала губы. Я залюбовался ею, как же она всё это делает так грациозно. Вновь, уложенные в прическу волосы, через которые слегка просматривается маленькое ушко с моими любимыми серьгами. Стройная шея, слегка покатые плечи. Красная блуза очень шла к её волосам, макияжу, украшениям. Оторвав взгляд от зеркала, и скосив свои огромные глаза, она игриво спросила:
– Что разглядываешь?
– Люблю тебя, – только и хватило сил ответить.
Она, слегка выгнувшись, подставила щёку для поцелуя. Прикоснувшись губами к нежной коже её щеки, я ощутил легкий аромат духов, косметики и … запах моей женщины. Меня аж пробило, будто молнией. Она отодвинулась, поудобнее устроилась за рулем, переключила скорость и вопросительно – торжественно спросила:
– Поехали? Домой!
– Домой, домой – ответил с заднего сидения Данила, занятый в это время вытаскиванием банки «Спрайта» из ящика.
Охранник сделал разрешающую отмашку, поднял шлагбаум и, не проверяя документов, выпустил нас из порта. Инночка сразу набрала скорость, а я сидел к ней в пол-оборота и смотрел на её нежное лицо, попутно отвечая на Данилины вопросы. Бросил взгляд на обочину – поломанный забор, брошенная ржавая бочка – не огорчили моего настроения. Что ж – Россия, не какой-то там Сингапур, где даже во время ливня брюки не пачкаются грязью.
Остановились возле въездной колонны порта Восточного. Это же надо – трава! И как она пахнет! Листочки на деревьях слегка колышутся от слабого ветерка. Туч совсем нет, голубое без облачка небо. И чистый ароматный воздух!
– Сфотографируемся? – предложил я.
Отказа не последовало. Сначала я с Данилой. Потом это чудо схватило фотоаппарат и давай его вертеть и щелкать напропалую. Я отошел подальше в траву, потянул за собой Инночку. Она легко поддалась, приникла ко мне, вдыхая мой запах и заглядывая в глаза.
– Снимай! – крикнул я сыну. Тот пару раз щелкнул.
– Как хорошо вместе, – выдохнула она, – Никуда не хочется двигаться.
– Поехали домой, там будет лучше, – прошептал я ей на ухо.
«Субара» плавно отъехала от обочины, пропуская попутные машины и резко начала набирать скорость. На Американском перевале молодой сержантик проверил документы и, улыбнувшись столь прекрасному водителю, пожелал счастливого пути.
110–120–140 легко и уверенно шла Инночка. Выключили кондиционер, открыли окна, Данила на заднем сидении приутих. Я посмотрел – он спал. И у торнадо заканчиваются запалы. Можно было спокойно поговорить. За разговорами о проведённых врозь 4,5 месяцах, три часа пути пролетели незаметно. Только ещё раз проверили документы.
И вот Владивосток. У Ростральной колонны Данила попросил прикрыть окно. Ветерок посвежел, чувствовалось приближение моря. А на Луговой у нас висел туман. Как в том анекдоте. А в деревне Гадюкино опять идут дожди.
Подъехали к дому. Соседи поздравили с возвращением из рейса. На звонок дверь сразу открыла Алёна и с визгом
– Папочка приехал! – повисла на шее.
– А я тебе торт испекла, – тут же похвалилась она.
– Давайте кушать, – предложил Данила.
– Нет. Сейчас занесём вещи, поставим машину и вот тогда начнём наш пир, – возразил я.
Для этого я взял своего главного помощника и мы пошли к машине. С разгрузкой быстро управились, поставили машину в гараж и вернулись домой.
Филя, мой милый сенбернарчик, носился, позабыв о своей комплекции, и всё норовил лизнуть меня в лицо и поставить лапы на плечи. Но когда его пристыдили за столь неподобающее поведение, то он лег в коридоре и только водил глазами, наблюдая за нашими передвижениями. А Эммочка грациозно подставляла спинку, позволяя себя погладить, выгибаясь и мурлыча. Да, наконец-то я добрался домой!