Поезд как-то неожиданно оказался среди строений и остановился. Измученные трёхдневной жарой и духотой мы вытекали из вагона в толпу таких же парней на перроне, разговаривающих с распевным акцентом. Это хлопцы уносили ноги оттуда, куда приехали мы. Первое, что услышали уральцы на перроне севастопольского вокзала, был призыв уносить отсюда ноги, потому что там готовят офицеров на атомные подводные лодки. Это тюрьма за колючей проволокой в бухте Голландия, и туда добираться только на катере. Было принято решение оставить чемоданы на вокзале, добраться до ближайшего пляжа, искупаться и вернуться на ночёвку на вокзал.
Жара уже начала спадать, когда почти сотня уральских парней, заняв всё место для пешеходов, двинулась по ул. Ленина в поисках пляжа. За 19 послевоенных лет полностью разрушенный город восстановлен полностью. Даже трудно представить, что его практически не было. Такое появление толпы парней на улице Каменска предвещало бы предстоящую беспощадную драку с местными. Здесь же никто из прохожих не обращал на нас внимания, дружелюбно показывая, куда дальше двигаться. Мы прошли по Приморскому бульвару, миновав площадь Нахимова, и оказались около воды. Какое блаженство эта морская вода. Она прозрачна до такой степени, что видно собственные ноги, а как легко она поддерживает твоё тело на поверхности. Мы покинули это гостеприимство, уже начало темнеть, и ночь наступила как-то сразу. Нас впустили в вокзал, который уже был закрыт. Сидя на стульях и лёжа на полу, мы дождались утра и двинули в тюрьму, где готовят подводников. Мы помылись в бане, предварительно сдав карты, колющие и режущие предметы, и только потом, пройдя через КПП и отсчитав 107 ступенек, оказались перед главным корпусом. Да, напротив дверей канцелярии, на стене коридора было очень крупными буквами написано: «Гордись избранной профессией офицера-подводника». Несколько человек, прямо тут, под этими буквами сели на чемоданы, написали рапорта с просьбой отчислить их из училища, получили проездные документы на обратную дорогу и убыли. Никто их не держал и не уговаривал. Нас же ждали вступительные экзамены.
Экзамены я сдал неплохо. За это на мандатной комиссии меня зачислили на электротехнический факультет. Я же хотел, уж если служить на АПЛ, то надо управлять реактором, учиться на 1 факультете. Председатель комиссии вице-адмирал Крастелёв поинтересовался, откуда у меня такое желание. Не мог же я ответить, что это моя мечта с детства, т.к. в поезде ещё сомневался, зачем я сюда еду. Не мог ответить, что я не бум-бум ни в электричестве, ни в реакторах. Я хочу учиться на 1 факультете, потому что курсанты, как один, говорят, что 1 факультет самый лучший. На что председатель комиссии, засмеявшись, сказал, что тех, кого я видел, это академики, все они с 1 факультета и оставлены в училище, чтобы пересдать свои двойки. Со 2 факультета никого нет, там средний балл 4,5 по всем курсам. Этот довод меня не удовлетворил, и я заявил, что буду писать рапорт об отчислении. Мне был дан суточный срок на обдумывание. На следующий день, когда нас опять собрали, моя фамилия уже была утверждена в списке электротехнического факультета.
Дальше курс молодого бойца, выбивающий из головы всё оставшееся от средней школы. Никто ещё ничего хорошего о нём не сказал, и я не буду. Его венцом является приведение к Присяге. Это примечательный рубеж. Если до неё ты ещё можешь как-то повыпендриваться, то после за это дело, если нарушишь эту торжественную клятву, тебя будет ждать суровая кара советского народа, всеобщая ненависть и презрение трудящихся. Ты уже заряжен в систему. У тебя отменное здоровье, ты обладаешь необходимым уровнем знаний, а сейчас и под присягой. Ты решил добровольно стать офицером, ты им будешь, если пройдешь 1 и 2 курсы и проявишь способность к обучению. Если будешь валять дурака, то будешь отправлен на корабли на 4 года, срок обучения в срок службы не засчитывается. Я не собирался валять дурака, как и большинство, окружающих меня ребят. Больше того я считал, что так оно и должно быть. Служить, защищать и воевать это удел мужчин, а раз ты офицер-командир, то должен быть выше подчинённых по уровню развития.
То, что я начал постигать науку обслуживания электрооборудования, а не управление ядерными реакторами, не по своему желанию, оказалось совсем недраматичным. Напротив, из меня готовили специалиста, востребованного не только на АПЛ, но и начиная от самого захудалого колхоза до крупнейшего предприятия или АЭС. Такого профиля специалистов в СССР готовили единицы гражданских ВУЗов. Где может приложить себя акустик, торпедист, ракетчик, вычислитель и т.д. или тот же управленец вне АПЛ? Нигде или только на АЭС. Кроме того, эта наука трудная, но интересная. Условия для учёбы идеальны, было бы желание. А если желания особого не наблюдается, то на первый раз ты будешь лишён увольнения в город. Если и дальше оно не появится, пойдёшь на корабли. На всю жизнь запомнился случай стимулирования курсантам этого самого желания.
На первом практическом занятии по электротехнике мы ожидали в классе преподавателя капитана 2 ранга Корниенко, который читал нам и лекции. После прибытия его в класс и получения доклада от дежурного по классу, он не дал команду дежурному: «вольно, сесть», а скомандовал классу: «правую ногу на носок, приподнять штанину». Пройдя по рядам он переписал всех, у кого были цветные носки, а мой сосед по столу Саня Барсуков вообще был без. Поэтому он записал и меня, как командира отделения. После команды «вольно, сесть» я первым был вызван к доске, где получил задание определить направление тока в кольце, находящегося в увеличивающемся по величине магнитном поле. Закон Джоуля Ленца я знал со школы, нарисовал стрелку, объяснил, почему так и был посажен на место. Остальные цветастые за разные каверзные вопросы из школьной программы по физике получили по удавчику. На следующих занятиях они по очереди без особого приглашения обязаны были выходить к доске для опроса. На экзаменах по электротехнике прибывший курсант допускался к выбору экзаменационного билета только после того, как сформулирует все законы электротехники и решит задачу. Время самоподготовки для всех с ужина до отбоя по классам. В дни, когда нет увольнения в город. Курсанты, отчисленные за неуспеваемость, в приборостроительном институте становились круглыми отличниками.
Попасть в число академиков можно было не только за плохое знание предметов, но и за слабую физическую подготовку. С моей дистрофией перекладина и брусья меня пугали и унижали. Поэтому, когда я увидел объявление о записи желающих в секцию бокса, я долго не думал. Всё свободное от занятий время я проводил в спортзале, который открыт всегда. Были набраны положенные 70 кг., стали не страшны перекладина и брусья, пятикилометровую трассу кросса преодолевал в числе первых трёх-пяти человек. Кроме этого я приобрёл способность не закрывать глаза, когда перед моим лицом чем-то махали. Были успехи и в боксе. Был призёром г. Севастополя, один год чемпионом училища в 1 среднем весе. Меня вообще не интересовало увольнение в город. Как известно, для моряков два города-тюрьмы, это Кронштадт и Севастополь. Гулять с приложенной рукой к головному убору, отдавая честь (не в прямом смысле) всем старшим и младшим, малоприятно.
Симфонический оркестр по ЮБК в течении года исполнил для нас почти весь свой репертуар. Посещение этих концертов было мероприятием обязательным. Галдёж в зале затихал при первых же звуках оркестра. Ты, выключающий радиоприёмник при первых звуках симфонического оркестра, вдруг после какофонии, в выстроенном ряде множества звуков, обнаруживаешь звук того инструмента, который тебе ближе в этот самый момент, или который тебе что-то напоминает или нацеливает. И когда этот звук замолкает, ждёшь его появления, чтобы он ещё и ещё затронул чувства. Все остальные инструменты создают как бы общий фон, а этот звук о чем-то личном, куда ты никого не пускаешь. Ведь мы уже начали черстветь в этом самом длинном 515 метровом здании в Европе, напоминающем сверху парящего орла. Последний концерт был по заявкам курсантов. Когда они исполнили танец с саблями, это было что-то. Эстрада отдыхает.
Сразу после курса молодого бойца и приведения нас к Присяге, ещё не начав обучение, мы всем курсом были отправлены на крейсер «Куйбышев», судьба которого видимо уже была решена. Ему запрещено было стрелять из орудий главного калибра, опасаясь, что он может от выстрела развалиться. Мы все были расписаны по боевым постам в качестве дублёров. В течении месячного пребывания на нём мы должны были оморячиться. Был запланирован выход в море, наверное, последний в его жизни, и он вышел в море на 10 суток, где десантными кораблями нас выбрасывали на берег для массовых съёмок художественного фильма «Гибель эскадры». Крейсер серьёзен и красив на рейде, и когда на него смотришь с берега. Совсем по-другому воспринимается вся эта красота, когда ты внутри. Это не белый теплоход, с которого пассажиры любуются панорамой местности, держась за леера или развалившись в шезлонге с бокалом в руке. На крейсере все начинается с сигнала «Боевая тревога» и команды «По местам стоять, с бочек сниматься». Корабль готовится к бою, все разбегаются по боевым постам, задраиваются все иллюминаторы и водонепроницаемые переборки, прекращается всякое передвижение внутри. И когда ты услышишь команду «От мест по боевой тревоге отойти, разрешён выход на верхнюю палубу (если позволяет волнение моря)» и ты окажешься на ней, то кроме волн ты ничего не увидишь до момента, когда крейсер встанет на бочки.
Осеннее море продемонстрировало нам, что значит для него эта двухсотметровая железка. Подняв нос до верхней точки, насколько хватает силы, оно вдруг отпускает, какое-то мгновение нос неподвижен. И вот он пошёл вниз, стараясь приблизиться к ускорению свободного падения, приводя всех, кто находится внутри, в состояние невесомости. Вот он начал зарываться в волны, задрожал, ударился о воду, начиная гасить свою инерцию. Все внутренности уже здесь, недалеко, уже выступил на лбу пот, уже пора остановиться, а нос всё движется и движется и вот, наконец, замирает и начинается движение вверх. Слышно, как кто-то уже блеванул. Всё вокруг тебя становится безразличным, ты уже не живёшь, а существуешь. Одно желание, не опозориться, а раскачивание продолжается, и никуда от него не спрячешься. И только когда море прекращает свои испытания, к тебе возвращается жизнь. Пройдёт время, и снова захочется испытать себя на этих качелях. Интересно, а что было бы с тобой, если бы ты в это время оказался не на крейсере, а на ПЛ? Ведь она круглая, как огурец, какая на ней качка, и почему она не крутится вокруг своей оси? Странный народ моряки. Здесь, на крейсере я впервые увидел слёзы моряка, которого я дублировал в шпилевом отделении, и который не замечал и не стыдился их в порыве откровения постороннему человеку. За 4 года службы он видел Севастополь один раз при первом увольнении. За опоздание на катер он был лишён увольнения до конца службы и видел город исключительно с рейда, с верхней палубы крейсера.
После 1 курса мы стажировались в отряде тральщиков, базирующихся в Стрелецкой бухте Севастополя. Пять катеров, три из которых с корпусом из дерева, и два обычных рабочих катера, на которых установлены буксируемые телекамеры «Ленинград-2» составляли звено малых тральщиков. Командиры тральщиков мичманы, команда 7 человек. На флагманском РК находится командир звена капитан- лейтенант Щербина. Вот на этот флагманский РК и попали мы с Вовкой Капитановым стажироваться. У них мореходность ограничена тремя баллами. Там качка быстрая с меньшей амплитудой, но каждую волну надо перепрыгнуть. Те, кто выдержал качку на крейсере, могут не выдержать эту. А вообще людей, не подверженных морской болезни, нет, только проявляется она по-разному. Одних выворачивает наизнанку, опустошая желудок. Другие наоборот могут до бесконечности бросать в рот всё, что жуётся и пьётся. У третьих закрываются глаза, хоть спички вставляй.
Мы, по два курсанта на катер, только успели зайти на эти катера, как всё звено отдало чалки и взяло курс на Евпаторию, где на рейде всплыли мина времён Великой Отечественной войны. Нужно было проверить, нет ли там ещё таких сюрпризов. На этих катерах по штату нет коков, и пищу готовят моряки по очереди в течении недели. Поскольку к ним прибыло два лишних рта, они подвинулись в очереди, пропустив нас вперёд. А я вообще оказался первым. Но я никогда не готовил и был обречён уничтожать приготовленную мной пищу на 10 человек единолично в течении недели, если она окажется несъедобной. Помог Вовка. Он согласился заниматься готовкой и за меня, но за это я должен был две недели гарсонить, чистить овощи и мыть посуду. Моряки были на бачке, принимали пищу за одним столом, во главе которого восседал мичман с голым торсом, показывая всем четырёхтрубный крейсер, выколотый на груди. Гарсонить я должен был только командиру.
Моряки меня предупредили, чтобы не разозлить его, нужно первого и второго нести ему немного, ну ложки две, три. Я посчитал это подвохом типа, сходи на клотик, принеси мешок пара. На всякий случай неполный паломник первого в тарелку, ложку с вилкой и вперёд. Стучу в дверь каюты, слышу, «входите». Вхожу, «Вам первое», ставлю на стол тарелку. «А что, тебя не предупредили, что мне нужно две, три ложки? Я что лошадь»? Выхожу из каюты, поднимаюсь наверх, вот ёлки, надо было спросить, сколько второго нести. Кладу в тарелку две ложки, беру стакан с чаем, наверное, уже съел эти две ложки первого, сидит, ждёт. Тороплюсь, спускаюсь, стучу, получаю добро, захожу , ставлю на стол, что принёс, выхожу. Кажется, угадал. Поднимаюсь на палубу, слышу, «Гарсона к командиру». Спускаюсь, стучу, захожу, докладываю, смотрю на него, что дальше. Он размешивает чай, смотрит на меня. «Что, не видишь, чем я занимаюсь? Чай размешиваете». О, боже, он чай пальцем размешивает, ложечку я ему не принёс.
Евпатория, это песок, пустыня, невыносимо палящее июльское полуденное солнце и мелководное море с водой, как парное молоко. В 4 утра мы уже должны быть на рейде, галс за галсом осматривая дно. Два катера буксировали телекамеры, продвигаясь вдоль установленных вешек, а моряки трёх катеров руками выбирали якоря вешек и бросали в воду с другого борта. К этой вешке подходил другой катер и моряки делали с ней то же, что на первом катере. Третий катер делал то, что второй, оставляя после себя уже новую цепочку вешек. Форма одежды плавки и чехол от бескозырки. Руки моряков. хотя работали в варежках, покрылись мозолями и волдырями, о цвете тела трудно найти сравнение. К обеду мы были уже у причала среди кишащих в воде отдыхающих. После обеда все отсыпались, забившись внутрь катеров и прячась от солнца. И только когда спадал зной, появлялись на палубе в тельниках и с гитарой. На стенке собиралось много желающих посмотреть на это чудо, прибывших из Севастополя военных моряков. Командир принял решение сходить в Севастополь, установить на катерах спаренные пулемёты, оставленные там, чтобы хоть как-то быть похожими на военных, но катера часов через 5 вернулись обратно, т.к. море стало горбатиться.
Все курсанты, оставшиеся в Севастополе на кораблях, каждое утро тренировались в массовом заплыве в честь наступающего праздника дня Военно-Морского Флота. По возвращению из Евпатории наш флагманский катер был привлечён к обеспечению праздника, должны были дать по эл. кабелю сигнал на подрыв муляжа корабля с фашисткой свастикой. Здесь, в Стрелецкой бухте я увидел, как прощаются с моряками, отслужившими свой срок. Как только нога того касалась сходни, душераздирающий вой пяти сирен сопровождал его, пока он не скроется в проеме КПП.
.После 2 курса наша группа из 7 курсантов стажировалась в Гремихе на дизельной ПЛ 613 проекта, полностью скопированной с немецкой. Отличие было в том, что на нашей, кроме надводного гальюна в рубке, был установлен гальюн в дизельном отсеке. Немцам для отправления естественных надобностей выдавались полиэтиленовые пакеты. Находясь в море , своими ушами слышал шум атомной ПЛ без всяких наушников и гидрофонов через корпус ДПЛ. Все трое суток в море я провёл около камбуза за чисткой овощей. Где прислонял свою голову, не помню, потому что на этих ПЛ нет понятия каюты с койками для отдыха.