А еще скажем сердечный приступ, так это: никогда тебя не прощу. И горит сердце человека огнем злопамятства и - апоплексический удар - кондрашка по простому. Supremum vale - последнее прости.
- А зубы? - не хотел спрашивать , а пришлось, ибо проблема стояла остро.
- Зубы... зубы - это осуждение. Любишь сплетничать - заводи связи со стоматологом.
Под этот малоприятный монолог, начмед, не дожидаясь капель, сполз с диванчика и покинул весталку наедине со своими умозаключениями. Глотнув свежего больничного воздуха, безнадежный педант-романтик враз освободился и от афазии, и от симптомов пароксизмальной тахикардии. Его дребезжащий тенорок уже наводил порядки в вверенном ему медучреждении.
А Эфра, в ожидании первого больного, а пациентов к ней приводили, уставилась в окошко и стала напевать стихи. Стихи девушка любила самозабвенно. И даже не сами стихи, а музыку стиха. Стихи бывали разные: плоские как фотография - посмотрел и забыл; треугольные, квадратные, овальные и всякой другой геометрической формы - эти также не представляли большого интереса. Встречались стихи конусообразные и цилиндрической формы - эти можно было рассматривать со всех сторон и, пожалуй, некоторое время любоваться ими. Встречались стихи как готовые песни, но и эти были, то плоские, то забывались сразу после прочтения.
Но бывали стихи, от которых веяло диким полем, кострами, сражением, молитвой, поцелуями, смертью и надеждой. Иногда казалось, что она помнит всё: все ее реинкарнации. Стоило прочесть правильную строчку, как образы прошлых воплощений овладевали ею настолько, что девушка забывала реальность, а реальностью становился мир видений. И вот она в храме Афины, и луна освещает ее танцующее тело, и хриплые, обкуренные несвязные окрики жрецов заставляют ее забыть суть предназначения женщины, но она не отдаст им то, что и есть ее естество - надежду. А вот она на полу кельи в собственных испражнениях и монашки изгоняют из нее бесов. Но она знает, что никаких бесов нет, а есть только надежда, которую у нее не отнять, даже сестрам. А вот она с растрепанными седыми волосами и красная косынка в руке, и полупьяный чекист стреляет - и никак не вериться, что ради этого она родилась. А надежда ее души, растворяется в азбуке прописных заповедей - и нет блаженнее мига, когда осознаешь, что выстоял, что не поддался соблазну, не переступил Рубикон, а взлетел над обстоятельствами, достигнул Седьмого неба, даже ценой собственной смерти.
Кажется, вошли. Она постояла, дождалась, когда захлопнется дверь и воспоминания оставят ее. Постояла. Обернулась и подняла глаза на вошедшего.
...Они смотрели друг на друга и она знала, что эти седые глаза ведут за грань бытия и вечности, что прежнее прошло, а новое связано навсегда с этим давно небритым, серого лица и больничного одеяния мужчиной неопределенного возраста, у которого в глазах была Надежда. И ангел Сущности стоял позади человека. И был тихий родной голос:
- Сей есть пророк Мой. Он видел Бездну и не отрёкся от Меня. Ты, женщина, пойдешь с ним - и будете как одно.
А в деревянное огромное окно проливался июльский день и растекался сапфировыми бликами по стенам и потолку, по скудной больничной меблировке и персонажам, как бы запечатленным мазком художника импрессиониста, и легкой финифтью застывал в антураже. Наступило преддверие праздника Иоанна Предтечи.
- Плешивый то какой, небось по девкам ходок. Иди уже, иди, а то я так до ночи не управлюсь,- беззлобно выпроваживала постояльца кремовой палаты на свежий воздух добродушное существо женского пола в иссиня застиранном халате со шваброй.
Постоялец побрел на свежий воздух и очутился на больничном дворе. Осмотрелся - улыбнулся: постройка начала прошлого века под сайдингом. Кто-то донельзя усердный облагородил под дикую современность бревенчатые стены поселковой больницы и превратил естественное живое лицо в пластический суррогат.
17
Дождь, который ни к селу, ни к городу, пошел и на село и на город. Но как пошел? Скоренько, быстренько, как поливает для отцепного, спешащий избавиться от опостылевших грядок мужичок, под цепким присмотром дражайшей половины. Побарабанив с лейки на листочки, обозначив мокрую дорожку на пересохшей грядке, с чувством выполненного долга, дождик сбежал на рыбалку, где и засел надолго, под знойным маревом обалдевших от жары слепней и комаров. А грядка стала источать липкий влажный аромат, в котором дохли мухи от нехватки кислорода. Так было и на грядке, и в лесу, и на дороге, по которой со стремительной скоростью по безлюдному шоссе, будто по неотложной надобности, мчался кортеж из четырех черных бронированных авто.
На два часа пути ни спереди, ни сзади на трассе не было ни души, кроме карабинеров, отвечающих за маршрут следования значимого кортежа. Меры предосторожности внушали уважения к спецслужбам, которые не напрасно ели свой белый хлеб. А вдруг в лесах еще сидят непримиримые патриоты, которые спят и видят, а то и собираются возродить, славный опыт партизанских будней: устроить засаду, настрелять оккупантов, уйти в болота, и оплакивать горькую участь заложников под патриотические речевки.
Главная пуля снайпера не должна поразить цель, - и чем выше скорость автомобиля, тем меньше шансов на прицельный выстрел. Вот и гнали в рассветном облаке испарений боевые парни спецслужб живота своего не жалея. А на том и другом конце заблокированной трассы скапливался поток мирных граждан, которым сегодня никак не поспеть по своим делишкам. Горькую утрату готовились принять ангелы-хранители и скорбеть вместе с безутешными родственниками по поводу утраты не доставленных вовремя из уездных больниц и плановых пациентов и детей, которых уездные лекарни, чтобы не нарушать отчетности, переадресовывали в губернские и столичные клиники на лечение.
Выходить из затянувшегося запора "первое лицо" планировало на пленере. Трехдневный застой пищеварительной системы "важного" организма грозил демократической опричнине дефолтом. Пожилые родственники знаковых семейств охапками ставили свечи за метаболизм "первого лица", желая "лицу" скорейшей нормализации обмена веществ. "Первое лицо" ощущало духовную поддержку ректората и осеняло воздух подбрюшными воздыханиями исходящего застоя. Окна в бронированном лимузине открывать было запрещено, и присутствующим, в том числе и кондиционеру, было не комильфо. Дебелая медсестра прикрывала носик ароматическими салфетками, которые уже валялись по всему салону и в купе с воздыханиями создавали неописуемое амбре. Казначей давно уже не чувствовал никаких запахов кроме запаха денег, но и он неосознанно пытался поймать носов глоточек теплого воздуха от персонального компьютера, подпрыгивающего на коленях. Казначей неустанно следил за золотым запасом, а "первое лицо" за Казначеем. Призрак удовлетворительно расположился в самом кондиционере, а ангел-хранитель казначея забрался на капот и так радовался близости своего подопечного и освобождению из нужника, что даже солнечные лучи завидовали его счастью. Так они и приближались к заветному отдыху на пленере. Начинался долгий июльский Ярилин день.
Обслуживающий персонал усадьбы с пяти часов утра был на ногах и улыбался. Видеокамеры следили за малейшим движением всякого, кто выполнял свои прямые обязанности и надзирал за выполнением оных, включая и себя. Тебя снимают - улыбайся. Первый пункт должностной инструкции, списанный прилежными подражателями с чуждой действительности, гласит: если даже настроение у вас плохое, мимические мышцы, сложенные в улыбку, рефлекторно поднимут настроение, улыбка вскоре станет естественной, а там и дела пойдут на поправку. И не только у вас, но и по всей стране. И эту, истинно софистскую изюминку, психологи преподносят как панацею от депрессии даже умалишенным. Те уже и рады не огорчать своих заботливых цирюльников, но искусственно вызванная улыбка приводит к нарушению обмена веществ, и умалишенные об этом догадались первыми.
Кофе пауза каждому сотруднику лимитировалась, так что в каморке, где можно было попить чаю, желательно травяного, или кофе, что не особо приветствовалось, могли одновременно находиться двое, и то в исключительной ситуации. А сегодня была та самая ситуация. И еще, в усадьбе запрещено было курить. Не просто запрещено, не строго запрещено, а категорически возбранялось. Запрет распространялся на всю территорию усадебной зоны.
Двое, или вернее сказать: две, мило улыбаясь друг другу и в камеры, без лишних слов и телодвижений готовили травяной чай в общей посудине на заговор. Травка там разная, но собранная именно в Змеиный день, заваривалась кипяточком, а вместо сахара положен горошек конского боба и мешать, мешать стебельком папоротника, до полной кашицы, разуметься под шелест молитвенного консонанса. Десять минут кофе паузы...
Черти до сих пор в восторге: вскипятить, заварить, настоять, выпить кипяток да кому то выкурить сигаретку - это ли не аттракцион развлечений на десять минут. Так что подумывают лохматые и у себя ввести сие послабление для трудящихся. Но вот только косо на это нововведение смотрят сверху, видно все-таки не та мотивация: берегут коллектив.
Кофе пауза заканчивалась, и в дверь уже ломились. Вышли кофейницы или вернее чаепитицы с кружечкой в руках. Одной на двоих. Стали спускаться со ступенечек, да вот досада: не уберегли питие, опрокинули наземь. Откровенно погоревали перед видеокамерами большого и малого разрешения, с досады еще и гущу на землю выплеснули. И пошли горемычные дела и обязанности свершать. А камеры на выходе уже других пасут, а сирых и кипяточку не испивших другие камеры под ручки подхватили. Так и водят по кругу обязанностей, да прямо чуть ли под подолы не засматривают. А ниже подола чего смотреть. Нету там интереса.
А вот там все интересное и свершается. Но это надо быть кем, чтобы под ноги или, скажем, в души людей заглядывать? Не родился еще такой рукамиводитель. А струйка чая змеей юркнула в тенек да в травку у крылечка, подобрала в себя гущу, и стала источать призывное благоухание испарений, как вечный яд сердечных отношений барина и слуги.
Ну не любит нечисть табачный дым. И кто его знает почему?
А священник и в это утро возносил молебен за власти и силы, дабы проводить нам жизнь тихую и безмятежную. А ангел читал страницы старой библии:
очистишася назорее ея паче снега и просветишася паче млека, чермни быша, паче каменя сапфира усечение их.
Потемне паче сажи вид их, не познани быша во исходех: прильпе кожа их костем их, изсхоша, быша яко древо.
(Князья ее были в ней чище снега, белее молока; они были телом краше коралла, вид их был, как сапфир;
а теперь темнее всего черного лице их; не узнают их на улицах; кожа их прилипла к костям их, стала суха, как дерево.)
18
"Человека портит сам человек. На что смотришь, в то и преображаешься. Никакое бытие не определит сознание. Сознание определяется добротой. Добрый человек из сокровища выносит доброе, злой - злое". Вот такую установку получил от своего любимого преподавателя выпускник художественного факультета. А потом была жизнь: творчество и богема, богема и творчество, судьба и семья. На данном этапе остались творчество и дочь... Но и дочь судьба собирался отнять. А творчество было невостребовано. И оставалась только жизнь, что вдруг подкинула гуманитарную помощь в виде эксклюзивных подтяжек: поступило предложение расписать под хохлому мебель в одном элитном клубе.
Художник несколько раз за это время приходил к церкви, но его работа была закончена, да и церковь была закрыта. Оставалось одно - искать дочь, а дальше этого он и не загадывал.
- Возьми пару адекватных людей, которые и веревку могут натянуть, и пусть сделают ограждение, а то эти волонтеры в дерме потонут.
Начальник карабинеров отдал приказ заместителю, а сам поспешил в закрытую усадьбу отдыха: командовать первым кольцом оцепления. Ближе чем за версту простых начальников к усадьбе не подпускали.
Заместитель начальника карабинеров нашел-таки двух адекватных подчиненных и приказал оградить место старых очистных сооружений, которое поросло хмызом. лишайником и всякой не радующей глаз порослью в человеческий рост и выше, а сам возглавлял штаб по поискам пропавшей девочки в местном общепитовском заведении, куда стекалась вся информация и прохладительные напитки.
Карабинеры, затянутые в портупеи с полным боевым комплектом, сидели в кустах на пригорке и жадно пили сорокоградусную Мертвую воду, замаскированную под кока-колу. Начало дня улыбалось служивым полным отсутствием начальства и пустяковым заданием, - мотки бечевок и заградительной ленты кучкой пылились в непролазной траве. Хорошо было до бесчувствия. Сон незаметно подкрадывался со всех сторон и служивые готовы были брать его в плен голыми руками, когда из хмыза вышел человек с посохом в руке и остановился в нерешительности у подножия холма. Сон обиделся на невнимание и уполз в тенек, а карабинеры стали опасливо трезветь - на тропинки стоял Художник опершись на посох и вовсю смотрел в их сторону.
Орел может увидеть кролика на расстоянии двух километров, - вот какой большой кролик.
- Нашли что-нибудь? - вглядываясь в служивых, спросил как-то виновато, осунувшийся за эти дни, отец девочки.
Хочешь, не хочешь, а надо отвечать. Карабинеры нехотя приподнялись и отрицательно закивали головами. Отец девочки еще посмотрел незряче на карабинеров, как будто что-то вспоминая или размышляя, постоял и подался снова в заросли, не выбирая дороги.
- Вспомнит, узнает, - хлебая теплую жидкость из пластмассовой бутыли, сказал первый, напрягаясь как перед прыжком.
- Может и вспомнит, может и узнает, - хлебая из той же бутыли, сказал второй, настороженно прислушиваясь и осматриваясь.
- Надо принимать меры, - опять хлебая из отобранной бутыли, решительно предложил первый.
- Этот может нам сломать карьеру, - сказал второй, жестко смахивая муравья с трехзвездочного погона с одним просветом и одновременно ища глазами Художника в непролазном месиве из растительности.
- За "ласточку" нас по головке не погладят, - решительно ища пробку вокруг себя и не найдя ее, поднялся во весь рост обладатель погон с двумя маленькими звездочками. - Айда за мной, перехватим, а там ищи-свищи в этом Бермудском треугольнике.
- Палка у него знатная.
- Мы тоже не с голым задом.
И вставив палец в горлышко бутылки, бросился наперерез тропе, на которой должен находиться виновник их грядущих беспокойств. Напарник тихо подался следом, поправляя ремни портупеи, расстегивая на ходу кобуру. - И больше живыми карабинеров никто не видел.
Будь ты трижды крещен, но что могут сделать ангелы-хранители для человека, который пытается изменить жизнь к лучшему, - нервно курить в сторонке.
К полудню число поисковых отрядов увеличили: в список пропавших включили и карабинеров.
18
Жива, Марена, Леля доигрывали очередной кон. Каждая из богинь жаждала победы - на кону стояла человеческая душа. И дождик, и рассвет только озлобляли богинь, но напасть на ангела с обоюдоострым мечом, охраняющим тело, лежащее в подземелье склепа, было богиням заказано - необходимо было получить согласие на доступ в тело самого обладателя, а обладатель блаженно дрых вторые сутки.
Когда привезли из роддома и распаковали сверток, то папа, посмотрев на красненький комочек плоти и взвесив его на ладони, только и произнес: журба,- и отправился перекурить свалившееся на него счастье. Мама вздохнула и не стала перечить художнику, а тем более мужу. Так и повелось в домашнем обиходе, а вскоре и перебралось на улицу: Журба, Журба идет. Еще мама любила называть дочку журавликом, а отец: журочкой, журовиночкой. В метриках записали: Евгения. Дети, а позднее и взрослые Журбу не любили, ибо было в ней что-то, чего не было в остальных, а чего не было и что было, этого никто толком объяснить не мог; и только священник примечал девочку и видел в ней то, что выражается емко: Созвучие.