В небе опять хлопнула осветительная ракета, за ней другая. Они повисли над головой. Я увидел на спине Вовки большое кровавое пятно.
С каждой минутой Вовка задыхался все больше. В горле у него что-то хрипело и булькало. Он сделал еще несколько шагов и повис на наших руках. Мы волоком тащили его через улицу. Секундная остановка — и опять вперед, в проем разрушенной стены.
— Не могу! — едва слышно выговорил Вовка. — Бросьте меня.
— Сошел с ума! — крикнул я.
Возка набрался сил и сделал два шага и снова обвис на наших руках.
Немецкая погоня при свете ракет двигалась быстрее. Лай приближался. Фашисты орали, и этот крик бил как хлыст.
— Товарищ лейтенант, разрешите, я его на горб возьму? — попросил Попов.
Вовка с трудом влез на спину Попова и обхватил его шею руками.
Мы с Уткиным идем впереди. Попов пытается не отставать от нас. Иногда он бежит.
С нашей стороны ударили минометы и пулеметы. Наши поняли. Наши хотят помочь. Передовая рядом, близко. Может быть, пятьсот метров, может, четыреста. Видны очертания котельной…
— Хальт! — взвизгнул противный голос, и автоматная очередь выбила около моих ног дробь по асфальту.
Не целясь, я нажал на курок, Я видел, как немец, не отпуская автомата от живота, подался вперед, будто хотел поклониться, и упал. Другой фашист залег на тротуаре.
Теперь мы были взяты в тиски. Сзади нас преследовали с собаками, впереди — автоматчик. Мы залегли на мостовой и открыли огонь по автоматчику.
Погасла первая ракета, за ней вторая.
— Очки, мои очки! — воскликнул Вовка каким-то чужим голосом.
— Зачем они тебе?
— Я должен видеть их! Очки! — Вовка шарил руками по асфальту и наконец нашел очки.
Мы с Поповым подхватили Вовку под руки.
— Оставьте! — убежденно сказал Вовка. — Бегите, я задержу немцев.
— Сдурел! — крикнул я.
— Я ранен смертельно, Коля. Беги! — тихо приказал Вовка.
— Верно говорит, — подтвердил Уткин. — Его не спасем и сами погибнем!
Я лежал рядом с Вовкой и стрелял из автомата. Передо мной как вихрь неслись мысли. Мелькнуло лицо Нины с большими серыми глазами, скрипка на спине Уткина, Мать в заводском халате. «Значит, скоро на фронт?» — «Да ты не бойся, мам! Сколько людей воюют».
— Товарищ лейтенант, — дернул меня за рукав Уткин, — бежим!
Собачий лай, как быстрая волна, катился на нас.
— Беги, Коля! — чуть слышно сказал Вовка.
Лучше остаться здесь и умереть рядом с ним.
— Я приказываю! Уходи! — из последних сил произнес Вовка. — Они близко.
«От вас зависит судьба фронта, жизнь сотен людей», — услышал я голос комдива. За линией фронта ждут координаты целей. Если на рассвете «катюши» не ударят по врагу, враг прорвет оборону.
Попов крепко подхватил меня под руку, и мы побежали.
«Прощай, Вовка…» — хотел крикнуть я, но не мог.
Я никогда не смогу произнести этих слов, даже потом, через много лет.
Там, где остался Вовка, продолжалась перестрелка. Собачий лай нарастал. Собак, наверное, спустили с цепи. Лай стал визгливым. Казалось, собаки захлебываются от злости.
Потом послышались крики. Фашисты приближались к Вовке с разных сторон, думая, что окружают всю группу.
Мы услышали, как прогремел взрыв.
Когда мы уходили в разведку, капитан Черногряд сказал нам: «Возьмите, ребята, по одной гранате на всякий случай».
Так много времени прошло с тех пор… И вот я сижу на скамейке перед своим родным домом.
Солнце уже скрылось. В окнах зажегся свет, и дом стал таинственным. Окна, как большие глаза, смотрят на меня из темноты: в одних голубой свет, в других — желтый. А в Вовкином окне по-прежнему розовый абажур.
Я поднялся со скамейки и вошел в подъезд. Минутку постоял у своей двери и отправился на третий этаж, где жил Вовка. Тот же звонок. Белая кнопочка в черном кружочке.
Кто-то медленно шел по коридору, нехотя поворачивал ключ в замке. Наконец открылась дверь, и я увидел седенькую, сухонькую старушку — Вовкину мать. Она подслеповато смотрела на меня, точь-в-точь как это делал Вовка, когда снимал очки.
— Здравствуйте, Надежда Яковлевна, — сказал я.
Вовкина мать вглядывалась в мое лицо.
— Я Николай Денисов. Коля!
— Коленька! — ласково сказала старушка и прижалась ко мне. Она плакала тихо, без рыданий, и по ее морщинистым щекам скатывались слезинки.
Все здесь было по-прежнему, как тогда, давно… Тот же шкаф в коридоре, та же вешалка. Мне вдруг стало казаться, что сейчас из комнаты выйдет Вовка и, улыбнувшись, скажет: «Заходи, Коля! Чего стоишь!»
1968
ПЕПЕ — МАЛЕНЬКИЕ КУБИНЕЦ
Шаги за стеной
Пепе пришел домой поздно, когда маленькая сестренка и брат уже спали. За столом при свете тусклой лампы сидела мать и шила.
Всякий раз, когда Пепе приходил вечером домой, мать долго ворчала на него. Но Пепе привык к этому. В ответ он просил есть.
Не отрывая глаз от шитья, мать кивала головой в сторону стенной полки. Встав на цыпочки, Пепе шарил по полке рукой и находил там кукурузную лепешку. Потом он садился на кровать. Собственно, это была не кровать. Просто в земляной пол вбиты четыре столбика, на перекладины положены доски, а сверху — плетенная из травы циновка.
Иногда, перед тем как лечь спать, Пепе рассказывал матери о своих дневных приключениях. Но сегодня с ним ничего особенного не случилось, и поэтому мальчик молча лег, повернувшись лицом к стене.
Стена из тонких досок. На ней наклеены вырезанные из журналов картинки, на которых красуются голливудские кинозвезды. Вот Мэрилин Монро с рюмкой коньяка в руке. «Выпейте! Это очень вкусно!» — говорят ее озорные, смеющиеся глаза. Напротив Мэрилин в углу висит икона, с которой глядит безжизненный лик святой девы Каридад.
Мать гасит свет и опускается на колени. Она долго шепчет молитву.
— Святая дева Каридад, — слышится в темноте взволнованный голос матери, — я каждую ночь говорю с тобой. Услышь меня и помоги. Пожалей моих детей. Я родила их, чтобы они были счастливы, а они всегда голодны и несчастны. Как я хочу, чтобы мой Пепе ходил в школу!.. Святая дева Каридад, — еще тише шепчет мать, — пошли нам хоть немножко радости и удачи, обереги моего мужа Франциско от бед и болезней. Помоги нам, святая дева Каридад…
Кончив молитву, мать подошла к кроватке Эрманито и поправила одеяло. Потом она поцеловала Пепе, маленькую дочку и, постояв немного в раздумье, легла на свою скрипучую кровать.
Пепе не спал, хотя мать уже давно уснула. Указательным пальцем мальчик потихоньку отламывал кусочки коры, и щель в стене между досок становилась все шире. Пепе нацелился глазом на звезду. Звезда была голубая. Она смотрела на Пепе, мерцала, будто хотела что-то сказать ему.
Около дома послышались шаги. Пепе перестал разглядывать звезду и прислушался.
— Сваливай здесь! — приглушенно командовал мужской голос.
— Помоги!
На землю рухнуло что-то тяжелое.
С той стороны, где слышались голоса, был маленький сарайчик, за ним лачуга Жозефины, а дальше — водосточная канава.
— Тащи сюда! — снова раздалась команда.
Потом донесся слабый шум передвигаемых досок, и все стихло.
«Кто же это мог быть?» — спрашивал сам себя Пепе.
Скрипнула дверь. В дом неслышно вошел отец и улегся спать.
Не повезло
Проснувшись утром, Пепе всякий раз старательно размышлял о том, чем он будет заниматься днем. Конечно, мать могла заставить его нянчиться с сестренкой или отправить в магазин, и тогда планы рушились. Но все равно помечтать приятно.
Сегодня Пепе изменил своему обычаю. Мечтать ему было некогда. Едва открыв глаза и убедившись, что отец уже ушел на работу, Пепе вскочил с кровати и стал натягивать свою бессменную красно-желтую рубашку и посеревшие от времени синие брюки.
Добежав до сарая, Пепе остановился и посмотрел вокруг. Никого не видно. Дверь сарая оказалась незапертой. Пепе приоткрыл ее и прошмыгнул внутрь.
После яркого солнца глаза плохо видели в темноте, и мальчик некоторое время стоял, не различая ничего вокруг. Наконец в полутьме стали проступать очертания наваленных в беспорядке досок. Вот и бочка, в которой хранится всякий хлам.
Пепе присел на корточки и заглянул под доски, но ничего не увидел. Тогда Пепе взялся за конец большой доски и стал потихоньку двигать ее. Доска была тяжелая. Он нажимал на доску все сильнее и сильнее, и наконец она поддалась. Но за ней поползли и другие. По сараю разнесся грохот. Пепе отскочил к бочке и замер от испуга.
Он был уверен, что к сараю сейчас же сбегутся соседи, и прежде всех громогласная Жозефина. Но по-прежнему было тихо. Только сердце стучало, как молоток.
Мальчик вышел из угла. Запустив руку под верхнюю доску, он нащупал ящик. Но открыть его Пепе не мог: ящик был наглухо забит гвоздями.
Пришлось вернуться домой.
А дома ждали дела. «Вынеси мусор!.. Сбегай за водой!.. Попроси у лавочника соль и кофе!»
Когда все было сделано, Пепе, спрятав под рубашку щетку, ваксу и захватив леску для рыбной ловли, отправился в Гавану.
Гавана для Пепе делилась на три части. Одна Гавана — это окраины, где среди сотен сарайчиков и лачуг был и его дом. В этой части города он знал все выходы и входы и не заблудился бы даже в самую темную ночь. И, хотя Пепе вырос в этом районе, он не любил его: здесь много пыли, улицы грязные, немощеные.
Еще одну Гавану не любил Пепе — район многоэтажных домов, богатых отелей, причудливых особняков. Пепе чувствовал себя там маленьким и беспомощным. За весь день не заработаешь и гроша, не проникнешь в ресторан, чтобы почистить кому-нибудь ботинки. Везде у входа — швейцар с галунами. Нельзя открыть дверцу у подъезжающей к отелю машины — это делают швейцары. Кроме того, здесь так много блюстителей порядка — полицейских, которые норовят схватить за воротник каждого бедно одетого мальчишку.
Пепе любил ту часть города, которая называется Старой Гаваной. Улицы здесь узкие-узкие. Дома невысокие, двухэтажные, с металлическими балконами. Иногда балконы домов находятся так близко друг от друга, что, кажется, можно перепрыгнуть с одного на другой.
Пепе знал в Старой Гаване каждый закоулок, любое кафе и маленькие рестораны. Он знал, где можно подработать и где с толком истратить заработанное. В Гаване ребята из бедных семейств предоставлены сами себе. Если мальчик может заработать на пропитание цент, другой — разве это плохо? У многих родителей не хватает денег, чтобы свести концы с концами.
Сегодня Пепе решил начать свой трудовой день с ресторанчика «Эль Бристоль». Подойдя к ресторану, Пепе начал пристально вглядываться внутрь помещения. Хозяин заведения, высокий большеголовый человек, обычно стоит за стойкой, разливая напитки и наблюдая за порядком.
Всех хозяев ресторанов Пепе считал своими главными врагами. Бывало так: только незаметно проберешься между столиками, найдешь клиента с грязной обувью и примешься чистить ему ботинки — откуда ни возьмись, хозяин. Он хватает за воротник рубашки и выбрасывает на улицу. И, если даже уже вычистил клиенту один ботинок, все равно деньги за свой труд не получишь. «Сегодня я уж постараюсь проскочить незамеченным», — подумал мальчик.
Хозяин повернулся лицом к стене, где на полках красовались десятки разноцветных бутылок. Пепе прошмыгнул в ресторан и сразу же пригнулся около ближайшего столика.
Наметанным взглядом мальчик стал искать грязные ботинки. Одна пара ног, другая, третья… Пепе уже давно научился определять по ботинкам, насколько щедрую плату можно ожидать от клиента.
«Этот, наверное, при деньгах», — рассуждал Пепе, уставившись на новые, немного запыленные ботинки, над которыми виднелись пестрые носки и наутюженные брюки. Рядом с ботинками — изящные женские туфельки.
Пепе стал пробираться к намеченному столику. Добравшись, он осторожно полез под скатерть. Обычно Пепе не спрашивал позволения клиента, если ботинки сильно испачканы, а просто вынимал щетку и чистил. Иногда клиент заглянет под стол, улыбнется и продолжает есть: дескать, давай, парень, работай!
На этот раз Пепе тоже решил не предупреждать владельца дорогих ботинок. Вынув щетку и ваксу, он стал усаживаться поудобнее и нечаянно задел за ногу женщины.
— Ой! — взвизгнула женщина.
Пепе посторонился, но скатерть уже приподнялась, и на него уставилась пара выпученных пьяных глаз под мохнатыми рыжими бровями.
— Ты что здесь делаешь, негодяй? — картавя на американский лад, зарычал мужчина. — Подслушиваешь?
Пепе стал поспешно засовывать под рубашку щетку и ваксу. Мужчина сильно толкнул его ногой в грудь. Пепе ударился лицом о ножку стола и вскрикнул от боли.
К месту происшествия уже спешил большеголовый хозяин. Ох схватил Пепе за воротник и потащил к выходу, повторяя на ходу ругательства. Волосатая лапа хозяина прочно держала мальчика. На тротуаре хозяин огляделся вокруг в поисках полицейского и, не обнаружив его, со злостью толкнул Пепе в спину. Мальчик покачнулся, но устоял на ногах и тут же бросился бежать.
Только теперь Пепе почувствовал, что по лицу у него течет кровь. Бровь и губа были рассечены.
Обтерев лицо рукавом, Пепе решил, что все обошлось не так уж плохо: ведь у него не отняли щетку и ваксу!
Господа — американцы
Пепе не обиделся на американца. Американцам все можно — эту истину он давно усвоил.
Пепе, наверное, не смог бы объяснить: почему американцам все можно. Но он знал, что у американцев много денег, что хозяева ресторанов и магазинов гнут перед ними спину, что даже полицейские, которые любят говорить «на басах» с кубинцами, отвечают на вопросы американцев вежливо и с почтением.
А сколько приезжает на Кубу американских туристов! В гаванский порт часто приходят белые корабли и привозят из Америки красиво одетых леди и джентльменов, которые гуськом спускаются по трапу и разбредаются по Гаване в поисках, как они говорят, «кубинской экзотики». В такие дни мальчишки знают, как подработать.
Возможно, Пепе было неизвестно, что его родина — маленькая Куба — расположена очень близко от большой и могущественной страны — Соединенных Штатов. Пепе был человеком не сведущим в политике. Да и зачем ему особая осведомленность! У Пепе было свое собственное отношение к американцам. Он их не любил. Хотя в то же время был не прочь получить от американских туристов монету, другую.
Сегодняшний день у Пепе начался неудачно, но… когда Пепе шел по набережной недалеко от крепости Де Моро, он услышал сзади чей-то бас:
— Эй, мальчуган! Подожди!
Пепе обернулся. Из автомобиля, прижавшегося к тротуару, вылез грузный мужчина с двумя фотоаппаратами на груди.
— Мне нужно тебя сфотографировать!
— Пор фавор! (Пожалуйста!) — пожав плечами, ответил Пепе.
Из машины вышел еще один человек с перстнем на пальце и сигарой в зубах.
— Ты сфотографируй его на фоне отеля, — посоветовал тот, что с перстнем. — Будет замечательное фото. Маленький кубинец с синяком под глазом на фоне отеля. Ха-ха!
Пепе не понравились эти слова. Он хотел бежать. По не успел — снимок был сделан, и американец, сказав «о’кэй», направился к машине.
— Мистер! Мистер! — закричал Пепе, злясь не то на американца, не то на свою растерянность. — А платить кто будет? У нас в Гаване ничего даром не делают!
Второй, с перстнем, засмеялся, а грузный мужчина лениво полез в карман и бросил Пепе монету — десять центов. И то не плохо. Можно купить чего-нибудь поесть!
Повертев в руках монету, Пепе решил, что ему лучше всего купить булку с сосисками. В Гаване такая булка называется перро (собака). Называется, может быть, и не очень аппетитно, но булка вкусная-вкусная.