Приятели - Ромен Жюль

Жюль Ромэн

ПРИЯТЕЛИ

I

ПИР

— Хозяин!

— Что прикажете?

— Пожалуйте сюда! Вы нам нужны. Нам требуется знать, входит ли в ваши кувшины литр. Вот этот господин с красным носом полагает, что да; а я полагаю, что нет. У нас пари.

— Вы извините, но только прав этот господин.

— Какой господин?

— Да вот, господин с… как вы изволили сказать…

— С красным носом?

— Послушайте, хозяин, я считаю недопустимым, чтобы вы принимали участие в шутках…

— Я не сказал… это не я сказал, что у вас красный нос… Я, напротив, нахожу, что, в смысле красноты, ваш нос…

— Довольно! Речь идет о ваших кувшинах, а не о моем носе.

— В мои кувшины входит литр.

— Ага!..

— Постойте, постойте! К нашему симпатичному целовальнику я обратился за тем, чтобы узнать его мнение, только мнение, а не за третейским судом. Как третейского судью я его отвожу… Он был бы одновременно и судьей, и стороной. К тому же он знает, что счастье и добродетель существуют только отвлеченно. Мы платим за эти горшки, как за литр. Он нам советует пить их, как литр. Таким образом, нас грабят только материально, а это несущественно. Важна только душа.

— Позвольте!..

— Да, хозяин! Ваш очевидный интерес — очевидный не для этих господ, ибо они пьяны и не чувствительны к очевидности, — а очевидный для нас с вами, состоит в том, чтобы придавать этим стаканчикам, я говорю именно стаканчикам, баснословную емкость…

— О!

— Извините!

— Я продолжаю. Пусть мне дадут литр, литр настоящий, литр… натуральный.

— Я…

— Да, вы меня понимаете, стеклянный литр, но благородный… гарантированный серьезной фирмой… Например, литр Перно… пустой, разумеется…

— Я вам сейчас достану; но я должен вам заметить…

— Поторопитесь!

Хозяин открыл какую-то дверь и нырнул во мрак, пахнущий топленым маслом.

Говоривший обвел взглядом собрание. Потом голосом человека, который в видимом обнаруживает сущность:

— Что за картина! Что за картина! У вас вид омнибуса.

Все переглянулись. Чувствовалось, что оскорбление нанесено тяжкое; но никто не отдавал себе ясного отчета в его размерах. Кто-то возроптал, из принципа. Другие гоготали, стараясь опорочить оратора:

— Бедный Бенэн! И пьян же он!

Тот подмигнул:

— Я знаю, что говорю. У вас рожа омнибуса.

У него, конечно, не хватило бы сил сказать об этом подробнее. Но меткость сравнения наполнила его мозг ликованием. Он выпил залпом, только чтобы себя поздравить.

Он даже поперхнулся, настолько грудь его сотрясалась от внутреннего смеха.

Дверь отворилась, и хозяин явился на свет из тьмы топленого масла.

— У меня нет пустого Перно. Но вот вам обыкновенный литр, это все равно.

Бенэн нахмурил брови.

— Вы надо мной смеетесь? Чем вы докажете, что в ваш обыкновенный литр входит именно литр?

— Другого у меня нет.

— Вы, может быть, сейчас нарочно сделали ваш обыкновенный литр?

— О!

Всех возмутила эта болезненная недоверчивость. Хозяин стоял с литром в руке. Бенэн обернулся к нему:

— Чего вы ждете?

Тот, ворча, отошел.

— Мне пришла мысль.

— Мы тебя слушаем.

— Емкость моего желудка равняется двум литрам, точка в точку. Я выпью раз за разом два таких кувшина. Если у меня появится ясное ощущение полноты, я признаю себя побежденным. В противном случае, будет считаться доказанным, что вы заблуждаетесь.

— Ты над нами издеваешься!

— Дать тебе выпить два кувшина?.. Хорошо; если ты за них заплатишь!

— Хитрость пьяницы!

— Ладно! Научные методы вам претят. Они оскорбляют вашу косность. Мы прибегнем к средству более грубому. Мартэн, взлезай на стул и взгляни поближе на газовый рожок.

— Но…

— Поживей!

— На что же я должен смотреть?

— Не на огонь, на стекло.

— Ну, а потом?

— Различаешь ли ты в двух сантиметрах книзу от верхнего края фабричный знак?

— Нет… Ах, да!

— Смотри внимательно. Видишь ты три молотка?

— Да… как будто.

— Перед тобой ламповое стекло марки «Три молотка».

Восхищенный трепет пробежал по собранию. Наступило покорное молчание.

— Мартэн, подай мне это ламповое стекло.

— Но… я же обожгусь…

— Захвати его снизу. Возьми салфетку… или носовой платок. И быстрей!

Мартэн старательно исполнил приказание. Он спустился, осторожно держа стекло, словно как змею или краба. Бенэн очень ловко взял стекло, поставил его посередине стола и сказал:

— Давайте дуть, чтобы оно остыло!

Он так убежденно подал пример, что остальные за ним последовали.

— Ну вот, готово. Мне нужен серьезный человек. Юшон! Ладонь, открытую!

— Зачем?

— Не твое дело!

— Как? Ты хочешь, чтобы я подставил свою кожу? Ну нет!

— Не злоупотребляй моим терпением!

— Ну, бог с тобой! Ты пьян. Предпочитаю не спорить. Забавляйся!

Бенэн водрузил ламповое стекло стоймя на ладони у Юшона и удостоверился, плотно ли примыкает к ней нижний край.

— Лесюер! Подай сюда кувшин, тот, который полный.

Словно священнодействуя, Бенэн поднял кувшин, наклонил его, погрузил его носик в отверстие лампового стекла; вино потекло. У Бенэна был вид жреца. Зато у кувшина был вид толстого господина, которого тошнит и которого поддерживают за голову.

— У! Это отвратительно!

— Ты нам морочишь голову!

— Наше белое вино!

— Он губит наше белое вино!

— Юшон! Надо быть идиотом, чтобы идти на это!

Юшон улыбался.

В разгаре опыта Бенэн остановился. Он обратился к Юшону:

— Смотри, не шевелись!

Он обратился к собутыльникам:

— Господа, вы глупы! Известно ли вам, что это стекло — образца № 8 марки «Три молотка»?

— Ну да, известно! Давно известно! Только это и известно. Так что же из этого?

— Стекло для газовой лампы, образца № 8, марки «Три молотка», содержит ровно поллитра.

Удар для аудитории был жестокий.

Бенэн продолжал:

— Если я два раза наполню из кувшина это ламповое стекло до краев, я проиграл.

Он возобновил прерванную проверку. Но Юшона это занятие перестало интересовать, потому что утратило свою таинственность. Он отдернул руку. Такая перемена взглядов имела наихудшие последствия. Вино, не задерживаемое ладонью, хлынуло, как внезапный понос, пролилось на скатерть, заструилось по салфеткам, по брюкам, по полу.

Ответственность немедленно взвалили на Бенэна. Поднялся крик. Но кто-то произнес:

— Бенэн нас морочил!

А другой добавил:

— Выставим его!

И это мнение встретило поддержку. Бенэна схватили со стула. Его поволокли, притащили к стеклянной двери, выходящей на двор.

Он отбивался; он вопил:

— Подлецы! Вы проиграли пари. Я — жертва вашей пунической верности!

Это не помогло. Комната снесла его, как курица яйцо.

— Вот уж кого не жаль!

— Он успокоится немного.

— У меня нога вся мокрая.

— Он глумился над нами.

— У него от вина бывают нелепые мысли.

Ламандэн кивал головой. Нос его словно резал воздух на ломтики. Ибо у Ламандэна голова была круглая, как яблоко, а нос тонкий, длинный, изогнутый, как нож, воткнутый в яблоко.

— Когда он выпьет лишний стакан, его хочется убить, — сказал Брудье.

И глаза у него стали круглые и начали ворочаться. Его усы сделались свирепы, жирные пальцы принялись комкать скатерть.

— И пьян же он был! — добавил Лесюер, и ноздри его раздулись в куче волос, заменявшей ему лицо.

Вся его голова, казавшаяся не связанной с телом, была словно пудель, который лает, вскочив на стул.

— Иногда он переходит все границы, — сказал Омер, обладавший красным носом.

Откровенно говоря, нос его был не краснее любого носа. Но остальная часть лица была цинкового цвета. По сравнению с ней все становилось красным.

— Я не мог понять, — сказал Юшон, — что он такое затевает с этим стеклом.

И Юшон разглядывал розовый кружок, выдавленный стеклом на его ладони. Его глаза блестели за большими круглыми очками, как какие-то примечательные предметы, помещенные для сохранности под стеклянный колпак. Его гладкое, мягкое и белое лицо было слоем ваты, на который бережно положены эти примечательные предметы.

— Должен сказать, что я не понял, — признался Мартэн, внешность коего не представляла ничего особенного.

Некоторое время все за столом молчали. Никогда еще в такой степени не чувствовалось присутствие Бенэна. Он властвовал над душой. Он висел в воздухе, словно затейливое облако. Ламповое стекло, которое он оставил стоять на столе, пело; из этой трубки, казалось, раздавались раскаты бигофона.

Беседа возобновилась, вяло.

Вдруг скрипнула дверь, и появился Бенэн.

Его внешность была замечена. По всей вероятности, Бенэн вылез прямо из мусорного ящика. Жирные пятна, лепешки густой пыли усеивали его платье. Его руки, его щеки были выкрашены в сажу. Длинная паутина покрывала ему волосы наподобие крестьянского чепца. Нити свешивались ему на лоб, путались в усах, дрожали перед ртом. Собутыльники издали женственный крик. Бенэна возлюбили. Хотелось его расцеловать. Что за изобретательный человек! Что за щедрый носитель жизни! Его только что выгнали за отличную шутку; он мстил еще лучшей шуткой, сам за нее расплачиваясь.

Его называли: «Бенэн, старина!» Его хлопали по животу. Его усадили посредине кружка, в самый узел тепла, в ту точку, куда все поневоле смотрели.

Он заговорил, немного глухим голосом:

— Чего вы смеетесь?

Его соседи поспешили объяснить ему, что в этом веселье нет ничего, кроме лестного для него, что он не только не должен заподозривать… Он перебил:

— Да, вот и опять я! Это не смешно. Вы ведь не рассчитывали, что отправили меня на тот свет… Тот свет за этой дверью еще не начинается! Прошу заметить, что я считаю вас рожами; и, будь у меня время, я бы вам свернул шеи.

— Послушай, чего ты!

— Но мне некогда!

Он встал.

— За это время произошло событие, которого я не предвидел. Я отправился на чердак.

Сочли нужным посмеяться, чтобы быть ему приятными.

— Я отправился на чердак; этим — кстати сказать — объясняется некоторое видоизменение моего туалета, вас, по-видимому, поразившее… Так вот, господа, на чердаке я видел… что вы думаете?.. карту Франции.

— Чердак освещен?

Бенэн достал из кармана спичечную коробку.

— Она пуста. Я сжег тридцать шесть спичек. Но я видел.

Он стукнул по столу кулаком.

— Я видел восемьдесят шесть департаментов!

Я видел восемьдесят шесть департаментов, друг возле дружки, господа, тихонько расположившихся друг возле дружки и притом так, что вы и представить себе не можете.

Восемьдесят шесть департаментов с зубами!

Восемьдесят шесть департаментов с остриями, колючками, гребнями, лопастями, шипами, крючьями, когтями, ногтями, да еще с трещинами, щелями выбоинами, дуплами, дырами; и все они друг с другом сцеплены, друг к другу прилажены, друг с другом сомкнуты, друг к Другу льнут, как стадо свиней.

Странное дело, у каждого департамента посередине — глаз!

Раздался глухой ропот.

— Глаз, круглый, совершенно ошалевший, а справа написано имя. Каждый раз, как вспыхивала новая спичка, во тьме открывался новый глаз. Тридцать шесть раз я видел по глазу.

Все это меня возмутило.

И тогда, господа, несмотря на ненависть, которую я испытывал к вам на этом чердаке, несмотря на гнусность вашего поведения, я пожалел о вашем отсутствии.

Мне хотелось, чтобы приятели были тут! Подобное зрелище, господа, не оставило бы вас равнодушными. И, быть может, вас, как и меня, поразило бы выражение двух из этих глаз, выражение, по правде сказать, не поддающееся определению, но показавшееся мне вызывающим. Я имею в виду (и он понизил голос) глаз, именуемый Иссуар, и глаз, именуемый Амбер. Для вас эти глаза ничего не значат. Вы еще не видели их вида (здесь Бенэн что-то промурлыкал).

Я спустился вниз, чтобы вы поднялись наверх. Я умолкаю, чтобы вы говорили.

Бенэн стоял, расставив ноги, левую руку опустив, правую протянув вперед, с неподвижным взором, с вдохновенными волосами.

Стол приходился ему по пуп, и кучка приятелей примыкала к нему, завершалась им, как витая свечка пламенем.

Он сделал шаг. Все встали.

— Брудье! Попроси огня у хозяина и нагони нас… Господа, за мной!

Они вышли за дверь, пересекли дворик и начали восхождение по лестнице в тусклом свете медной лампы.

За Бенэном шел Юшон. Его глаза имели вид двух действительно ценных предметов, которые он бережно нес. За Юшоном следовал Омер. Нос Омера был гораздо краснее, чем обычно. Но ночью красного не видно.

По стопам Омера шел Ламандэн. У его головы было большое сходство с яблоком, отобранным для дорогого ресторана. И даже нож был уже воткнут в яблоко.

За Ламандэном двигалось нечто вроде пуделя. Но что забавно, пудель этот помещался очень высоко, и у него, по-видимому, не было лап.

За Лесюером по лестнице, ступень за ступенью, поднимался Мартэн. О нем нечего сказать.

Подождали Брудье. Он прибежал, неся лампу с пляшущим огнем.

Они вошли на чердак, скорее сложный, чем грязный. Путем анализа там можно было распознать шкаф без дверцы; дверцу без шкафа, русский флаг, бюст Феликса Фора, водруженный на предмет дамского туалета. Но вдруг глазам представала карта Франции. Она была, по-видимому, из плотной бумаги. Две черных деревянных палки, вверху и внизу, придавали ей жесткость. Она держалась на гвозде простой веревочкой. Бенэн сказал сущую правду. На карте было изображено восемьдесят шесть департаментов и сколько-то подмигивающих городов. Приятели пришли в восторг.

— Глаза! — крикнул Бенэн. — Их больше, чем в бульоне бедняка, больше, чем на павлиньем хвосте…

Он протянул руку.

— Иссуар! Амбер!

Все в глубине души признали, что, действительно, у Иссуара и Амбера странный вид.

— Господа, чем мы ответим на этот вызов? Иссуар и Амбер глумятся над нашим собранием. Этого мы так не оставим.

— Можно на них плюнуть, — предложил Юшон.

— У меня есть синий карандаш, — сказал Брудье. — Можно вымарать Амбер.

— Иссуару можно переменить имя.

— Можно написать мэру.

— Не знаю, что бы можно сделать, — сказал Мартэн.

Все пребывали в нерешительности. Брудье крутил усы, Бенэн почесывал себе разные места на голове, Омер тер себе нос, и являлось опасение, что он замажет себе пальцы красным. Юшон снял очки, чтобы протереть стекла. Ламандэн, подперши рукой подбородок, казалось, взвешивал отборный плод.

— Вот что, — сказал Лесюер. — Каждый из нас напишет четверостишие на следующие рифмы: Иссуар, Амбер, аксессуар, камамбер.

— Очень хорошо!

— Великолепно!

— Бумагу!

— Все нужное для письма имеется внизу.

Скатились кубарем. Депутация обратилась к хозяину с ходатайством о выдаче всех его чернильниц и перьев. У Юшона было вечное перо.

Приятели уселись.

— Срок назначается пятиминутный, по часам.

— Можно переставлять рифмы?

— Разумеется!

— Тшш!

Тишина упала, как крышка.

— Стоп!

— Я кончил!

— Я кончил!

Вставочки легли.

Мартэн, слегка высунув язык из левого угла рта, аккуратно зачеркивал пять слов, которые написал.

— Ну! Мартэн! Пять минут истекли для тебя, как и для всех.

Мартэн переместил язык слева направо и положил вставочку.