Вовка надел штаны, сапоги и побежал в строй, гремя камушками. В одну секунду всем было известно «наказание» старшины. Ребята злые! Им бы смеяться над старшиной, а они стали смеяться над Вовкой.
— Вовочка, не оцарапай ляжечки. Вовочка, куда же ты будешь носовой платочек класть?
Больше всех острили Вольнов и Гурька Никитин.
Мне казалось, что Вовка заплачет. Нет! Вовка сцепил зубы, и лицо его было полно решимости.
После зарядки мы побежали на конюшню. Бегом! Только бегом! Не дают шагом пройтись.
Сегодня мы чистили лошадей не просто так, ради формы. Сегодня мы выезжаем на них. Я тащу седло. Моя кобылка Серия косит глазом. Может, рада? Ей пробежаться хочется — ведь она лошадь.
Я вывел Серию из конюшни под уздцы — все как полагается. Старшина оглядел меня и лошадь. Потрогал натяжение седельного ремня. Ничего не сказал, хотя на всякий случай нахмурил брови.
Мы выстроились, держа лошадей под уздцы. Каждый из нас мечтал поскорее впрыгнуть в седло и помчаться по снежной дороге так, чтобы снег летел из-под копыт.
Появился комбат, и от его улыбки наше настроение подскочило еще выше. Мы ждали, когда старшина приведет комбату его красавца Камеруна, у которого были длинные тонкие ноги, перетянутые для красоты белыми бинтами. Камерун ходил крупной рысью, мягко и грациозно, как страус. Седло на Камеруне было командирское, с большими красными звездами по бокам.
Но старшина вывел из конюшни маленькую кобылку, которую в шутку называли Рысаком. К уздечке Рысака он привязал длинную веревку. Хлопнув кнутом, пустил Рысака по кругу, как дрессировщик в цирке.
— К вольтижировке приготовьсь! — крикнул комбат.
Мы подоткнули полы шинели под ремень. Вольнов уже бежит за Рысаком, а старшина подергивает за длинную веревку. Рысак бежит быстрее: «Ну-ка догони».
Но Вольнов шустрый малый. Он догоняет лошадь. Рысак косит глазом — не новичок в этом деле. Но все-таки, когда вот такой детина плюхнется с разбегу в седло, не очень приятно.
Вольнов бежит рядом с лошадью, хлопает ее по шее, хватается обеими руками за переднюю луку и, сильно толкнувшись о землю, бросает тело в седло. Егор сидит на лошади и улыбается, а комбат в блокноте ставит оценку.
Я смотрю на Вовку. Подходит его очередь. Он бледен и волнуется. Вовка бежит, смешно подбрасывая коленки. Камни в карманах мешают бежать. А старшина подергивает Рысака за веревочку.
Вовка догнал лошадь, похлопал ее по шее и схватился за переднюю луку. Он оттолкнулся от земли, но не смог впрыгнуть в седло, повис на луке. Лошадь бежала, а Вовкины ноги волочились по земле.
— Тпру! — крикнул старшина, и лошадь остановилась.
Вовка встал на землю и, покачиваясь, пошел в строй.
— Берзалин, ко мне! — крикнул комбат.
Вовка подбежал к комбату и стал смирно.
— Не вышло? — участливо сказал комбат.
Я думал, Вовка погремит камушками в кармане и объяснит, почему не вышло.
— Можно, я на следующем занятии повторю это упражнение? — попросил Вовка.
— То, что можно сделать сейчас, нельзя откладывать на завтра. Смотри, в чем твоя беда.
Комбат подоткнул под пояс полы шинели и побежал по кругу.
— Ну, пошел! — задорно крикнул комбат Рысаку.
Лошадь прибавила шагу, но комбат тут же догнал ее, ухватился руками за переднюю луку.
— Смотри, Берзалин, — крикнул комбат на ходу, — я обгоняю лошадь! Толчок!
Тело комбата поднялось выше крупа лошади и красиво опустилось в седло.
— Понял, Берзалин? — спросил комбат. — Все дело в толчке. Хорошо толкнешься, и инерция сама тебя в седло посадит.
Вовка снова вышел в круг и побежал за лошадью. Ухватившись за луку, Вовка отчаянно бежал, пытаясь обогнать лошадь. Но обогнать он ее не мог. Толчок — и кое-как Вовка залез в седло.
— Ничего! — ободряюще сказал комбат. — Разочка два потренируешься, и будет порядок.
Подошла моя очередь. Я не робел, я быстро догнал Рысака и впрыгнул в седло. Вот вам, товарищ старшина!
Вообще-то я с лошадьми давно имею дело. Еще мальчишкой скакал верхом.
Обычно на лето меня отправляли в деревню к деду. У мальчишек главное развлечение — лошади. Вечером мы собирали лошадей и гнали их на Тарасову поляну, к которой можно добраться только через гать. Мы мчались на лошадях по этой гати, размахивали палками, как саблями. Табун бежал следом. Мы представляли, что там, на Тарасовой поляне, окопались беляки. Мы ведем красную конницу на них. С криком «ура» мы врывались на Тарасову поляну, нарушая покой затихающего июльского леса. Стреножили лошадей, разводили костер…
Деревенские ребята называли меня Колюшка, в отличие от известного Николашки, рыжего, с веснушками на лице парня. Мне, конечно, очень не нравилось это имя — Колюшка. Я усматривал в нем что-то городское, а мне хотелось быть таким же лихим, как Николашка, так же свободно держаться на коне без седла, как он, и кричать что есть мочи, сотрясая тишину леса, и рассекать воздух кривой палкой, как шашкой. Но я был Колюшка.
Однажды мы мчались по гати, и моя лошадь споткнулась. Я слетел с нее и, ударившись о бревна головой, не сразу сообразил, что к чему. А лошади уже пробежали, и ни одна из них не наступила на меня.
Когда я поднялся, растирая затылок, ко мне подошел Николашка в сопровождении других ребят и сказал:
— Силен, парень. Мы думали, ты так, а ты ничего…
От слов Николашки у меня сразу прошла боль, и я опять вскочил на лошадь и еще яростнее мчался вместе со всеми. С тех пор ребята называли меня Коля.
Конечно, комбат сразу заметил, что я бывалый наездник. Когда мы скакали на учебном плацу, он, сдерживая коня, подозвал меня:
— Раньше приходилось на лошадях ездить?
— Так точно, в деревне, без седла.
— В седле лучше?
— Как в кресле, товарищ старший лейтенант.
Я хотел сказать старшему лейтенанту, что мой друг Берзалин с камушками в карманах скачет.
Но старшина был тут как тут. Верхом на Рысаке подъехал.
Нас построили по четыре в ряд, и мы поскакали, как конница Буденного.
Звонко цокают копыта. Мелькают дома с небольшими оконцами. А за ними жизнь, тепло домашнее, чайник на плите свою песню поет.
Я посмотрел на Вовку. Он скачет рядом со мной на высоком Зипуне. Руки крепко поводок держат. О чем он сейчас думает? Наверное, о Нине. Письмо он ей все-таки написал. Упорный парень!
Сомнительно, конечно, что письмо найдет Нину. Может, она уже на курсах учится. Эх, Вовочка! Вот она не пишет, а ты переживай. Может, она забыла тебя, может, у нее другая любовь. Ломай мозги! Этак голова может треснуть. Зачем это курсанту военного училища?
Поначалу, как я приехал в училище, Галка мне снилась. То мы с ней на крыше сидим целуемся, то она меня гладит своей нежной рукой. Но как только я просыпался — прочь! Я курсант военного училища. День ото дня Галка все дальше уходила от меня. А теперь сны вообще перестали сниться. Я ложусь по отбою и вскакиваю утром, когда играют подъем.
Зубри, Галочка, книжечки, выступай на комсомольских собраниях по вопросу о патриотизме, а мы военным делом заниматься будем.
— Вовк! — крикнул я другу. — Почему ты не сказал лейтенанту о камушках?
— Зачем же я буду выпрашивать поблажку!
— Зря самолюбие выставляешь. Может, лейтенант разрешил бы распороть карманы.
Вовка не отвечал. Он крепко держал поводья и смотрел вперед.
Может, он обиделся? А мне было весело. Лошади цокали копытами по булыжной мостовой. И прохожие смотрели на нас.
Мы сидим на снегу и, наверное, похожи на стаю озябших воробьев. Хотя, по правде говоря, на снегу только поначалу холодно, а потом привыкаешь — ничего, даже мягко.
Комбат ходит взад и вперед и объясняет значение противотанковой и противопехотной мины. Старшина сидит на ящике.
Занятия проходят на окраине города, на небольшой возвышенности. Отсюда видно дорогу, которая идет из соседней воинской части к училищу.
— Противопехотная мина, — говорит комбат, — устанавливается для создания минного заслона перед живой силой противника.
Мы разбираем эту мину, смотрим, как она устроена. Комбат показывает, как нужно обезвреживать мину. У него в руках макет мины без взрывчатки. Но там на повозке есть мины, которые взрываются. У них, конечно, заряд не настоящий — учебный. Но все-таки рванет прилично. Еще на повозке лежат маскхалаты. Мы должны будем надеть их, поставить мину в заданном месте и подорвать ее.
Много надо знать военных тайн, чтобы успешно воевать против фашистов.
А вот мой отец ушел в ополчение, взял винтовку и стреляет. Что с ним там, неизвестно. В письме из дома ничего не сказано.
«Здравствуй, сынок! — пишет мать. — Вот я и получила от тебя весточку. А то вся душа изболелась. Директор школы прислал мне недоброе письмо. „Убежали, мол. Я снимаю с себя ответственность, если они попадут в шайку“. Я-то все думала-гадала, неужто вы с Вовой… Ведь он парень-то золотой. А теперь, слава богу… Может, конечно, и не стоило так торопиться на войну, ну, уж если решились, то чего тут говорить. Только ты там поосторожнее. Горячку-то не пори… Да ведь, наверно, и не сразу тебя на фронт-то пошлют. Может, еще письмецо успеешь отправить.
Мы живем по-старому. Печку в комнате сложили. Дядя Ваня помогал. Я на завод устраиваюсь. Глядишь, мне рабочую карточку дадут — все нам с Генкой полегче будет.
Отец ничего не пишет. Прислал одно письмо, и все. Сны мне плохие снятся. Вижу я его в каком-то болоте. Бродит он, а выйти не может. Я ему кричу и кричу, а он меня не слышит. Ходила в военкомат. Говорят, не волнуйтесь, гражданка. Если бы чего — похоронную прислали.
Да уж ладно, зачем я тебе все это рассказываю. У самого-то небось забот полон рот.
Пиши, сынок, родной. Не забывай нас!»
В письме есть Генкина приписка: «Приезжай скорее».
Чудак Генка! Как же я могу приехать, если я в училище. Долго не увидимся. Может, только когда война кончится, когда фрицу голову отломаем…
А уж ломать я ему голову буду по всем правилам военной науки. Я буду снаряды посылать и приговаривать: «Это тебе за то, что мать с братишкой в холоде сидят. Это за то, что хлеба нет, это за отца». У меня найдутся и другие пожелания…
К нашей группе направлялся связной. Он подошел к старшему лейтенанту и что-то негромко сказал ему.
— Старшина, продолжайте урок, — приказал комбат. — После перерыва займитесь практической установкой мин.
Мы догадывались, в чем дело. В училище нового начальника ждут. Ходили слухи, что какой-то фронтовик приедет. Свирепый, говорят, — страсть. Но нам-то что волноваться, мы еще месяц поучимся — и на фронт.
— Стало быть, — громко сказал старшина, — продолжаем разбор действия противотанковой мины.
Старшина посмотрел на нас строго, и мне показалось, что его взгляд остановился на мне. Не очень он меня жаловал после того разговора в казарме. Хоть дело это теперь было прошлое. Камушки он давно разрешил Вовке вынуть. Но эти самые камушки ранили Вовке душу. Злее он стал.
— Послушай, Кольк, — вдруг сказал мне Вовка, — я старшине докажу, что командир — это не только тот, у которого силы много.
— Как это ты хочешь доказать?
Вовка не ответил.
Урок подходил к концу. Старшина посмотрел на свой старинный «будильник» на цепочке, который работал точнее института Штернберга, и объявил перерыв.
Мы вскочили со снега, стали разминать ноги. Многие закурили.
Старшина сел на пригорке на ящик из-под мин, отдельно от всех. Он курил свою козью ножку и оглядывал округу. Снега и дорога. Снега белые, дорога черная, и небо серое. Довольно скучная картина.
Я обернулся и увидел, как Вовка одевается в белый маскировочный халат. Потом осторожно вынул из ящика противотанковую мину с взрывчаткой и пополз по снегу. Гашвили и Гурька тоже видели, но не издали ни звука, а старшина сидел, будто царь, на пригорке, курил козью ножку и ничего не замечал.
Вовка ползет, как ящерица. Его не видно на снегу. В одной руке мина. Вовка обогнул бугор, на котором сидел старшина, пополз к дороге. По-моему, очень нахально, но умело. Не видит его старшина!
Мы замерли. Никто от Вовки такой прыти не ожидал. Если старшина заметит Берзалина, он ему не только карманы зашьет — похитрее экзекуцию устроит.
Вовка дополз до дороги. Выкопал лопаткой ямку, установил мину, засыпал снегом честь по чести и пополз обратно.
Опять он двигался под носом у старшины, а тот сидел и курил свою козью ножку. А если бы на месте Вовки немец был? Конец старшине — вояке с Георгиевским крестом!
Вовка обогнул холм и благополучно добрался до места. Снял маскировочный халат и сел. Глаза у него светились. Да и у каждого из нас глаза засветились бы от такой лихой выходки.
— Хочешь, я скажу старшине, — вызвался я.
Вовка протер большими пальцами очки, посмотрел на меня смеющимися глазами и кивнул в знак согласия.
Старшина взглянул на «будильник».
— По местам! — скомандовал он. — На чем остановились? — спросил старшина.
— На противотанковой, — сказал Гурька.
— Разрешите, товарищ старшина. — Я поднял руку.
— Чего тебе? — недовольно спросил старшина.
— Вот вы говорили, товарищ старшина, что Берзалин…
— У нас урок, а не собрание! — строго сказал старшина. — Садись.
— А все-таки он вам доказал!
— Что? — гаркнул старшина и непонимающе посмотрел на меня, потом на Вовку.
— Он установил на дороге мину во время перерыва. А вы не заметили.
— Какую мину?
— Противотанковую.
— Берзалин! — крикнул старшина.
Вовка встал.
— Я решил попробовать свою ловкость, товарищ старшина, надел маскхалат и прополз около вас к дороге. Я считаю, что для командира главное — ловкость.
Ясно было, что сейчас произойдет трагедия.
Усы старшины приподнялись, огромные руки сжались в кулаки. Еще секунда — и он разорвет Вовку…
Вдалеке послышался рокот автомобиля. Старшина повернул голову направо. На лице его выразилось удивление, оно сменилось испугом.
Все мы слышали этот звук. Но на дороге ничего не было видно. И вдруг из-за холма выскочила черная «эмка».
— Там мина! — испуганно крикнул Вовка.
Старшина побежал к дороге. Мы за ним. Старшина размахивал руками и кричал:
— Стой! Стой, говорю!
Машина мчалась. Шофер не понимал жестов старшины, а услышать его слов не мог.
Вовка бежал и отсчитывал секунды: «Раз, два, три, четыре…» — и, когда он произнес «пять», послышался взрыв…
Машину кинуло в сторону, и она замерла. Никто не вылезал из машины, и нам уже показалось, что пассажиры убиты.
Наконец из машины выскочил шофер и бросился к переднему колесу. А потом из машины вылез… Нет, это совершенно невероятно. Из машины вылез Соколов с двумя шпалами в петлице. Вовка протер очки. Я протер глаза. Соколов жив-здоров, с лицом, красным от возмущения.
— Почему не были выставлены предупреждающие знаки? — строго спросил майор старшину, и его черные брови-гусеницы сошлись на переносье.
— Виноват, товарищ майор.
— Виноватых бьют! — крикнул майор. — Я вас на гауптвахту посажу. Фамилия?
— Ермаков.
Первый раз мы видели старшину таким виноватым.
Старшина не выдавал Вовку — брал вину на себя.
Я не знаю, что думал Вовка в эту самую минуту, но он сделал два шага вперед и сказал:
— Товарищ майор, старшина не виноват. Это я самостоятельно поставил мину.
Майор посмотрел на Вовку. И, кажется, ему тоже захотелось протереть глаза.
— Что за маскарад? — строго спросил майор у Вовки.
— Это курсант нашего училища, — доложил старшина.
Майор поглядел на старшину, обвел всех нас взглядом и заметил меня.
— И ты здесь! Два шага вперед.
Я шагнул вперед и подумал, что Вовка полный дурак. Нам не хватало этой печали.
— Кто вас принял? — грозным голосом спросил майор.
— Они по призыву, — ответил старшина. — Тысяча девятьсот двадцать третьего года рождения.
— Завтра в восемнадцать ноль-ноль зайдете ко мне в кабинет.
— В какой кабинет? — спросил старшина.
— В кабинет начальника училища.