— Максимиади, смотри, про нас в газете напечатано!
Женщина так и села на топчан.
— О господи, началось!.. — только и сказала она.
— Да погоди ты плакать! — раздраженно крикнул Максимиади и выхватил газету.
— Вслух! Вслух читай! — требовали подбежавшие рыбаки.
Максимиади начал, заикаясь, читать:
— «Рыбаки-дельфинеры Камыш-Буруна по вине Рыбтреста стоят третью неделю на простое. Занаряженный для них сейнер „С-42“ находится у причала без снаряжения, хотя все орудия лова имеются на складе. Отделы Рыбтреста никак не могут договориться о том, кто из них должен снаряжать судно для дельфиньего лова, а подумать, как это отражается на плане первой рыбацкой бригады, начавшей соревнование за звание бригады коммунистического труда, начальству треста некогда… Директор…» Да хватит, братцы, пожалуй! Вы лучше скажите, как вы думаете, будет у нас сейнер или нет? — вдруг крикнул Максимиади совсем другим голосом.
— Я бы хотел сначала узнать, кто это написал? — задумчиво сказал рыбак в смушковой шапке, поглядывая на Чащина.
Чащин взял газету и уткнулся в нее.
— Ай да Бой-Ударов! Молодец! — слабым голосом произнес Гущин. — Жаль только, что снимка не дал…
— А сколько он вырезал? — недовольно пробормотал Чащин, дочитывая статью. — Из ста строк оставил пятнадцать!
Максимиади, переводя глаза с одного гостя на другого, крикнул:
— Да мы и за пятнадцать строк готовы благодарственное письмо написать! Слышите, ребята, это они написали! — обратился он к рыбакам.
Рыбаки надвинулись на своих гостей так угрожающе, что Гущин поспешно нырнул в дом и даже крючком щелкнул, запираясь. Чащин остался на расправу. Но он был столь доволен появлением первой своей заметки, что был готов перенести любые мучения.
13
Появление «сигнала», как называли дельфинеры заметку Чащина, словно бы преобразило поселок. Наутро Чащин не увидел ни одного человека без дела. Максимиади и его помощники проверяли сети, оружие. Увидав в руках дельфинеров винтовки, Чащин сообразил, что его ожидает нечто более сложное, чем заброс капроновой сети…
Впрочем, Чащин не скучал. Дельфинеры привыкли к журналистам и с удовольствием рассказывали им о себе и о своем промысле. Правда, они любили и прихвастнуть — «потравить», как называли они соленую шутку. Но, попав раза два на удочку, Чащин стал осторожнее. Да и Максимиади, услышав очередную присказку, с неудовольствием напомнил, что рыбаки должны учиться в свободное время, а не болтать.
Тот же Максимиади заставил Чащина прочитать дельфинерам лекцию.
— Да о чем я стану читать лекцию? — отбивался Чащин. — Я же не член общества по распространению знаний!
— Что знаете, о том и читайте. Вы поимейте в виду, что наши рыбаки почти все время проводят на воде да на таких вот пустынных становищах. А ведь им тоже кое-что хочется знать…
Тут Чащин вспомнил, что он еще совсем недавно был студентом, и то время еще не выветрилось из памяти. И принялся рассказывать о том, как делается газета.
Нельзя сказать, чтобы этот рассказ самому ему доставил хоть какое-нибудь удовольствие: уж слишком памятна была его собственная неудача. Но интерес рыбаков к такому далекому делу поразил его.
Еще удивительнее оказались вопросы. По крайней мере половина дельфинеров захотела стать рабкорами. А когда на море, словно врезанное в голубое полотно, появилось судно и Максимиади со вздохом облегчения сообщил, что это и есть «С-42», столь давно ожидаемый, будущие рабкоры дали клятвенное обещание писать в газету о всякой заминке в работе. Уж очень они уверовали в действие печатного слова!
Впрочем, Максимиади тут же прекратил все разговоры: судно подваливало к причалу. Тотчас захлопали все двери в домиках поселка. Рыбаки появлялись одетые в высокие резиновые сапоги, брезентовые куртки и штаны, в широкополых шляпах с ремешком под подбородком. За ними поспешали жены и сестры, волоча сумки со снедью и чистым бельем. Максимиади вышел на причал необыкновенно торжественным. Кроме такой же, как у всех, робы, он имел за поясом огромный кривой нож в кожаных ножнах.
— А где ваша роба? — спросил он вдруг Чащина.
— Какая роба? — удивился тот.
— А вот такая, — указал Максимиади на свою одежду. — Или вы собираетесь в море в туфлях и в шляпе?
Чащин откровенно признался, что не думал о том, в чем надо выходить в море. Гущин, со страхом смотревший на маленькое суденышко, подваливавшее к мосткам, честно сказал:
— А может, нам лучше не ходить в море? Судно я отсниму и здесь, а ты потом расспросишь рыбаков, как они ловили этих дельфинов, запишешь имена лучших — и дело с концом? А?
Максимиади взглянул на фоторепортера с таким презрением, что Чащин постарался превратить эту просьбу в шутку:
— Ну, тут будет меньше качать, чем в автобусе!
— Ты думаешь? — с некоторой надеждой в голосе спросил Гущин и задумчиво посмотрел на тихое, как будто затянутое шелком море.
— Так ехать не годится, — строго объявил Максимиади и окликнул жену. — Сходи к старикам, нет ли у кого запасной робы, — попросил он. — Переоденьтесь и приходите на судно.
И голос его показался репортерам совсем другим: в нем слышались командирская власть и нетерпение.
Репортеры бросились в дом, а хозяйка побежала по поселку. Вернувшись, она положила к их ногам костюмы, которые, по-видимому, носили еще Ной и его сыновья, когда плавали в ковчеге. Чащин и Гущин, охая и вздыхая, начали переодеваться. Поглядывая друг на друга, они не могли удержаться от смеха — так нелепо они выглядели. Куртки и штаны, задубевшие от времени и смоляных напластований, стояли колом, сапоги свернулись на ногах, как ботфорты, и вообще всем видом своим журналисты напоминали странствующих рыцарей.
— Дон Кихот! — выпалил Гущин, глядя на приятеля.
— Санчо Панса! — отпарировал Чащин.
Гущин смертельно обиделся и замолчал.
Так молча они подошли к судну. Зато рыбаки не могли остаться равнодушными, увидев репортеров.
— Полундра, на нас нападают пираты!.. — кричал один.
— Капитан Кук и Христофор Колумб! — кричал другой.
— Бригадир, поставь их на баке. Все дельфины со смеху сдохнут. Сетей метать не надо будет, — советовал третий.
Гущин остановился на полдороге и сказал:
— Хватит! Все! Я не поеду.
— Это ты брось, — сердито зашипел Чащин. — Достань аппарат и сделай вид, что ты их фотографируешь. Они живо перестанут.
Гущин сразу вспомнил о волшебной силе своего «Зоркого» и нацелился им в шутников. Те, и верно, попрятались кто куда. Тогда, в отместку, он снял Чащина, отчего тот пришел в ужас и попытался было вырвать камеру, чтобы засветить пленку, но Гущин оказался проворней и взбежал на палубу.
Поднялся и Чащин.
Вблизи судно это совсем не походило на ту рыбацкую фелюгу, шхуну или шняву, какую собирался описать Чащин. Перед ним было новое, современное судно, цельносварное, с отличным двигателем, с электрическим светом во всех коридорах, с душем, красным уголком и кубриком.
С того момента как молодые люди вступили на палубу судна, все шутки над ними прекратились: то ли бригадир сказал, чтобы рыбаки перестали «травить», то ли их посчитали полноправными членами маленькой команды. Во всяком случае, когда репортеры вышли из кубрика, все были заняты своими делами и не обращали на них внимания.
Судно, приняв рыбаков, отвалило от берега, и поселок сразу окутало розоватым туманом. Качки совсем не было, судно шло по гладкой, словно зеркальной поверхности. Только за кормой разбегался надвое вал от винта.
Рыбаки проверяли капроновые сети, загребные шлюпки, лини. Очутившись в море, они оказались очень ловкими и быстрыми. От ленцы и пустословия, которые так портили их на берегу, не осталось и следа. Здесь никто не пререкался ни меж собой, ни с бригадиром, а сам Максимиади выглядел настоящим командиром.
Он стоял на мостике рядом с капитаном и о чем-то совещался с ним. Чащин поднялся на мостик и попросил разрешения задать несколько вопросов.
— Наши корреспонденты! — гордо сказал Максимиади.
— А вдруг улова не будет? Тьфу, тьфу, тьфу! — трижды сплюнул капитан.
— Не может не быть! — гордо сказал Максимиади.
— Как же вы будете искать этих дельфинов? — спросил Чащин.
— А зачем нам бензин тратить? — удивился Максимиади. — Искать будет разведка.
— Какая разведка? — переспросил Чащин.
— Слышите, вон она, разговаривает.
Тут Чащин услышал писк зуммера, стук ключа и треньканье морзянки. Они стояли как раз у дверей каюты, из которой доносились эти радиозвуки. Чащин заглянул туда.
Над радиоприемником сидел юноша, прижав наушники двумя руками, и внимательно вслушивался в разноголосый хор звуков. Чащин кашлянул. Юноша не слышал. Казалось, он весь превратился в слух, ища среди тысячи шумов какой-то единственно нужный.
Вдруг морзянка запищала быстрее. Юноша отнял одну руку и принялся писать. Потом повернулся и крикнул:
— Дельфины в квадрате Г-26!
Чащин отшатнулся в изумлении: перед ним была Виола…
14
Капитан и бригадир проявили еще одно качество: быстроту. Максимиади ринулся с мостика, вниз, командуя:
— Сети к забросу!
Капитан в два шага достиг штурвала, попутно передав в переговорную трубу:
— Полный! Самый полный!
Судно, до сих пор следовавшее легким развальцем, вдруг словно прыгнуло вперед, задрожало от нетерпения, которое овладело людьми, и пошло, пошло, пошло, все убыстряя ход, так что скоро дым из трубы, до сих пор подымавшийся вверх, застелился над самой палубой и припал к воде, как шлейф.
И на палубе все изменилось. Рыбаки и матросы, стоявшие у фальшборта, вдруг забегали; застрекотали лебедки; шлюпки повисли над самой водой и остались там, готовые спрыгнуть на воду и уйти. Даже Гущин, робко прижимавшийся к стенке кубрика подальше от борта, вдруг шагнул вперед, поднял свой фотоаппарат на уровень глаза и принялся щелкать, отыскивая наиболее выигрышный кадр.
Чащин остался один на один с Виолой, обрадовавшись тому, что Гущин еще не видел ее. Он уж, наверно, помешал бы задать ей те сто вопросов, которые сами напрашивались на язык.
— Как вы оказались здесь, Виола? — спросил Чащин.
Грешным делом, ему показалось, что девушка не так уж равнодушна к нему, как старалась показать прошлый раз, и что она нарочно приехала в Камыш-Бурун, чтобы он не скучал и не тосковал по ней. Только вот почему она оказалась радистом? Может быть, на такое маленькое судно не пускают посторонних и она срочно сдала экзамен на радиста, только бы оказаться рядом с ним? Он ждал ответа с затаенным дыханием, а девушка, посмотрев на него холодными глазами, пожала плечами и сказала:
— Странный вопрос! Я же студентка радиоинститута. А сейчас у нас начались практические занятия…
Нос Чащина, и без того длинный, совсем опустился вниз, чуть не уткнувшись в губу. Все сто вопросов показались совершенно ненужными, и он уже хотел окликнуть Гущина, чтобы сообщить ему, кого он нашел на борту, как Виола спросила сама:
— Вас что, ограбили или вы участвуете в съемке фильма «Черный Ястреб — гроза морей»? Где вы взяли эти лохмотья? Постарайтесь сохранить их до приезда в город, там их можно продать в музей. Это же остатки прошлого века!
— Это все Максимиади, — неохотно сказал Чащин.
Теперь, приглядевшись к матросам и к Виоле, одетым вполне по-человечески, он и сам начал думать, не пошутил ли Максимиади снова, обрядив гостей в эти дурацкие доспехи.
— Ах, Максимиади!.. — протянула Виола таким понимающим тоном, что Чащин готов был провалиться сквозь палубу от стыда.
В это время Максимиади вдруг вывернулся откуда-то снизу и вырос перед ними сурово-спокойный и сосредоточенный.
— Что предпочтете, товарищ корреспондент, стать на выброс сети или на лебедку? — спросил он.
— Как это — на выброс? — удивился Чащин.
— Бригада-то у нас некомплектная, да и вам, наверно, будет интересно узнать, как рыбаки работают? — безжалостно сказал бригадир. — Вашего товарища использовать нельзя, очень уж он хлипкий и к морю непривычный, да и работа у него такая, руки аппаратом заняты, а вы как будто и крепче и наблюдать вам работа не помешает…
Чащин взглянул на Виолу с невольной гордостью: поняла ли она, что значат эти слова? Рыбаки признавали его равным, они находили в нем такие достоинства, каких он и сам за собой не знал. Но Виола стояла отвернувшись и кусала губы, и Чащин готов был поклясться, что она делает это для того, чтобы не расхохотаться. Он угрюмо сказал:
— Я репортер, а не рыбак…
Максимиади сморщился, будто у него сразу заныли все зубы, и медленно отошел. Чащин взглянул на Виолу, надеясь, что теперь-то, когда он не поддался очередному розыгрышу, она взглянет на него более милостиво, но увидел такое презрение в ее глазах, что ему чуть не стало дурно. Виола покачала головой и холодно сказала:
— Максимиади — лучший дельфинер побережья. На этом промысле пара рук решает порой успех. А вы испугались работы! — и вдруг перегнулась с мостика вниз и крикнула: — Товарищ бригадир, когда придем в квадрат, рассчитывайте на меня! Я встану у трала.
— Спасибо, Варвара Трофимовна! — откуда-то снизу глухо ответил Максимиади. — Я сейчас переформирую бригаду. Может, и обойдемся!
— Вар… Варвара Трофимовна? — только и мог выговорить Чащин.
— Чему вы удивляетесь? — с еще большим гневом взглянула девушка. — И что это за привычка — всему удивляться? Это, наконец, просто неприлично. Он же знает меня по судовой роли, а в судовой роли имя записывается по паспорту!
— А… А как же вас зовут? — все не мог удержаться от своих неприличных вопросов Чащин.
— Как вы слышали, — жестко сказала она. — Это отцу взбрело в голову, что Варвара — плохое имя. Или вам то же самое кажется?
— Что вы, что вы, Виола, то есть, Варя, нет, Варвара Трофимовна, совсем не кажется, совсем нет! — И вдруг бросился к борту и закричал таким веселым голосом, словно ему только что сделали подарок. — Товарищ Максимиади, считайте и меня в бригаде, я ведь думал, что вы пошутили!
— Может, и я пригожусь? — спросил откуда-то снизу Гущин.
Заметив, что Чащин на верхнем мостике, он, неуклюже цепляясь за поручни, начал медленно карабкаться туда же. Чащину очень хотелось, чтобы Виола — нет, Варя, Варенька! — ушла в свою рубку. Но та стояла у борта, весело глядя на фоторепортера, которого как будто пригибали к палубе то ли страх, то ли крест-накрест повешенные аппараты.
Но вот он взобрался, наконец, выпрямился, все не решаясь отпустить поручень, поднял глаза, спросил: «С кем тут ты?» — увидел Виолу и ахнул:
— И вы здесь? Ну, теперь я пропал!..
— Почему же? — засмеялась Виола.
— Ну как же, — жалобно сказал Гущин. — Пока я не знал, что вы на борту этой несчастной консервной коробки, я еще мог как-то двигаться, а теперь я все время буду бояться, не смотрите ли вы на меня, и окончательно примерзну к палубе! Знаете, как та гусеница, у которой спросили, с какой ноги она начинает ходьбу, если у нее их сто штук? Как только гусеница принялась рассчитывать, она совсем перестала ходить. А у меня это уже стало условным рефлексом — увидеть вас и замереть.
— Может быть, мне броситься за борт?
— Нет, зачем лишать человечество такого приятного индивида! Лучше уж я свалюсь за борт. Тем более что на борту еще останется Федя Чащин и вам будет кого изводить…
— Значит, вы окончательно отказываетесь ухаживать за мной?
— Опасно, Виолочка!
— Оставьте вы это дурацкое имя хоть здесь! Мы же на работе!
— Пожалуйста, Варенька!
«Э, да он все о ней знает! — терзался меж тем Чащин, видя, с какой свободой держится Гущин. — А мне так ничего не сказал. Это просто не по-товарищески!» — негодовал он, забыв о том, что сам только что старался скрыть от Гущина присутствие на борту девушки. Будь у него побольше смелости, он бы, наверно, давно попросил Виолу войти в рубку и постарался бы, чтобы Гущин ее даже не увидел. Но любовь всегда ревнива и желает себе как раз того, чего не желает другому.