— Ухожу, — сказал Авиньон и поднял руки, словно сдаваясь.
Пиппо Троизи шел за ним по пятам. Авиньон все время оборачивался, чтобы посмотреть на развалины монастыря. Отойдя на несколько сотен метров, он вдруг спросил:
— А Ванго? Ты знать Ванго?
Увидев изумление на лице Пиппо Троизи, он махнул рукой и отказался от дальнейших расспросов.
Когда они подошли к краю плато, откуда было видно крохотное рыбацкое суденышко, Пиппо уселся на скалу, поджав под себя ноги подобно индейскому вождю, и стал наблюдать, как Авиньон спускается к берегу.
Из-под ног лейтенанта срывались камни. Он то и дело оглядывался на человека, который смотрел ему вслед. Авиньоном овладело отчаяние, хотя он и не подавал виду. Его план провалился.
Он был на высоте пятисот метров над уровнем моря. На спуск ушел добрый час. Рыбаки крепко спали под парусом, натянутым как палатка. Авиньону пришлось их растолкать.
Наконец Пиппо Троизи увидел, как лодка отходит от берега.
Он выждал еще немного и отправился в путь. Минут за пять он дошел до развалин невидимого монастыря, потом свернул на едва заметную тропинку и стал подниматься по склону холма. Наверху, с трудом переведя дух и удостоверившись, что белый парус выходит в открытое море, он обругал нескольких кроликов, попавшихся ему под ноги, и перебрался через нагромождение скал, похожее на причудливый лабиринт. Затем сдвинул груду веток — под ними был круглый вход, вырытый в земле. Пиппо полез в него головой вперед и, как всегда, застрял. Ляжки были не самой худой частью его тела. Ноги болтались в воздухе, и он продвигался вглубь с помощью рук.
Кое-как протиснувшись внутрь, он провалился в подземную галерею, которая почти вертикально уходила вниз. Его подняли два человека. Толстые оплывшие свечи освещали крипту из черной пемзы.
— Они уплыли, — сказал Пиппо, вставая на ноги.
Брат Марко повернулся к тридцати монахам невидимого монастыря. Пиппо Троизи прибавил:
— Я не знаю, кто это был. Он искал Зефиро и Ванго.
Если из пчелиного улья убрать матку, рой вырождается: пчелы перестают работать и дичают.
С тех пор как исчез Зефиро, монахи приуныли. Их не покидал страх. Они ушли из монастыря, предоставив природе медленно стирать следы их пребывания, и укрылись в подземелье. На Пиппо возложили обязанность изображать помешанного Робинзона перед случайными путешественниками.
Их новое убежище называлось «женской крепостью»: в те времена, когда пираты совершали набеги на острова и грабили местных жителей, здесь прятались женщины. Мужчины же оставались на берегу и защищали свои дома. Тридцать монахов в шерстяных рясах сменили женщин под сводами из темной застывшей лавы.
Ночью монахи поневоле думали о них: о матерях, молодых девушках, девочках, которые, подобно им, ждали в темноте, быть может, пели песни и тоже боялись внезапного появления шайки убийц. Все еще не зная, что случилось с Зефиро, они жили в страхе, что к ним кто-то нагрянет.
Но днем братья все-таки выходили наверх. Они забросили огород и сад, вскрыли ульи, пересадили пчелиные семьи в расщелины прибрежных скал. День, когда пришлось открывать загон с кроликами, стал худшим в жизни Пиппо. Он смотрел, как зверьки исчезают в кустах, и еще больше ненавидел этих наглецов. Но, выпустив их на волю, он лишь навлек на себя новую волну кроличьей любви.
Итак, монахи жили, как первобытные люди, занимаясь охотой и собирательством. На заре они выходили из пещеры и отправлялись в одичавший сад за фруктами и в огород за овощами, рвали фиги, охотились на кроликов с луками и стрелами, кормились рыбой и прочими дарами моря. Не оставляли после себя никаких следов. Засыпали землей кострища. По вечерам брат Марко, подвешенный на веревках, собирал в скалах мед, считавшийся целительным средством. И каждый монах получал от него по ложке.
Фруктовые деревья дарили братьям урожай. Но с приходом зимы добывать пропитание становилось все труднее. Море штормило, рыбачить было невозможно. Они ловили птиц, забрасывая на скалы крючки с наживкой. Два раза в неделю маленький отряд мародеров выходил в море и под покровом ночи высаживался на других островах, совершая налеты на амбары и курятники. На следующий день, пропахшие салом и испеченными в золе кукурузными лепешками, они поочередно исповедовались одному из братьев, который, едва закончив трапезу, осенял их крестным знамением и прощал все их грабежи.
На соседнем острове, у себя дома в Полларе, Ванго рассматривал два лежащих на столе предмета. Дорожную флягу и книгу. Он разжег огонь в камине и прикрыл ставни на нескольких окнах.
Только что он сполоснул лицо водой из ведра и теперь вытирался полотенцем, расшитым розами со вьющимися стеблями. Стояла ночь. Уже два дня он обыскивал дом и двор своего детства, чтобы найти хоть какую-нибудь подсказку, оставленную Мадемуазель или ее похитителями. Но нашел только это — книгу под раковиной да металлическую флягу, которая плавала в колодце.
Пустая фляга была закрыта пробкой с железным замком-защелкой. Ее мог бросить в воду какой-нибудь охотник, присевший на край колодца. Фляга как фляга. Никакой тебе весточки от потерпевших бедствие, второпях нацарапанной на клочке бумаги. Только запах окислившегося металла.
На горлышке был выгравирован медведь. Зверь показался Ванго уж очень необычным, и он решил взять флягу с собой. Теперь она лежала перед ним на столе.
Ванго долго рассматривал медведя, вставшего на дыбы.
Вторая находка — книга — оказалась словарем русского языка. Раньше он никогда ее в доме не видел. Впрочем, Мадемуазель много лет прожила здесь без Ванго… Она знала русский и вполне могла купить этот словарь.
Весьма сомнительно, чтобы один из бандитов, похитивших Мадемуазель, явился сюда со словарем вместо револьвера, а уходя, в спешке засунул его под раковину. Эта книга ни о чем не говорила Ванго, но он взял ее в руки, открыл и погрузился в размышления.
Он вновь увидел себя и Мадемуазель. И вдруг осознал: языки, песни, кулинарные рецепты, ежедневные ритуалы — то, что осталось от их прошлой жизни и не исчезло под водой у берега Скарио, — все это было наследством из слов и пристрастий, доставшимся ему от Мадемуазель. Ванго никогда не приходило в голову спросить: откуда эти языки и эти песни?
Почему он понимал слова в русском словаре? Почему лучше всего ей удавался именно этот суп? Почему Ванго всегда засыпал под греческие колыбельные? Откуда взялись на вышитых ею полотенцах эти розы с шипами, если они не росли на острове? Все это пришло из прошлого; тайны кричали о себе отовсюду, а он их не слышал. Каждое воспоминание детства казалось Ванго нераскрытой посылкой в шелковистой бумаге.
А сокровище? Ту треть, что осталась от Мацетты, Ванго, как пират, спрятал в пещере у себя на острове. Другие две трети исчезли вместе с Кафарелло.
Ванго взял словарь и флягу и направился было к окну, но внезапно бросился на пол, сжался в комок и откатился к камину. Все это заняло не более трех секунд.
Сложив свои находки у ног, он постарался восстановить дыхание. Потом оглядел комнату, привстал и, сгорбившись, перебежал к другому окну. После этого посмотрел в щель между ставнями и снова согнулся пополам.
Ванго пополз к двери. Теперь ему даже не понадобилось выглядывать наружу. Из кустарника доносился отчетливый хруст. Дом был окружен. Ванго видел не меньше пяти теней перед входом. Еще двое наверняка зашли сзади.
Все было ясно. Они снова напали на его след. Ванго повернул ключ в замке.
Потом схватил ведро, из которого умывался, и вылил воду на догоравшие угли. Комната погрузилась в темноту. В этот момент дверная ручка заскрипела. Он вовремя запер дверь!
Кто-то ходил по крыше. Ванго знал, что после прибытия на остров вел себя неосторожно. Он не удержался и затеял игру с детьми, которые пришли в восторг и устроили ему овацию. И все из-за какого-то незадачливого цыпленка! Ванго думал, что, если он высадится в маленьком порту Ринеллы, за ним не смогут проследить. А ведь можно было дойти вдоль моря до безлюдного места и сразу скрыться. Но он зачем-то затеял эту клоунаду для трех маленьких девочек, которые напомнили ему о Лауре Вьяджи и ее сестрах.
Как отсюда выбраться? Он хорошо знал этот беленный известью дом-кубик. Тайных ходов не было. Каждое окно легко просматривалось снаружи. В каминную трубу едва пролезала рука. В доме не было ни подвала, ни чердака. Ванго оставалось только принять бой.
Ставень рядом с Ванго разлетелся на куски от удара деревянного тарана. Слабый свет ночных звезд проник через разбитое стекло. В дыру пролезла рука и отвела оконную задвижку. Ванго подкрался к подоконнику и спрятался в темноте под ним.
На подоконнике появилась тень. Ванго бесшумно схватил незнакомца, повалил его на пол и ударил по шее сзади. Тот сразу потерял сознание. В окне появилась вторая тень, и Ванго точно так же обезвредил и ее. Оставшиеся снаружи слышали только шуршание одежды. Прошла еще минута. До Ванго доносились приглушенные голоса. Несмотря на холод, он взмок от ужаса при виде двух тел, которые лежали на полу, привалившись к его ногам. За восемь лет в бегах его инстинкт выживания обострился. Он страшился собственных рук, не зная, на что они способны.
В окно полез третий. Он смог увернуться от удара и вместе с Ванго покатился к камину. Мужчина сопротивлялся изо всех сил, но юноше удалось зажать ему рот рукой. Ванго налетел плечом на валявшийся на полу русский словарь, подобрал его и оглушил им противника. Тот остался лежать. Ванго прихватил еще и флягу и вернулся к своему посту под окном с двумя орудиями защиты.
У его ног послышалось какое-то бормотание. Один из неприятелей приходил в себя. В том, что он говорил, невозможно было разобрать ни слова. Ванго уже приготовился одним махом вбить ему в голову всю словарную премудрость. Но, уже занеся над головой книгу, он вдруг понял, что тот бормочет.
Человек говорил не по-русски. Это был древнегреческий. Первые строки Евангелия от Иоанна. «В начале было Слово…»
Ванго опустил книгу.
— Брат Джон?
— Ванго? — спросил мужчина, кривясь от боли. — Это ты?
Чей-то голос за окном окликнул монаха.
— Я здесь. С Ванго!
Четвертый человек перемахнул через подоконник.
— Ванго? Что ты здесь делаешь?
— А вы?
— Мы голодаем там, наверху.
— Голодаете?
— Пиппо Троизи сказал, что в доме давно никто не живет. Мы искали еду. Где остальные?
— Они здесь.
— А брат Пьер?
— Боюсь, у него пробита голова. Мне очень жаль.
— Кто это сделал?
Ванго пожал плечами. Монах все понял.
В окне показалась последняя тень. Их было пятеро. Пять монахов, пять благородных разбойников с большими мешками через плечо, одетые в темную, под цвет ночи, одежду.
— Наберите в ведро воды из колодца, — сказал брат Джон. — Я попробую привести в чувство остальных. Придется нести их до лодки.
— Я пойду с вами. Помогу, — сказал Ванго. — Мне надо поговорить с братом Марко.
— У тебя есть какая-нибудь еда?
— Яйца.
— Сколько?
— Две дюжины.
— Пиппо ждет нас на пляже.
Но Пиппо на пляже не было. Он добрался до порта Мальфы и там привязал лодку к бакену возле прибрежных скал. Потом нырнул и доплыл до набережной. Теперь он сидел, привалившись к лачуге портовой сумасшедшей — своей жены Пины Троизи, — и слушал.
Пиппо делал это каждый раз, когда возил монахов мародерствовать. Впервые он осмелился подойти к лачуге накануне Рождества. Его жена с кем-то беседовала. Это был доктор Базилио. Она рассказывала ему, что набралась терпения и ждет мужа. Говорила о корабле, на котором вернется Пиппо. Взволнованный, он слушал, как Базилио просил ее повторить, когда и откуда прибывают корабли.
Приходя вечером к лачуге, он почти всегда заставал доктора. Пина и Базилио мало-помалу сдружились. Доктор выслушивал жену Пиппо. Он старался понять, чем она живет, что привело ее сюда. Говорил с ней о своем, рассказывал о пациентах.
Она всегда ждала его с легким ужином, аппетитные запахи щекотали ноздри Пиппо Троизи. В этот вечер он почувствовал знакомый аромат жареных кабачков — жена обычно шинковала их тонкими полосками. Пиппо сглотнул слюну. Сквозь тонкую стенку хижины до него доносилось потрескивание керосиновой лампы, похожее на хруст накрахмаленной простыни.
— Я только что вернулся с Липари, — сказал доктор.
— Я видела вас утром, вы приехали в девять двадцать семь.
— Там живет один старик, которому запрещено покидать остров. В молодости он семь лет провел на каторге. Дни его сочтены.
— Вы его лечите?
— Да. Он коммунист, уроженец Венеции. Синьор Муссолини его не жалует, поэтому и сослал сюда. Уже семь лет, как он на Липари.
— Я никогда не видела коммунистов, — сказала Пина. — Какие они?
Пиппо за стеной не смог сдержать улыбки.
— Его даже коммунистом теперь не назовешь. Он четыре года прожил в Москве и стал совсем другим. Но чтобы досадить властям, делает вид, будто его взгляды никак не изменились.
Доктор вытер рот салфеткой.
— Если он когда-нибудь вернется, ваш Пиппо, то наверняка уже другим человеком. Непохожим на прежнего.
— Я тоже стала другой, — сказала Пина. — К счастью.
Пиппо Троизи навострил уши.
— А вас это не пугает?
— Конечно, пугает. К счастью. — И тут же спросила: — А у вас разве не было страха при первых встречах с ней?
В своих беседах они иногда упоминали женщину, которую Базилио все не мог забыть. Мадемуазель.
— Знаете, я ведь всего лишь несколько раз пожал ей руку.
— Сколько дней прошло с тех пор? — спросила она.
— Я не считал. А вы?
Он знал страсть Пины к цифрам. Она говорила: «Если я не посчитаю сегодняшний день, зачем мне следующий?»
— А вы? — повторил Базилио.
— С тех пор как он ушел, прошло двадцать два месяца, две недели и три дня.
Пиппо, как всегда, ушел в смятении. Он бросился к морю, доплыл до лодки и, забираясь в нее, чуть не перевернулся. Он насквозь промок, но все же начал грести. Небо было усыпано звездами. Он думал о жене.
А в это время Базилио сказал Пине Троизи:
— Вы знаете, в том письме… Письме от нее…
— Да. Напомните мне фразу, которая вам так понравилась.
— «С тех пор как я далеко от дома, во мне что-то изменилось».
— Да, далеко от вас. Я помню.
— В письме был еще один конверт для мальчика, Ванго.
— Ванго — это малыш из Поллары, — сказала она.
— Его уже давно здесь нет. В общем, не знаю, хорошо ли я поступил, но что сделано, то сделано: я распечатал конверт.
— Сегодня?
— Нет, несколько недель назад.
— Этого вы мне не говорили.
Базилио смущенно улыбнулся.
— Письмо написано по-русски.
— Тогда можно считать, что вы его не открывали, — сказала она, желая успокоить доктора.
— Сегодня старик с Липари мне его перевел. Тот самый венецианец. Он говорит по-русски.
Помолчав, Пина спросила:
— И что же там написано?
Он ответил не сразу.
— Она рассказывает Ванго обо всем. На пяти страницах. Я переписал письмо полностью. Вы не представляете…
Базилио поколебался, но все-таки продолжил:
— Вы помните, как они появились на пляже, в кабачке Тонино, в ту ночь, когда был шторм?
— Конечно, помню. Там еще был Пиппо.
— Она пишет, откуда они приехали, она и малыш. Пишет о родителях Ванго. Вы не представляете, Пина. Вы не представляете, что в этом письме. Оно раскрывает такие тайны…
— Тогда не рассказывайте мне ничего.
Пиппо Троизи разглядел шестерых на узкой полоске пляжа Поллары. Почти все лежали на гальке. Подойдя ближе, он узнал Ванго — тот стоял по колено в воде. Пиппо посадил в лодку монахов — как избитых, так и невредимых — и крепко пожал руку Ванго. Ветра не было, и парус висел на мачте.
— Ты исчезаешь, но всегда возвращаешься, — сказал Пиппо.
Они отплыли от берега. Лодка прошла мимо скал Фаральони.
— Тяжелая жизнь настала, — прибавил Пиппо, продолжая грести.
— Марко заменил Зефиро? — спросил Ванго.
— Не совсем.
— А кто его заменил?
Никто не ответил. Было холодно. Лодка приближалась к островам в полной тишине. Наконец с кормы раздался голос: