Мы ахнули.
Соколов больше не разговаривал с нами. Он подошел к шоферу, перекинулся с ним несколькими словами и полез в машину.
Шофер выругался и сел за руль. Мотор взревел. Машина покатилась по дороге. Переднее левое колесо выделывало восьмерку.
— Эх ты! — сказал старшина и посмотрел на Вовку. — Начальника училища подорвал!
«Все-таки жизнь — капризная штука», — думал я, шагая вслед за старшиной. Кажется, вот она, заветная цель, у тебя в руках, душа счастьем обливается, и вдруг…
Если бы не было этих «вдруг», как бы было все правильно и спокойно на земле. Вот сейчас майор Соколов снимет с нас петлички, и кто мы такие? Никто. Начинай все сначала. Спи на вокзале под лавкой, грызи черные сухари и кипяточком запивай…
Мы остановились. На двери серебром написано: «Начальник училища».
Дежурный доложил Соколову, и мы переступили порог кабинета.
Майор сидел за письменным столом в кресле с высокой спинкой. Его левая раненая рука лежала на столе. Пальцами правой он постукивал по подлокотнику.
— Старшина Ермаков прибыл по вашему приказанию, — отрапортовал Ермаков и тем самым дал нам пример.
Майор резко поднялся со своего места и подошел к нам. Его черные жгучие глаза уставились на старшину, потом на Вовку и на меня.
— Будем говорить начистоту, — сказал майор.
Старшина молчал. Наверное, он думал о разговоре относительно мины, а мы-то понимали, о чем пойдет речь.
— Вы двадцать пятого года рождения, — сказал майор, ударяя на слово «пятого».
— Они двадцать третьего призывного года, товарищ майор, — отрапортовал старшина.
— Молчать! — вдруг резко крикнул майор.
Старшина вытянулся в струну и опустил руки по швам.
— Мы подделали год рождения в паспортах, — сказал Вовка, и я почувствовал, что ноги мои подкашиваются.
Ну зачем он вечно лезет со своим откровением! Теперь точно отчислят из училища, снимут гимнастерку, сапоги. Уж лучше было не признаваться.
— Подделали документы, — повторил майор. — Вы знали, чем это грозит?
— Мы хотели поскорее на фронт попасть, — выпалил я. — Ведь старики и те воюют, а мы, взрослые парни, сидим в тылу с тетрадочками. Стыдно нам было.
— Фронту нужны бойцы, а не мальчишки.
— Из них выйдут бойцы, — вдруг сказал старшина. — Не судите по виду. Берзалин кажется слабенький, а он вынослив и ловок. Из них командиры выйдут… — повторил старшина.
Слова старшины были для нас как гром с неба.
— Им семнадцати еще нет! — перебил старшину майор. — «Командиры»!
— Дело не в годах, — упорствовал старшина. — Они хотят воевать. А насчет этого… Так я тоже когда-то два годика прибавил: на фабрику работать не брали.
— Защитника нашли, — как-то миролюбивее сказал майор и сел за стол. — Отчислить я вас должен!
Мы с Вовкой молчали.
— Им осталось учиться один месяц, товарищ майор. — опять заговорил старшина. — Головы у них светлые, Оценки отличные. Минометное дело освоили. Траекторию, буссоль — все знают. Фронту такие ребята нужны.
Майор встал из-за стола, прошелся по кабинету взад-вперед.
— Что же мне с вами делать? — сказал майор.
Он еще несколько раз прошелся по кабинету.
— Ладно, — сказал майор, — учитесь. Никому об этом разговоре ни слова Будто его не было. Идите. А вы, старшина, останьтесь.
Мы четко повернулись кругом и вышли из кабинета. Не вышли, а выбежали. Только на лестнице мы остановились, перевели дыхание и обнялись.
Ребята окружили нас и стали пытать. Ну как, что?
— Старшина — порядочный человек, — сказал Вовка. — Если бы я знал, никогда бы не стал ему ничего доказывать.
И все-таки старшине попало. Вскоре был вывешен приказ, в котором говорилось: «Старшине Ермакову Д. Р. объявляю выговор за несоблюдение инструкции по безопасности во время проведения учебных занятий. Ремонт поврежденной матчасти автомобиля произвести за счет старшины Ермакова Д. Р.
Начальник училища майор А. П. Соколов».
Мы выучили этот приказ наизусть от строчки до строчки.
Мы украдкой поглядывали на старшину во время урока, стараясь найти у него на лице что-нибудь не такое, как всегда. Но глаза его были точь-в-точь такие, как прежде, усы лихо торчали вверх.
— Знаешь что, Вовка, — шепнул я другу, — у тебя деньги накопились и у меня. Мы должны их отдать на ремонт машины.
Вовка счастливо посмотрел на меня и сказал об этом Ладо Гашвили.
А Гашвили уже ведет агитацию, подходит к каждому. Кто дал пятерку, кто десятку. Мы набрали триста пятьдесят рублей.
Но как их отдать старшине? Самым мудрым было предложение Вовки. (Между прочим, теперь все относились к Вовке с полным уважением.)
— Я думаю, — сказал Вовка, — что деньги надо отнести в бухгалтерию. Гашвили пойдет и скажет бухгалтеру: «Просим принять деньги на ремонт автомобиля».
Бухгалтер принял и «спасибо» сказал.
Старшина пришел на следующий день в класс, как будто ничего не знал о деньгах. Железный человек старшина. Хотя Гашвили утверждает, что глаза у него были добрее, чем всегда.
А на перерыве старшина подошел к Вовке и вынул письмо из кармана.
— Тебе, Берзалин!
Вовка вертел перед глазами письмо и стоял красный как рак.
— Невероятно! — шептал Вовка. — Письмо от Нины.
— Что же здесь невероятного, — сказал я. — Ты ей написал, она ответила.
— Да нет же, Коля! — воскликнул Вовка. — Она еще не получила моего письма. Невероятно! Это же огромной силы интуиция. Я ей писал, а она почти в тот же день писала мне.
Я посмотрел на штамп. Действительно, редкий случай.
— Эго продолжение чуда, которое с нами происходит! — не переставал восклицать Вовка. — Все-таки мир устроен справедливо. Есть законы добра и зла. Если человек чего-то очень хочет — сбывается. Если любит — ему отвечают взаимностью.
— Кто хочет, тот добьется, кто ищет, тот всегда найдет, — поддержал я приятеля.
Вовка продолжал вертеть письмо в руках.
— Да ты читай! — сказал я.
Мы пошли в курительную комнату. Сели в уголке на скамейке.
— «Вова, здравствуй! — прочитал Вовка дрогнувшим голосом. — Может, ты меня уже забыл? — Вовка помолчал и поправил очки. — Наши встречи были такие короткие, и их было так мало.
Когда ты уехал, я вдруг подумала, что не увижу тебя больше. Мне стало казаться, что все это было не по правде. Сон какой-то. Явился ты во сне, ночь кончилась, и ты исчез.
Три недели я работала в госпитале и почти каждый день ходила на вокзал. Я пробивалась к подоконнику, на котором мы сидели. Трогала его рукой. Мы стояли здесь. Ты держал меня за руку и говорил: „Пусть в госпитале знают, что Нина не одинока. У нее есть друзья!“
Мне так хотелось написать тебе сразу, как ты уехал, но я чего-то боялась, А вдруг не сбудутся мои мечты… Я решила сначала устроиться на курсы медсестер и уж тогда послать письмо.
Теперь я в Омске. Мечта моя сбылась. Через несколько месяцев я буду медсестрой. Мне уже дали военное обмундирование и медицинские эмблемы на петлички. Теперь я самостоятельная. Тетке письмо написала и обо всем сообщила.
Вова, ты напиши мне письмо. Может, у тебя, конечно, времени нет, голова военной учебой занята. Но ты напиши хоть пять слов. Я знаю, что противно выпрашивать письма. Но я все время думаю о твоем письме и боюсь не получить его. Если ты мне не пришлешь письмо, значит, и я никогда тебе больше не напишу.
Мой адрес: город Омск, улица Ленина, школа медсестер. Ефремовой Нине.
До свидания».
Вовка кончил читать, и мы помолчали. Он, наверное, потому, что переполнен чувствами, а мне нечего было сказать. Нечего, и все! Ну, получил письмо. Удивительно, конечно, что получил. Хорошо. Ну, и что теперь? Все мы плясать должны?
Может быть, меня немножко зло взяло. Галка никогда мне таких писем не писала.
— Только бы мое письмо не затерялось, — сказал Вовка, — поскорее пришло к Нине. А я ей напишу еще одно, сегодня же.
В этот день все училище: люди, лошади, полковые минометы, ящики с минами — все двинулось в путь.
На дворе апрель. Мокрый, ноздреватый снег тяжело лежит на земле. Воздух напоен весенней влагой. У домов капель позвякивает.
Мы месим кирзовыми сапогами талый снег на дороге, Солнце шпарит в спины. На душе весело.
— А ну, подтянись! — кричит старшина.
Командиры едут на лошадях. А старшина вместе с нами ножками топает. Ему лошади не досталось. Лошади минометы тянут.
Дорога длинная. Шагай и шагай. При всем боевом снаряжении: шинель, вещмешок, винтовка, котелок, противогаз, патроны, и еще наберется всякой мелочи. В общем, ты человек-дом. Где остановился, у тебя все для жизни должно быть. «Ежели солдата бросить в поле, — говорит нам старшина, — все одно он живучая единица. Окопается, патроны разложит, харчи рядом припрячет».
В походе, конечно, все зависит от обуви. Старая солдатская истина. Если ладные сапоги и портянки, шагай как на прогулке. Можешь думать о чем угодно: о любви, о стрельбах, о родной деревне. Если сапоги жмут, никакие мысли в голову не полезут.
Но мы не лыком шиты. Три месяца не зря учились военному делу. Не зря старшина с нас шкуру сдирал.
Гурька Никитин за это время научился не только сапоги подгонять, но и спать на ходу. Идет и спит, а локтями соседей чувствует. Ребята ему завидуют, называют это «Гурькиным талантом».
Однажды ребята подшутили над Гурькой. Шел он вторым с краю. Правофланговым был Гашвили. Заснул Гурька, а правым локтем все на Гашвили нажимает. Ладо посмотрел вперед — старшина далеко, ничего не видит, — взял да и вышел из строя. Гурька спит, ноги его шагают, и тянет его вправо, а опоры нет. Вышел он спящий из строя, шагал некоторое время рядом, а потом бух в кювет.
Сегодня Гурьке спать не приходится. Майор Соколов выбрал маршрут не по Чуйскому тракту. По проселочным дорогам, через перелески и балочки, по деревенькам. Все как на войне, а ему известно, как там бывает.
И вот она, очередная загвоздочка, — дорога спускается в овраг. На одной стороне оврага снег, на другой — чернеет жухлая земля. Самое подозрительное ка дне оврага — снег здесь перемешан с грязью.
Майор Соколов направил своего коня к оврагу. Тонкие белые ноги лошади осторожно погрузились в холодное месиво. Вслед за майором двинулись упряжки с минометами. Ездовые хлестали лошадей, пытаясь с ходу проскочить низинку. Не тут-то было! Застряли минометы в грязи.
Нам уже казалось, что над головами высоко в небе гудят фашистские самолеты, сейчас полетят бомбы.
Мы бросились к упряжке с минометом. Проваливаясь по колено в грязной жиже, мы толкали упряжку вперед. Старшина кричит: «Раз-два, взяли!» Ездовые стеганули лошадей — миномет вырвался из плена. Лошади потащили его вверх, в гору.
Низину штурмовали повозки со снарядами. Им тоже нужна помощь. И опять, не жалея сил, мы толкали повозку вверх, в гору. А за ней были еще минометы, походная кухня и наш толстый повар, от которого всегда пахло жареным, хоть кормил он нас кашей. Нет, ничто не могло остановить наш порыв. Да если бы надо, мы могли бы котелками вычерпать эту грязь или проползти по ней по-пластунски.
Непонятно все это было только мальчишкам и бабам, которые, заслышав крики, прибежали из деревни. Они стояли на высоком берегу оврага и глядели во все глаза. Ведь рядом хорошая дорога и мост. Зачем же силу понапрасну тратить? Для них это чудо, а для нас это война.
Последняя повозка проскочила грязь, и мы, довольные, под одобрительные слова старшины, стирая рукавом шинели грязь с лица, шагали вперед. Только вперед!
Ребята и женщины махали нам руками. Они шли рядом вдоль дороги. Многие заговаривали с нами. Все мы казались сами себе богатырями, способными преодолеть любые препятствия, рубить, стрелять, переплывать реки.
В деревне майор Соколов слез с коня, и вся колонна остановилась.
Мы побежали к колодцу, чтобы попить водицы. Но на нашем пути встал старшина. Усы его загибались от гнева.
— Вы что, в детском саду или в армии! — крикнул старшина. — Назад!
Мы отступили и вспомнили наказ командиров не пить в пути. Мы облизали сухие губы.
А деревенским девчатам хотелось с нами познакомиться. Они, конечно, стеснялись. Но одна вышла из дома с кринкой молока и двумя стаканами. Так как старшина охранял колодец и на молоко запрета не было, мы окружили девушку и стали пить холодное молоко.
Девушка рада, глаза у нее смешливые, зубы белые и ровные, как подструганные. Две упругие косы на груди. Мы пьем молоко и протягиваем ей руку: Николай, Вова, Егор, Женя, Гуря. Гурьке она смеялась больше всех, и мы решили, что он ей понравился. Гурька с улыбочкой выпил два стакана молока.
— Вы потом на войну пойдете? — спрашивала девушка и смеялась.
Мы утвердительно кивали.
— Давайте переписываться, — предложила она и покраснела. — У меня есть подружка еще. Она тоже будет писать.
Гурька Никитин самый первый нашел в кармане бумагу и карандаш и дал девушке. Она написала адрес и имя: Лена Пчелкина.
По деревне уже летела команда:
— Становись!
Мы встали в строй, а глаза наши были устремлены на Лену. Она прижала к груди пустую кринку и стаканы и смотрела на нас. Каждому, конечно, казалось, что она смотрит именно на него.
— Равняйсь!
Мы повернули головы направо и увидели каждый своего соседа. Ничего интересного.
— Смирно!
Опять перед нашими глазами была Лена.
— На-право! Шаго-ом марш!
Мы шагали, но головы наши держали равнение на Лену. Если бы было возможно, мы вывернули бы и шеи и все смотрели бы и смотрели на нее.
— Запевай! — крикнул старшина.
Мы гаркнули что было мочи:
От песни в избах звенели стекла, и старушки прилипали к окнам, крестясь и читая молитву и веря в то, что дело защиты нашей Советской отчизны в надежных руках.
Если честно признаться, в этот момент мы не думали об артиллерии… Мы думали о Лене Пчелкиной. В голове моей вертелись слова: «Как мимолетное виденье, как гений чистой красоты…»
Вдруг когда-нибудь я снова приеду сюда. Я буду ранен. У меня будет орден. Я приезжаю верхом на коне, слезаю у колодца. И подходит она с кринкой молока и говорит: «Товарищ командир, не хотите ли молочка?» А я говорю: «Лена, здравствуй». Мы идем к ней в дом. Конь привязан у крыльца. Бабы с любопытством выглядывают из окон. «Ведь надо же, встретились», — ахают бабы.
— Бег-о-ом а-арш! — послышался голос майора.
Я бежал, и некоторое время мысли о мимолетном видении еще роились в моей голове, но чем быстрее топали ноги, тем мыслей становилось в голове все меньше.
Во рту был вкус молока, и от этого еще сильнее хотелось пить. Гимнастерка постепенно взмокла. В этом тоже было повинно молоко. Ах, Лена, Лена!
Но я не робею. Даже если кажется, что сил- нет, вот-вот рухнешь, все равно беги. Не упадешь. У человека есть второе дыхание. Раньше я не очень верил рассказам об этом, теперь точно знаю — есть.
Сейчас мне совсем невмоготу и воздуха не хватает, а уж о силах и говорить нечего. Я сам себе внушаю: «Всем невмоготу, но все бегут. Даже старшина бежит рядом с нами, как мальчишка».
И вдруг сердце переключается на какую-то другую скорость, и становится легче. И те, кто достиг этого, теперь могут бежать без конца. Из наших только Гурька остался позади. Его, наверное, подобрала повозка. Спать он мастер, а бегать не может. Увидела бы Лена Пчелкина!
Вовка молодец — он бежит шаг в шаг со мной. Пот заливает стекла его очков. Он протирает их. Зря! Когда бежишь, необязательно все разглядывать вокруг. Важно видеть спину товарища и чувствовать локоть соседа. Я уверен, что бежать Вовке письмо помогает. Оно для него теперь как волшебный талисман. Силу ему придает. В кармане лежит, у самого сердца.