Повесть о любви, детях и кроликах. Повести - Гур Карин 5 стр.


   Клавка пятилась к стене, прикрываясь мешком, глаза её испуганно лезли на лоб.

   В коммуналке установилось холодное перемирие. Мишка с облегчением покинул вечерний пост у маминых кастрюль и вернулся к своему любимому занятию - чтению книг. Под дверью Глузманов перестали появляться по утрам дохлые мыши. Клавка отлавливала их, расставив по всему дому мышеловки с кусочками жёлтого сала.

   Казалось, всё забылось. Но я не забыла, обида требовала мести. План был изощрённый. Выскользнув утром, пока все ещё спали, на лестничную клетку, я сунула мышеловку в мешок с заготовками. Спустя час всех разбудил истошный вопль Клавки.

   Мама у меня строгая, но справедливая. Вначале выслушала мои объяснения, а затем всыпала, как следует, по заднице дедушкиным ремнём, приговаривая:

   - Ты ей чуть пальцы не переломала. А она шьёт и этим зарабатывает на кусок хлеба себе и Зине. Так не поступают советские пионеры. Стыдись, Вера...

   Я молчала, терпела.

   Бабушка заступилась за меня.

   - Ладно, Света, кончай экзекуцию, девочка всё поняла. Клавка сама напросилась.

   Глава 4.

   Я поплелась к соседке, а когда она открыла дверь, переминаясь с ноги на ногу, выдавила из себя:

   - звиняюсь, я больше так не буду.

   Та что-то буркнула в ответ и на том всё закончилось.

   Но тишина и покой в квартире нам только снились. Мы проснулись ночью от стука в дверь. Мама, только вернувшая с ночной смены из больницы, где она работала медсестрой, открыла. Клавка, вся зарёванная, зажимая полотенцем рот, просипела:

   - Зи..а мря... у...мря... Зина умер... умирает...

   Мама бросилась к ним в комнату. Я за ней. Никто меня не прогонял. Зина вся красная, мокрая лежала навзничь на кровати и хрипела.

   - Клавдия Георгиевна, бегом к Глузманам, Вера, тащи мокрое полотенце...

   Клава застыла:

   - Я... К Глузманам... Я же... Они же... Как же...

   - Да, да... Бросайтесь на колени и просите о помощи...

   Клава, развернувшись, кинулась к двери доктора и замолотила кулаками.

   Глузман вышел на стук в пижаме, но вид у него был такой словно он и не спал вовсе.

   - Товарищ... Господин Глузман... - Клавка бухнулась на колени, аж пол задрожал... - спасите, Богом прошу... я... буду полы у вас мыть кажный день... и уборную за вас... и ванную... спасите мою дочь...

   - Да встаньте вы с колен, господи, что за люди... Нормально сказать нельзя. Идите домой, я сейчас.

   Через минуту доктор появился в рубашке, брюках и накинутом сверху белом халате. В руках он держал саквояж.

   - Выйдите все, кроме Светланы Александровны.

   У Зины оказалось двустороннее воспаление лёгких. Глузман сделал ей укол и договорился с моей мамой, что та будет колоть её несколько раз в день.

   - Тёплое обильное питьё, хорошее питание. - Он глянул на соседку. - У вас деньги есть?

   Клава бросилась к тумбе, вытащила из ящичка что-то, завёрнутое в носовой платок, и протянула врачу.

   - Вот, нате, товарищ доктор, господин Глузман, нате, за дитё мне ничего не жалко.

   - Клавдия Георгиевна, да что вы за человек! Деньги не мне, не мне, а дочке вашей на продукты... Я зайду завтра. Спокойной ночи. Да, - он задержался на минутку у стола, - что у неё со слухом-то? Её кто-то смотрел?

   Клава покачала головой.

   - Ладно, оклемается, покажем её специалисту, есть у меня приятель, профессор ухо-горло-нос...

   Мы вернулись в свою комнату.

   - Мама, - меня мучил один вопрос, - Как зовут Мишкиного папу? У него что, имени нет, все Глузман да Глузман...

   Мама улыбнулась:

   - Зовут его Юрий Климович. Просто врачей часто называют по фамилиям. Спи, спасительница рода человеческого.

   Зина быстро поправлялась. При хорошем уходе и питании округлилась и порозовела. Оказалось, что она совсем ещё не такая старуха, как мне казалось вначале. Ей сделали операцию на одно ухо, она стала слышать намного лучше.

   Как то вечером я у Мишки делала уроки. С математикой у меня явно не клеилось, и мой умный сосед взял надо мною шефство. Он мне что-то объяснял, а я размышляла, как жить дальше и где бы мне пристроиться в жизни, чтобы без этой самой математики обойтись.

   - Миша, а правда врачам математика не нужна? - с надеждой спрашивала я.

   - Нужна, Вера, всем нужна...

   Он не успел договорить до конца, в дверь к Глузманам постучали и, не дождавшись ответа, к ним ввалилась Клавка с двумя полными авоськами в руках.

   - Господин доктор Глузман, - с порога кричала соседка, - вы очень странный человек, все берут, а вы денег не берёте, так давайте выпьем с вами и закусим по-человечески. Я вот водки принесла, голубцы накрутила, мяса нажарила с картошкой, холодца наварила, а то ваша супруга вас одними фрикаделями кормит и гречкой, вот вы и худой такой, разве ж это еда для мужчины.

   - Уважаемая Клавдия Георгиевна, - пискнула Раиса Давыдовна, - у Юрия Климовича гастрит и...

   - Рая, помолчи, - Глузман подошёл к Клавке и отобрал у неё авоськи, - проходите, не стойте на пороге, присаживайтесь, почему же не выпить с хорошим человеком. Рая, накрывай на стол, и тащи, что там у нас есть из эн зэ*: икорку, шпроты...

   Через полчаса за мной явилась бабушка и узрела умилительную картину. За столом разрумянившиеся соседи, выпивают и закусывают.

   - Галю, - позвала Клава, - присоединяйся. Ой, Юра, это ничо, что я зову в чужую компанию.

   - Всё нормально, Клавдия, тут все свои.

   Бабушка смутилась:

   - Я в халате, я сейчас...

   Она вернулась через пять минут в крепдешиновом платье, сверху надела синий пиджак, на лацкане которого красовалась медаль. Кинув на медаль испуганный взгляд, Клавка опустила глаза и допила свою рюмку без тоста.

   Мне постелили на раскладушке. Мы уснули под дружный хор, распевающий на все голоса:

   - Каким ты был, таким остался,

   Орел степной, казак лихой!..

   Зачем, зачем ты снова повстречался,

   Зачем нарушил мой покой?

   * - неприкосновенный запас.

   Глава 5.

   Февраль 1956 года.

   ХХ съезд КПСС, доклад Н. С. Хрущёва, повергший страну в состояния шока.

   В коммуналке нашей поселились слёзы и скорбь и тихая радость. Плакала и скорбела бабушка, все остальные тихо радовались. Всё равно боялись радоваться громко.

   В силу своего малолетства я мало что понимала, но жалела свою бабушку. Бабушка ходила заплаканная, повторяла, как в бреду:

   - Как такое может быть? Я не могу поверить? Он - наш вождь, с его именем мы шли на ратные подвиги и погибали в бою... Что теперь будет дальше? Чему учить детей и молодое поколение? Какое счастье, что Александр Романович до этого не дожил...

   Я обнимала её, вытирала слёзы:

   - Бабушка, ну не плачь, пожалуйста, я всё равно тебя любила и буду любить, даже если не станет коммунизма...

   - Вера, не говори ерунды, где ты этого набралась? От Мишки? Стегать его надо, ишь, какой умник. Молчи и никому такого не говори. Был коммунизм и будет, только какой-то другой, наверное...

   И опять начинала плакать.

   В субботу утром мы сидели на кухне и поедали Клавины блинчики с чаем.

   - Ты, Галю, не плачь, чего ты убиваешься. Работала, заработала пенсию, воспитала хорошую дочку, имеешь внучку...

   На кухню зашёл Глузман за закипевшим чайником.

   Клава подскочила:

   - Господин доктор, Юрий Климович, возьмите, я тут блинов напекла с утра, очень вкусные.

   - Клавдия, перестань уже называть меня господином и по отчеству. Мы же с тобой на брудершафт пили. А за блины спасибо - возьму. А вы, Галина, перестаньте слёзы лить. Вы бы себе задали вопрос, почему все молчали до сих пор и где они были, когда всё это происходило...

   Глузман вышел, неся в одной руке чайник, в другой - тарелку с блинами. Клавдия вслед перекрестила его спину.

   - Какой человек! На брудеш... брудур... со мной пил, не брезговал. Еврей, но очень хороший человек.

   Она вернулась к столу, долила себе чаю.

   - Ты, Галю, жила за спиной своего мужа, печатала свои газеты, а жизни не знаешь... Я из раскулаченных, мало кто об этом знает. Мой дядька, царство ему небесное, женился на мне и поменял фамилию. Как пришли к нам в деревню и единственную корову нашу стали уводить, муж мой, царство ему небесное, не выдержал и, схватив вилы, пошёл на них. Застрелили его у нас на глазах. Мало им было, меня снасильничали, - она покосилась в мою сторону, но бабушка её не перебивала, - а Зина маленькая кричать стала, так её прикладом по голове... Оттого и оглохла... Бросили нас умирать. Как я до дядьки дошла, до сих пор понять не могу. Он жил в малюсеньком домике на Трухановке. Старый был и вдовый, но мы поженились, чтобы мне документы поменять. Где я только не работала... Вокзал новый строила, работала штукатурщицей и каменщицей. Как война началась и стали бомбить, мы успели убежать, пока мост через Днепр не уничтожили, люди добрые приютили в бараке. Я с немцами не водилась, и подстилкой ихней не была. Работала в прачечной, там было тепло и давали паёк, Зина была всё время при меня. Нужно было жить, там и научилась шить. Вот так, Галю, люди выживали. Вы в Свердловске всего этого не знали. Не плачь, всё успокоится...

   А в декабре 1956 года, накануне Нового Года к нам пришёл Дед Мороз...

Назад Дальше