Выходят рабочие люди во двор — они не могут случайно перемешаться с соседом, чтобы их секреты, не дай Бог, столкнулись.
Выходят рабочие в город, на улицу — двери тут не разгорожены, тут мешайся как хочешь.
Вот идут они, скажем, обедать в обед — у них столовые разные, в разных углах, чтоб опять же секреты за едой не смешались.
А вот идут на автобус — на автобусе можно, на автобусе друг в дружку их готовы впихнуть, одной секретной головой меж лопаток секрета совершенно иного. В очередь можно стоять друг за другом. И на демонстрацию идти тоже можно. В бане секреты встречаются голыми. Пиво секреты любят пить после бань.
Секреты женятся на секретах, мужские на женских. Секреты попарно живут по домам. Секреты секретам рожают девочек. Секреты секретам рожают мальчиков. Секреты совместно спешат по утрам к полвосьмому. Они прощаются сразу же, слазя с трамвая, и идут дальше рядом до самых дверей, но уже не проявляя никому своей женитьбы друг на друге, уже приготовясь продолжать день отдельно, чтобы вышел как следует нужный секрет.
Разговоры
Однажды у Семена образовался живой круглый рубль, который не надо было срочно куда-то нести.
«Пропить бы его, да что это рубль? — думает Семен. — На рубль можно только рассердить организм.» Долго думал Семен, куда бы истратить этот рубль, чтобы вышло из него, из рубля, удовольствие приличных размеров.
Какие удовольствия воспринимал Семен всем сердцем?
Удовольствие пить.
Удовольствие съесть.
Удовольствие поговорить с понимающим человеком.
Все остальные мероприятия были бесплатно, для них Семенов рубль был не нужен, как лишний.
— Эх! — сказал себе Семен. — Пойду в юридическую консультацию у нас на углу, сдам его в кассу и спрошу там кого-нибудь на рубль поговорить.
Семен понимал, что у нас ему не могут за рубль отказать в разговоре. И это обстоятельство он бесстыдно использовал, потому что никто разговаривать с Семеном был не в силах. У Семена огромная мощь в разговоре.
— Значит так, — сказал Семен, заплатив один рубль как за малый совет. — Потому что свобода, — сказал он молодому юристу в очках, — и я очки не ношу, так как очки искажают нашу действительность, которая есть гарантия личности.
— Свобода свободы, — отвечал приветливо на это юрист, поправляя оправу костяшками пальцев, — свободное освобождение для всех, кто свободен.
— Но не в правах! — закричал Семен на всю кабину, — А если в правах?
— В правах обеспечено править права, — отвечал юрист, поразмыслив минуту.
Так они говорили подряд два часа, и это несколько утомило непривычного к разговору юриста, тогда как Семен не утомился нисколько.
— Нам свобода гарантии и поправка у прав! — кричал Семен, наклонившись к юристу.
— Да ты что, парень, смеешься надо мной? — воскликнул вдруг юрист.
— А рубль? — сказал ему Семен. — Возвратишь?
Юрист стыдливо промолчал, потому что рубль уже давно смешался в кассе с другими рублями и выкопать его оттуда юристу было нельзя.
— Он круглый, — напомнил Семен.
— Проверка качества и качество проверки, — сказал со вздохом, продолжая, юрист. — Контроль контролера каждой личности есть личная поправка в правах.
— То-то же, — сказал Семен. — А ты говоришь!
Водка
— Валя, мы взрослые люди, давай будем вместе жить замужем. Я к тебе каждый день на трамвае расходую по два часа. Для чего это надо?
— Не знаю, со мной будет трудно. Я злая.
— Нет, Валя, ты не злая.
— Нет, я злая.
— Нет, Валя, ты не злая. Ты, Валя, вспыльчивая.
— Я на мужчин очень злая за их водку.
— Ну, а что же водка? За что на нее сердиться? Водка — это вещество.
— Я очень злая на мужчин, которые все время с водкой.
— Все время — это конечно. Ну, а я что же? Я не все время.
В баню иду, скажу: Валя, давай маленькую…
— Это что, это не водка.
— В субботу тоже маленькую, на двоих.
— Это ясно. В субботу конечно.
— И в воскресенье на двоих, для отдыха. А так что же, какая же водка?
— Да это не водка! Я на это не злюсь.
— В первое мая я, Валя, немного прихватываю. В первое мая нельзя не прихватить, а то у нас даже на работе рассердятся. А так больше что же, какая там водка.
— Я про первое мая ничего не говорю. Я на первое мая не злая. Это разве водка?
— На седьмое ноября, конечно, надо больше. Все-таки, сама понимаешь, Валя, какой это замечательный праздник. Тут, Валя, надо — для высокой идейности. В этот праздник у нас даже директор выпивает.
— А я что? Я ничего. Я разве против?
— Ну, и новый год надо спрыснуть, чтобы крепче пошел. Или нет?
— Новый год — это ясно. Что же я — не понимаю?
— Потом, опять же, на Пасху. На Пасху без этого и яйцо не пойдет всухую. В Троицу тоже, на Николая-угодника, ну там еще на святителей каких-нибудь, Алексея — Божьего человека, на Успение, к маслянице, а больше-то когда? Больше совсем никогда, я этой водки не очень, знаешь, Валя, обожаю.
— Ну, это что, это не водка, а я на водку очень злая. На это я ничего не скажу.
— А если спирту на заводе дадут, я, конечно, Валя, выпью внутрь себя, но ведь не в рабочее время, а на ход ноги. Выпью на ход ноги — и сразу домой. А неужели же в добре мыть детали? Они и так блестят, как чистые.
— Это конечно. Зачем добро изводить? Это я понимаю.
— А если на улице пристанут, идешь и пристанут — на троих, например, то я не всегда соглашаюсь, Валя. И если позовет товарищ, я тоже, Валя, соглашаюсь не к каждому. А когда я выпивши, я ничего не совершаю, как другие. Я — ни Боже мой — стекол не бью, на милицию не харкаю, так разве, дашь кому-нибудь в морду гражданскому. А власть я, Валя, люблю и уважаю. Я власть обхожу. Она, Валя, наша.
— Да нет! Это что. Я на это не злая. Это разве водка? А я же злая на водку, лучше сразу сказать.
Куча мала
Школьники делали кучу малу и задавили нечаянно Синелькова.
Куча мала образуется неожиданно, без всякой подготовки, потому никогда не известно, кто будет внизу. Играют в какую-то приличную игру — к примеру, в слона или, скажем, в овес, где всего только бьют по спине и не больше, как вдруг на кого-то найдет громкий крик, вдруг кого-то толкают среди коридора, и весь коридор вовлекается в кучу.
— Куча мала! — орут со всех концов школы. И кого-нибудь при этом ненароком задавят.
Задавили Синелькова, он лежит, откинул руки, откинул ноги, не дышит и бледный. Прибежала мать Синелькова и взяла его сразу из школы.
— Зря выберете Синелькова из школы, — сказали ей школьники, качая головой.
— Это зря, это точно, потом пожалеете, — подтвердили воспитатели, учителя и директор.
Но мать не послушалась в этот день их совета и отдала его в другую, новую школу, где его никто совсем не знал.
Прошло немного времени, и Синелькова в той школе опять задавили. Лежит Синельков в коридоре, руки-ноги откинул, прибегает Синелькова мать и берет его снова из школы.
— Зря вы берете, — говорят ей опять одноклассники, но она их не слушает, ведет Синелькова уже в третью школу. Однако и тут Синелькова задавили опять.
Лежит Синельков… бледный… руки… не дышит. Прибегает в слезах Синелькова мать и забирает его, как всегда, вон из школы.
— Да зря вы его забираете! — объясняют ей школьники. — Если вы не заберете, то его уже вторично у нас не задавят, будут помнить, что когда-то уже задавили.
Подумала мать Синелькова и согласилась, потому что в новой школе, действительно, могут ли знать, что его уже давили? Не могут. И остался Синельков в этой школе. И уже Синелькова совершенно не давят.
То есть так он уверенно уже твердо знал, что его ни за что никогда не задавят, что однажды разбежался, закричал наглым образом: «Куча мала!» — и с разбегу так и плюхнулся на самую вершину. Куча тут же раздалась, и Синелькова, конечно, опять задавили.
Лежит Синельков… руки-ноги… не дышит… прибегает Синелькова мать… хочет взять Синелькова из школы. Но в этот момент Синельков подымается и говорит:
— Не надо, мама, не бери меня из школы. Это я виноват, школа тут ни при чем. Я забыл, что я Синельков и что меня в куче давят. А больше я не буду забывать, и меня не задавят.
Больше он, естественно, уже не забывает, и его уже не давят теперь никогда.
Спорченая свадьба
По деревне ехала свадьба. Свадьба играла и сильно шумела.
Из дому вышла одна злая женщина, которая добровольно могла колдовать, и сказала:
— Дю!
Свадьба враз заколдовалась, обратилась в волков и побежала в лес. С тех пор жила эта свадьба волками в лесу.
Шел из армии. солдат, видит — волки. Снял он наган и хотел их стрелять. Но одна соседка сказала:
— Не надо, солдат, не стреляй из нагана. Это не волки, это свадьба спорченая.
И солдат оставил стрелять из нагана.
Прошло какое-то время, и волки снова возвратились в штатский вид и пришли к себе в деревню. Одежда у них износилась, за это время, стала грязная и в лохмотьях.
— Как же вы вернулись в штатский вид? — спрашивают у них.
— А так. Время прошло, и вернулись. Нас пересмотрели, — отвечают спорченые.
— А чего же раньше не пересмотрели?
— Да раньше время не прошло. Через время всякую порчу пересматривают. А если бы не через время, — то вовсе не было порчи на свете. Так нельзя.
— Чем же вы питались? — спрашивает соседка.
— Плохо, — отвечают спорченые. — Вот у кого в тарелке осталось, да крошки на столе не убраны, то к нам и поступало. А больше ничего.
— Не буду крошки на столе убирать, — сказала соседка. — Не буду в тарелке доедать.
И не доедает.
Интеллигент
На бульваре я встретил знакомую женщину. Она водила трамваи в блокаду. По набережной, до Горного. Снаряд угодил в моторный вагон. Ногу отняли до таза.
Она стоит со мной на бульваре. Это ее прогулка. Грузное тело обтекает костыли. Ватное пальто. Голова ушла в рыхлые плечи. Одна нога.
Она напоминает мне колокол, колокол на костылях. Костыли растут из-под мышек. Морозит. На бульваре ветер. Бульвар начинается в Гавани. Ей жарко. Трудно дышать. Это не нога, это сердце. Костыли растут из сердца. Сердце бьется, как колокол.
Я щедрый, я отдам ей ногу. Но мне нужна нога. Мне нужны обе ноги. Человеку нужны обе ноги.
Двойня
Была в деревне гулявшая женщина, которая никак не могла не гулять. Даже при оккупации немцев она продолжала гулять. Она это делала не за выгоду, а сама для себя, просто для женщины, что в ней содержалась. И вдруг понесла от чужого солдата. Доносив до конца, родила она двойню. Очнувшись от родов и увидев двоих, женщина схватила их рукой за загривки и, воскликнув слабым голосом: «Смерть немецким оккупантам!» — с силой ударила детей головами.
А что? Конечно, можно понять эту женщину: от немца, да еще неожиданно двойня, в это суровое и голодное время войны. Он, должно быть, нарочно напряг свои силы, постарался назло сделать в ней сразу двойню.
Чего было ждать в это время от немца?
Вокзальный человек
Ехал один солдат с войны. На войне он заслужил офицера, хотя и небольшого, но ходил в лейтенантском. Встретил он в вокзале девушку и полюбил ее, ничего что несамостоятельная.
Тут же по дороге он на ней женился и стал жить.
Живут они два года, и у нее горя нет вокруг ни в чем. Через два года солдат-офицер уезжает в командировку, а ей захотелось еще главнее. И она сошлась с кем-то, с генеральским полковником или с другим, и уехала.
Оканчивает он командировку, а ее нет. Стал жить все время без нее. Но погодя какие-то месяцы пожила она там и пишет письмо: «Милый мой муж! Возьми ты меня обратно для себя, я буду тебе ноги мыть и воду пить, хотя я к этому неприспособлена».
На что он подумал и отвечает:
«Взял я тебя в вокзале, на вокзал и отправляйся. Хотя ты и была несамостоятельная, но я думал, что ты самостоятельная, но ты несамостоятельная по всему отношению. Теперь вы мне никто и звать никак, ты навсегда мне вокзальный человек.»
Но потом все же сел и начал плакать. И с армии ушел, снял с себя лейтенантское и скорее забыл, что находился в своей жизни офицером.
Мечта
В городе Пушкине, названном так в честь великого поэта, один холостой очень долго не женился, потому что не мог найти на аппетит себе женщину.
Как-то он познакомился с одной Марией Ивановной, но она при знакомстве обмолвилась, что имеется муж. Этого наш холостой никак не понимал: зачем у всех уже имеется муж?
Холостой часто видел Марию Ивановну в парке нашего великого поэта, где она гуляла и смотрела на народ. Мария Ивановна была хорошая, толстая женщина. Она даже не могла обнять себя за грудь, Она могла, но руки не сходились. Холостой часто с гордостью думал, что вот ведь, еще сохранились такие хорошие люди в народе, так что даже сам Пушкин мог бы ей насладиться, доживи он до нашего времени в городе, названном навсегда в его честь.
— Я всегда мечтал о такой толстой женщине, как вы, Мария Ивановна! — говорил ей часто холостой пониженным голосом.
— Да вы врете! — отвечала вежливо Мария Ивановна.
— Нет-нет, это правда, — уверял холостой, волнуясь от разговора и от внешнего вида Марин Ивановны. — Такую женщину не встретишь просто так, готовую. Такую женщину самому надо вырастить. Вот вы, например, Мария Ивановна. Если я вас позову на квартиру, вы же скажете, что вы, конечно, замужем?
— Ну да, — отвечала Мария Ивановна. — Ну и что?
— И что, понятно, вы любите мужа?
— Ну да, ну и люблю… — неохотно подтвердила Мария Ивановна, желавшая помочь идеалу одинокого человека. — Ну и что из этого?
— Вот видите! — говорил холостой с полной горечью. — Нет, та-кую женщину не найдешь, ее самому надо выкормить. Да только как угадать? Если так и останется худая на всю жизнь?
Мария Ивановна удивлялась про себя, что человек так неправильно рассуждает про жизнь, но не знала, чем ему можно при этом помочь.
— Надо уметь понимать современную женщину! — сказала как-то она со значением.
Но и это значение было напрасным.
— Надо, конечно, надо! — воскликнул холостой. — Но как? Пушкин, например, он великий поэт, он бы понял, а мне не под силу. Вот одна, поглядишь, она и кушает много, а все время худеет. А вы сама, Мария Ивановна, еду наверное любите?
— Нет, не беспокойтесь, — ответила Мария Ивановна радостно.
— Мне немного красного вина для обстановки и, конечно, самую малость закуски. А больше не надо расходовать денег.
— Да, — говорил холостой и качал головой. — Вот вы и едите немного, а все вам на пользу. Нет, никогда, никогда не поймешь этих женщин!
Так и не понимает холостой до сих пор.
Доктор
— Доктор… вы знаете… доктор…
— Ну что?
— У меня зуб болит, доктор!
— Ничего у вас не болит.
— Как же не болит? Нет, болит — от холодного.
— А вы не ешьте холодного.
— Как же не есть? А если придется?
— Когда придется? Зачем придется? Назовите мне такой обязательный случай, когда вас непременно заставляют есть холодное! Мне даже интересно.
— Ну, мороженое, например.
— Ничего, без мороженого вы не умрете. Это не есть обязательный для жизни продукт. Ишь чего захотели — с больным зубом мороженого.
— Да ведь я люблю мороженое!
— Мало ли кто чего любит. Надо взять себя в руки. Это и горлу не полезно. Не ешьте мороженого! С возрастом приходится себя ограничивать. Дальше?
— Или чистить зубы по утрам — когда полощешь.
— Вы что же — полощете зубы холодной водой?
— Да… холодной. А что?
— Из-под крана?
— Из-под крана.
— Да вы что? Нет, вы лучше никому не говорите об этом! Полоскать из-под крана! А после, конечно, прибегают лечиться. Горячей, горячей полощите! Чтобы только терпеть. Забудьте про холодную воду в этом смысле! Ну, что еще?