Над ним издеваются одноклассники. Так мне рассказывали подружки. Он нелюдим. У него нет друзей. И говорят он лежал в психушке. Его кожа бледная -- он вряд ли часто выходит гулять. Почему к нему тянет? Наверное, потому что я умею скрывать недостатки и подчеркивать достоинства. Я бы поправила его волосы, я бы застегнула верхнюю пуговицу на его рубашке. Погладила бы ему штаны. Он не красив, но он симпатичен. Как и я. Я бы очень хотела ему помочь, но при этом очень боюсь.
- Хотите я прочитаю вам свои стихи? - Завтра, обязательно завтра!
В его окне не горит свет. Я пытаюсь посчитать номер квартиры, чтобы позвонить в домофон. Наверное, услышу голос его мамы. Она спросит "Кто?". Я поздороваюсь и скажу, что к Нему. Наверное, она позовет его к трубке. Или откроет мне дверь, и я зашагаю по ступенькам на трети этаж. Начну задыхаться уже на втором. Не потому, что слабая. Потому, что волнуюсь.
На уроках физкультуры я лучше всех бегаю. Даже мальчики меня не могут догнать. Только сейчас я так медленно шагаю вперед. Обычно мои ноги несутся стремительно. Как и его. Он почти бежит прочь каждый раз, когда его вижу. Знаю что не от меня, что из школы. Но думаю об этом. Думаю, что точно за ним поспею за ним. Что убежим вместе. Розовые нюни пятнадцатилетки.
Меня обзывают. Грубо и обидно. Когда я призналась подружке в чувствах Нему. И она сказала, что мы друг друга стоим. Это прозвучало обиднее всех обзывательств. Не знаю, почему. Я думала, что лучше, чем Он. Может просто казалось.
- Хотите я прочитаю вам свои стихи? - Да. Давай сейчас. Долго, наверное, заставила тебя ждать? Прости, пожалуйста.
- Ничего страшного. Слушайте...
Пусть кончится здесь!/ Не хочу, не могу так страдать../ Я пытаюсь, но у губ не выходит сказать.../От судьбы, за грехи мои, месть!
Но пусть здесь же начнется!/ Ведь есть шанс. Я верю шанс еще есть,/ Попытаться в друг друга жизни влезть,/ Но судьба не дает, судьба не сдается.
Сердцу сложно! Сердце бьется и рвется!/ То, в чем вижу я смысл мира весь,/ Пусть,,пожалуйста, кончится здесь, /Но, прошу, пусть и здесь же начнется.
- Ты влюбилась, радость моя? - Угу.
- А кто твой принц? - Он на год старше, он...
- Я поняла о ком ты. Золотце, ты ему очень нужна. Обязательно заговори с ним.
И что? И где он? Я стала приходить в школу на полчаса раньше. Но его не было ни в один из дней. Выучила расписание о класса и каждый день приходила к кабинету, в котором у него должен был быть последний урок. Но его не было.
Подружка рассказала, что он опять попал в больницу. Что ему совсем плохо. И я испугалась, и плакала всю ночь. Хотела уже прийти в больницу, но... Он появился. С почти мертвым лицом. Вдали от всех. Уставился в стену, что-то шепчет губами. Я пролистала тетрадку, нашла стихотворение, которое хотела ему прочесть, повторила его. И пошла.
И вот я напротив него, но он опускает руки и я вижу: глубокие шрамы. От запястья к локтю. Бордовые и розовые и почерневшие и совсем белые. Ноги застыли. Ни вперед, ни назад. А из головы вылетели все слова. Я отвернулась, чтобы он не видел, снова достала тетрадку, а, когда все вновь повторила, его уже не было.
Весь учебный день я спорила сама с собой. И окончательно решила только поужинав дома. Я должна все ему сказать. Пусть кончится....нет, пусть кончатся -- кончатся нудные нюни пятнадцатилетки.
Квартиру я высчитала, и вдруг в окне загорелся свет. Через светлые шторы вырисовался тенью силуэт. Тело, голова, а от головы вверх узкая черная полоса. И тень качается влево и вправо. То влево, то вправо.
На весь двор зазвучал женский крик. В груди у меня йокнуло. Женщина в его окне все кричала. Я закрыла ладонями лицо и почувствовала, как в них по каплям собирается влага. Оторвала их чтобы посмотреть. Две искрящие в фонарном свете лужицы. Два океана нюнь пятнадцатилетки.
Дышалось легче. Но трясло от холода, и любое движение вверх отдавалось головокружением. Я по привычке достал читалку. Страница обновилась. Красовалась новая, еще не читаная. Срочно я схватил телефон, увидел, что сеть есть. Надежда заиграла в моих глазах. Вдруг появились силы. Я скорей, в два движения набрал номер редактора.
- Алло! Алло!
- Тебя не слышно совсем! Где ты? Второй день не дозвониться до тебя!
- Алло, слава Богу! Мы с Катюшей уехать не можем. Пришлите машину, я на дороге с трассы.
- На какой дороге? Дороге куда?
- Как куда? Шерегешский район. Вы же..
- Что ты там делаешь? И Катюша с тобой?
- Эм, вы ведь сами нас отправили.
- Никуда я вас не отправлял. Катюша с тобой?
- Я, эм..нет, она ушла. Я догнать её пытался..
- Ты пьяный что ли?
- Я...я на дороге. Тут холодно, я один. Я долго не выдержу.
- Я спрашиваю, ты пьяный?
- Чтобы не замерзнуть выпил..
- О, ну все поня...
Звонок оборвался. Телефон без долгих церемоний выключился. Экран почернел и на нажатия кнопки не реагировал. Заиграла истерика. Я закричал. Забил кулаком по холодной земле, телефоном по истрескавшемуся асфальту дороги. Забились слезы. Я снова упал набок. Почувствовал, что больше не могу шевелиться. Сил только и хватило, что бы подвинуть читалку ближе, прочитать страницу и перелистнуть на следующую. Последним абзацем, что я вдохнул был:
"Плечи мои вдруг потеряли всякую тяжесть. Я все еще чувствовал прикосновения, но становились они все легче и легче. Вес стал пропадать и во мне самом. Легкость, сравнимая с невесомостью. Легкое ощущение эйфории, оттеняющее беспросветную истерику. Оковами тянущими вниз были лишь капли слез на щеках. Я боялся нового луча света, мне более всего было страшно увидеть себя теперь. Темнота хватала лапой за лицо и оставались только мокрые пятна. Лапа сухая, это само лицо растекается. Тает. Захотелось задать вопрос "Где мы?". И знал, что никто не ответил, но сам вопрос вопил о своей необходимости. Пальцы скрестились между собой, я смотрел в их сторону и воображал, как они должны выглядеть. Но фантазия рисовала совсем не мои руки. Слишком шершавые, или слишком гладкие. Я не помнил, как выглядят мои."
В глазах потемнело. Сердце почти остановилось. Я почувствовал, как кто-то поднял меня на руки. Как я поплыл в пространстве. Потом почудилось тепло. Что-то мягкое под моей спиной. Я потерял сознание, а, когда очнулся, было совсем темно.
***
Это бала та же палата. С тем же черным окном. Но теперь там был чуть заметный огонек -- костер, с тенями вокруг него. Я смертельно устал, меня знобило, и руки и ноги кололи судороги. Я только и смог прохрипеть:
- Во-ды..пожалуйста, пить...
Тётка-врачиха засуетилась перед лицом, тушей закрывая вид на черное окно. Взяла стакан, уже собиралась выйти, но её остановил мужской голос:
- Погоди, у него была бутылка с собой. Плесни ему этой дряни.
Я с трудом обернулся. На койке, где спала Катюша, развалился на водитель. Лицо его нервно дергалось. Заметно это было по шрамам, что скакали, как кардиограмма при тахикардии. На коленях его сидел Мальчишка. Жадно грыз мороженное, осыпая пол шоколадной глазурью. Тётка-врачиха увидала крошки, зло простонала "Ыыыы", ткнула пальцем в тающие черные капли. Водитель глянул на нее:
- Да уберет он все, не донимай ребенка. И напои дичь.
Мне к губам приплыл граненый стакан, я жадно заглотал, приговаривая в эхе стакана "Сука, это ты, ублюдок!"
- Не ругайся. Мне и самому немного не по себе. Не люблю я это. Потому что не местный от рождения. Хотя и привык. Но немного.
Я отстранился от стакана. Жажда заиграла еще сильнее, но я стерпел.
- Где Катюша?
- Нет её. Как выйдем, может увидишь собак. Они кости её доедают.
Шея онемела и бросила голову на подушку. Я смотрел в потолок и слушал.
- Она просто ближе спала к двери. Так что её первой отдали. Сейчас все подготовят, и тебя отдадут.
- Куда отдадут?
- "Кому" ты хотел спросить. Ил(ь/и)е. Его кормить надо. Он теперь не так часто просыпается, но еще просыпается. Ничего личного, такова традиция.
- Ил(ь/и)я же друг мелкого.
Мальчик угукнул набитым ртом.
- Друзья. Почти как братья с ним.
- Когда я ем, я глух и нем. Помнишь?
- Вы скормили Катюшу... человеку?
- О, нет-нет-нет. Ил(ь/и)я не человек. Он наш Бог.
Тётка-врачиха с недовольным стоном "Ыыыы" вышла.
- ...их бог, - шёпотом добавил водитель. - Я то понимаю, какое это зверство. Он или урод, или монстр. Что-то одно точно, а может и то и другое. Но, если не тебя, так моего сына.
- Они же друзья?
- Друзья? Сына, иди прогуляйся... Я не знаю точно, но уверен, что у этой твари друзья уже были. Ему лет шестьдесят или семьдесят уже. Но я смотрю на местных и вижу, в "голодный год", когда дичи нет, языки они друг другу вырезали и своему богу скормили. А он еще ребёнок. Ему голову уже промыли, и матери его промыли. Тут говорящих осталось всего ничего. И с каждым годом все меньше. Нет у этой твари друзей, если она голодная. А сын мой вечно с ним пропадает, как тварь проснется. Вот будет она голодная -- не моргнет, сожрёт.
- Языки?
- Да, это вроде деликатеса для него. Ну, и как мне объяснили, срезали они сами, и срезая подумали...Подумали, что без рук и без ног работать не получится, а без языка вполне можно.
- Катюша...
Я не мог плакать. Глаза пытались выдавить хоть каплю, но не получалось. Снова тошнило. В черном окне снова заиграли тени, искажаясь в пугающие формы.
Мальчик вернулся. Водитель велел ему вытереть пол, а сам ушел.
- Эй, можно тебя попросить кое о чем?
- Сбежать что ли хочешь?
- А ты поможешь?
- Нет. Ил(ь/и)ю кормить нужно обязательно. Он и так совсем плох стал в последний год.
- Тогда о другом попрошу.
- Проси.
- У меня читалка была с собой. Не выкинули еще?
- Не, она у меня.
- Дай прочитаю последнюю страницу. Она должна была обновиться.
- Хех, зачем.
- Просто надо.
- Любишь читать?
- Если не читать, то не поймешь, кто ты.
- А так не понятно?
- Ты -- это то, чем ты дышишь. А дышим мы, без сомнения книгами.
- Чего? Воздухом же..
- Животные дышат воздухом. Человек -- иное. Ему важен сюжет. Ему важно почему он дышит.
Последняя страница меня не заставила радоваться. Я лишь дважды прочел один абзац:
"Что же там впереди? Я слышал явно лживые речи о том, что там непременно выход. Мы двигались не столько вперед, сколько вниз -- это ощущалось не телом, но рассудком. Мысли о том, что выхода нет отвлекали от тишины и темноты. Пугать себя чем-то не столь страшным, чем ужасы окружение -- это так по-людски. Так по-людски дышать друг другу в уши, на пути в пустоту. Во мне не было больше сил. Но главное, не было никакого желания идти дальше. Когда погас последний луч света, мне даже стало легче."
- Пора.
Водитель поднял меня на ноги. Сил вырываться не было, но я пытался переставлять ноги, имитируя шаг, имитируя, что мне не страшно. Задний двор. Костер. Толпа людей. Стоны хриплые, радостные, злые, скучающие. Меня швырнули перед костром. Так, что ничего не было видно, свет огня заставлял щуриться. Наконец, послышался шорох, начались мерзкие побулькивания, какие слышны процеживая слюну сквозь зубы. Треск веток.
Бесцветное тело, почти прозрачная кожа, острая человеческая голова с большими желто-коричневыми зубами, шипящая и смеющаяся. Руки на худых костях, мышцы свисающие, заметные сквозь кожу. Морщины паутиной по щекам. Шея столетнего старика, с гнилыми пятнами цветного лишая.
Руки, плечи торс, но дальше.. Ноги сходились вместе, как хвост улитки, или змеи. Цвета улитки, столь же скользский отросток, завернутый в широкий с заботой связанный пушистый шарф. Этот отросток был полон костей, и видимо, когда-то был полон мышц и сил. Но я видел кожаный мешок, тянущийся за ползущим телом. Я наконец-то смог заставить себя сказать хоть что-то:
- Этот жалкий ком кожи не смог бы убить Катюшу, ему бы не хватило сил..
Кто-то пнул меня в живот. Десятки рук потянулись к лицу, раскрыли с силой рот. Ухватились за мои щеки, за губы, за зубы, за подбородок.
- Мы ему помогли.
С силой руки потянули во все стороны. Мои уши оглушило от собственного крика. Руки тянули, челюсть хрустнула, брызнула кровь, хрустнула еще. Тварь уже забиралась на меня. Руки тянули, боль горела в глазах ярче костра, я пытался вырываться, я бился что мог, нижняя челюсть отрывалась все ниже, зубы в верхней сперва вдавили в дёсны, потом выкорчевали вовсе.
Тварь оказалась напротив моих глаз, капала слюной в фонтан моей крови. Рот его открывался и закрывался, губами он ухватил мой язык и принялся обсасывать. Пока не впился в него клыками. Звон в ушах начал утихать, я услышал, как толпа скандирует "Ы-Ы-А-Ы-Ы-А!". В боли я начал терять себя.
- Пап, а как прочитать с начала?
- Ну, вот же написано "Вернуться в начало", ткни пальцем.
"Прямо по коридору"
Я выпил около трети бутылки. Нас было пятеро и потому мне это казалось победой. Пошатывало так, что стали заметны тени от собственных ресниц. Пьяная голова моя богата на выдумки. Я вместе с Теддом уже был готов рвануть к шлюхам, но три наши спутницы отказывались расходиться. Наша маленькая корпоративная вечеринка виделась мне, не более чем аперитивом перед веселым вечером. И Хлои, и Кетти и Дафна -- хоть и веселые, но все же женщины. Весь градус своей порочности мужчина готов показать только плечом к плечу с другом. Подруга же, либо под струю градуса должна попадать, либо катится лесом. Однако от них было не отвязаться.
Хлои явно перегибала палку, выкручивалась гораздо сильнее, чем выпила. Такие наигранные выкидоны злили и улыбался я тоже наигранно. "Спорим я допью её залпом?" - говорила она, сверкая щербинкой в зубах чаще, чем в словах попадались гласные. Дафна ей поддакивала "Давай, сучка! Я в тебя верю". Ниразу не видел Дафну одну. Дафна только и делала, что вторила кому-либо. Тем неприятнее было, когда вторить она начинала мне.
Я затрещал первое, что шло в голову, а шли туда только жажды выпить еще: "Алкоголики не бегут от своих проблем. Более того, в проблемах они нуждаются. Выпивка для них не ответ, ответом является утреннее похмелье. То нещадное состояние рвотной пустоты. Когда ужасы мира внешнего, наконец совпадают с ужасом мира внутреннего. Но пьют не за этим и не потому. Для алкоголика выпивка -- это хобби. Трата времени, с полноценным погружением в дело. Сравни рисованию или графомании. Потому истинных успехов в пьянстве можно добиться лишь заболев пьянством абсолютно. Но успехи эти настоящему миру успехами не кажутся, да и сулят быструю и страшную смерть.