Геннадий НИКОЛАЕВ
ЗАБРОШЕННЫЙ ПОЛИГОН
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1
— Вы, молодой человек, проявили незаурядную настойчивость. Это хорошо. Вялым в науке делать нечего. Если аспирант, лучше всех понимающий значение своей темы, не может убедить других, не может справиться с трудностями на первых же шагах, то лучше ему не ввязываться в эту игру. Пусть идет инженером на производство или в отраслевую науку. Верно, молодой человек?
— Верно! Лично я просто кожей чувствую, как тема давит на меня. В смысле важности.
— Вот-вот! Кожей! Именно кожей! А тема у вас действительно чрезвычайно важная. Потому и обсуждаем. Вообще мне нравится ваш «самовар». И картинки красивые. Но вот вопрос: если этот, как вы говорите, лазерно-плазменный штопор действительно пробьет толщу воздуха до пяти километров...
— Пробьет! Клянусь!
— Хо-хо! Молодец! Однако уверенность в науке хороша, самоуверенность пагубна. Где вы собираетесь испытывать установку? Надеюсь, не в городе?
— Аэрофлот не подпускает ближе чем на две сотни километров — по всем четырем направлениям.
— Правильно, не хотят рисковать...
— Перестраховщики! Чего бояться-то? Это же не пушка.
— Вам, простите, сколько лет?
— Двадцать шесть.
— О! Если бы юность знала, если бы старость могла... Моей внучке двадцать девять... Ну-с, молодой человек, чем сердце успокоится?
— Вы имеете в виду... испытания?
— Вот именно! Где? Когда?
— Тут так. Если уходить слишком далеко от города, то усложняется электропитание установки. Вообще усложняется всё: доставка, монтаж и так далее. Если же слишком приближаться, то растут помехи от сетей и предприятий городской зоны.
— Значит, вы оказались в положении Одиссея в Мессинском проливе, между Скиллой и Харибдой. А помните, как поступил Одиссей?
— Залепил уши воском и велел привязать себя к мачте...
— Молодой человек! Вы путаете. Так он поступил, когда спасался от сирен, этих красоток со сладкими голосами.
— Возможно, возможно. А вы ничего не перепутали? Почему вы сказали «Скилла»? Разве не «Сцилла»?
— Можно и так и этак, но у Жуковского — Скилла.
— У Жуковского?! Это же Гомер!
— А переводчик — Жуковский. Классику надо перечитывать, молодой человек. Так вот, против Скиллы и Харибды, как мне помнится, царица Цирцея не знала средств, но посоветовала не приближаться к Харибде в периоды, когда та заглатывает море, держаться поближе к Скилле, хотя при этом придется потерять шестерых гребцов. Почему шестерых? Не помните?
— Столько ей требовалось на завтрак.
— Хм, потому что у нее было шесть голов. А вообще какие можно сделать выводы из столь поучительной истории? Не мучайтесь, я вам скажу. Во-первых, в мире есть вещи, не подвластные даже богам! Мысль весьма крамольная во времена Гомера. Да и по нынешним — тоже. И как только «Илиаду» и «Одиссею» пропустила греческая цензура?! Во-вторых же, в науке, как и в жизни, надо искать, батенька мой, пристойных компромиссов. Но не всегда! В тех случаях, когда дело идет о чести, об истине, о порядочности,— никаких компромиссов! Только на костер! Ну, а в данном случае, что ж, конечно, надо выбирать золотую середину. Решили, где она?
— Деревня Камышинка, двести двадцать семь километров. Есть подстанция, правда, сельская. И есть старый заброшенный полигон. В годы войны там пристреливали минометы.
— Откуда такие архисекретные сведения?
— Это моя родная деревня...
— Вот как! А подстанция? Хватит мощности?
— Мы прикидывали, должно хватить. Ну, если возникнет дефицит, думаю, на какое-то время можно отсечь все остальное...
— А местные согласятся? Крестьяне.
— У меня отец председатель колхоза, поможет. Я ведь поэтому и выбрал родную деревню.
— Разумно. Тем более, насколько я понимаю, вы уже в цейтноте.
— Есть немножко.
— Аспирант не должен опаздывать с диссертацией, это, знаете ли, все равно что опаздывать на собственную свадьбу. Да? На собственную свадьбу опаздывать не годится. Значит, вы деревенский?
— Был.
— Почему же «был»? Это, молодой человек, навечно, как, скажем, питерский, тамбовский, рязанский, вологодский. Я, к примеру, местечковый. Крохотное было местечко — возле Шклова,— вшивое, грязное. Помню, в сенях нашей хибарки стояла кадушка с селедкой и мы, голопузые, запускали туда ручонки, вылавливали рыбицы и хрустели, как огурцами. А папа любил шутить: «И что за паршивый город Шклов — когда надо разменять десять рублей, так нет этой паршивой десятки». Думаю, папа больше трех рублей зараз не держал в руках за всю свою жизнь. Понимаете, молодой человек, не надо стыдиться места своего рождения. И среды, из которой вышел. Я, например, с гордостью говорю, что родился в местечке. Человек в течение жизни или поднимается, или, наоборот, опускается. Одно дело — родиться в потомственном особняке, в семье, скажем, генерала или министра, и совсем другое — в грязной вонючей хижине. Разные нужны «затраты», я имею в виду душевные, умственные, физические, чтобы выйти «в люди». Так что гордитесь: вы — деревенский!
— Вы говорите — местечковый, а совсем не похожи.
— Не похож — на кого?
— Ну, на местечкового, в том смысле, в каком обычно понимают.
— А на кого похож?
— На нормального академика.
— А есть ненормальные академики? Смешно...
— Извините, неловко выразился. Просто на нормального человека.
— Спасибо! Значит, из местечкового получился нормальный академик. Забавно... Понимаете, трудность в том, чтобы, поднимаясь из среды, которая тебя родила, оставаться нормальным человеком. И других считать нормальными. Вечная Скилла и Харибда и здесь! Как часто люди, едва-едва выбившись «в люди», начинают с презрением относиться к взрастившей их среде. Возникает мысль об избранности, то есть — ущербности других... Вы, простите, не цыган?
— А что, похож?
— Да, что-то в вас этакое, пронзительное, подвижное, озорное,
— Нет, я — русак. И в папу, и в маму...
— Хм... Итак, выяснили, как говорится, подноготную друг друга... Деревня
Камышинка, двести двадцать семь километров от города. С Аэрофлотом согласовали?
— Да, есть официальное разрешение. Мы хотим по-быстрому провести испытания, за июнь и июль, пока хорошая погода.
— Стремление правильное. Но имейте в виду, молодой человек, при изучении физических явлений на природе надо быть особенно придирчивым к себе, особенно бдительным. Природа коварна: вы будете спешить, она начнет подсовывать вам случайные результаты, хотя вы-то будете думать, что они закономерные. Природа бесконечно богата, у нее есть все что угодно. При одной погоде даст один разброс точек, при другой — совсем другой. Чтобы понять природу, нужна статистика. Только статистика способна дать вам реальный портрет этой взбалмошной дамы, только статистика! Так что торопитесь с умом. Двойной смысл, но и так и этак правильно. Не пытайтесь выведать у природы сразу все тайны, она вас обкрутит вокруг пальца, как выражается моя внучка, запудрит вам мозги. Работайте без спешки, но напористо. Вам придется сделать очень много замеров.
— Спасибо, учтем ваши советы.
— Учтите, учтите, если сможете... А что, в этой Камышинке камыша много?
— Там, понимаете, много сухих болот, но есть и живые.
— Живые?! Прекрасно сказано! Живое болото! Оно дышит, шевелится?
— Да, есть и непроходимые. Клюквы на них...
— А вы знаете, что болота притягивают молнии?
— Нет, не знаю.
— Так вот знайте. Влажные почвы хорошо проводят электрические заряды и во время грозы представляют серьезную опасность для людей и животных. Я это знал еще в детстве. Мальчишками бегали на болото любоваться молниями, ну и, конечно, получали хорошую взбучку от родителей. Оказывается, молнии били именно туда — в болото.
— Подыщем сухое место.
— А дороги? Установка, насколько я понимаю в «самоварах», будет тяжеленькая.
— От райцентра до Камышинки гравийное шоссе, а до полигона — грунтовка. Была. Но дороги ведь живучи.
— В отличие от людей... Ну ладно. Еще есть вопросы к нашему аспиранту? Нет? Тогда так и запишем: одобрить идею, конструкцию и методику испытаний. Думаю, этот ваш «самовар» может оказаться весьма перспективным прибором. Весьма перспективным! Но надо его как следует испытать. Как следует! И вот еще что. Давайте-ка напишем письмо в райком партии и попросим поддержки. А я позвоню в отдел науки обкома, пусть-ка они звякнут в райком. С письмом будет солиднее, а со звонком — надежнее. Все, друзья мои, за дело!
2
Николай выехал на рассвете. Было еще сумеречно, еще по-ночному, желтым мигали уличные светофоры, и пусто было, как ночью, но небо уже открылось, раздалось ввысь и вширь, засветилось, заиграло полутонами, вбирая в себя яркость близкого весеннего солнца. Николай пролетал перекрестки на полной скорости, не беспокоясь, есть там кто по сторонам или нет,— верил в свою счастливую звезду, в исключительное везение. Гнал, торопился до обеда попасть в Камышинку, застать отца на месте, разом решить все вопросы. Когда на днях говорили по телефону, отец предупредил, чтоб поторапливался, а то вот-вот грянет заготовка кормов — тогда ищи ветра в поле! Потому и не стал дожидаться Аньку с Димкой — сынишка, бедолага, так рвался в эту первую дальнюю поездку с отцом! Даже жалко стало мальчишку: уснул вчера весь зареванный. Хорошо, Аня понимает, в данной ситуации каждый час для него дорог, успокоила Димку и сама была умницей: собрала в дорогу, подарки для родственников подыскала — каждому что-нибудь полезное и приятное. Другая на ее месте фыркнула бы, надулась — еще бы, на новой машине, купленной на деньги ее деда, и без нее?! Нет, с Анькой ему повезло, понимает, старается, терпит, правда, все воспитывает, частенько перебарщивает, хочет, чтобы мужик был на уровне. А он такой и есть, на уровне, хотя не всегда удается побороть в себе деревенскую дичь, но дайте, братцы, время, он еще покажет! «Самовар» — это лишь начало, самый первый шажочек...
К машине Аня подарила ему итальянские темные очки, купленные их соседкой Ларисой, женой Вадима Ишутина, в магазине Внешторга, но он редко надевал их, предпочитал видеть мир в натуральных красках. Тем более ни к чему было напяливать их сейчас: дорога открыта до самого моста, там перекресток, ему по прямой вдоль реки, впереди ни одной машины. Он поднажал на газ, «жигуленок» резво прибавил ходу — за стеклом засвистело. Сто десять, сто двадцать — вот это скорость, в его духе!
Чувство гонки появилось у него, еще когда делал дипломную работу — два года назад. Научный руководитель, Виктор Евгеньевич Мищерин, для которого разрабатывал импульсный источник электронов, приохотил его к чтению американских и английских научных журналов — вот тогда-то, читая статью за статьей о лазерах и об исследовании плазмы, и понял, в каком бешеном ритме ведутся работы на Западе и как надо здорово поворачиваться здесь, в НИИ, чтобы не отставать. Этот вращающийся маховик увлек его своей скоростью, и с тех пор, чем бы ни занимался, где бы ни был, всюду и всегда ощущал упруго пульсирующее время и слышал внутренний нетерпеливый голос: «Вперед, Жиган, только вперед!»
3
Хотя и знал он наизусть каждый поворот дороги, каждый холм и каждый ручеек в родных местах, хотя и ждал того момента, когда вновь увидит свою Камышинку, все же деревня открылась как-то внезапно, с холма, на вершину которого вынесла его дорога.
Отсюда Камышинка выглядела маленькой, затерянной среди рощ, полей и болот. Видны только крыши, телевизионные антенны да электрические столбы с перекладинами. Справа, там, где дорога скрывалась за кустами черемухи, тусклым зеркалом блестело озеро. Лет десять назад, Николай тогда заканчивал седьмой класс, в одну ночь сгорел от молнии веселый соснячок, росший на косогоре по правую руку от озера. Прошло уже столько лет, а гарь так и не заросла, так и стоит голая, рыжая, мертвая.
Слева, прорезая поля и рощи, тянулись три высоковольтные линии: две рядом — мощные, рогастые, с высоченными разлапистыми мачтами и тяжело провисшими проводами, третья чуть поодаль — низенькая, на бетонных опорах, с бетонными же подпорками, неказистая по сравнению с могучими соседками. По первым двум энергия подавалась транзитом от ГЭС в южные районы Сибири и в Казахстан. Третья питала сельские подстанции.
Разогнавшись, он вынужден был тут же и сбросить газ — перед въездом в деревню на обочине стоял нарисованный по всем правилам ГАИ знак ограничения скорости — «40». Удивленный новшеством, Николай только теперь сообразил, что едет по великолепной асфальтированной дороге. Еще два года назад в эту пору тут тонули в непролазной грязи мощные ЗИСы и даже МАЗы. Вытягивали их тракторами — не улицы были, а целые карьеры. Значит, кое-что меняется даже в такой глуши...
Нынче поразила его и тишина в деревне: ни лая собак, ни петушиных перекликов, ни обычного в этот час мычания коров, бредущих с ближайших луговин на водопой, и даже репродуктор-колокольчик, в былые времена неутомимо взбадривавший с верхотуры столба всю округу, теперь почему-то молчал. Что-то и людей не было видно. Мелюзга, ясное дело, еще в школе или в детском саду. Ну а старухи? Старухи-то куда попрятались? На печках сидят? В такой теплый день?
Николай съехал с асфальта на выбитую колесами пыльную площадку возле отцовского дома. Помнится, когда-то тут была зеленая лужайка, сюда подкатывали на телегах, в бричках, вечно тут пахло конским потом, сеном, навозом,— нынче председательский дом можно определить по мазутно-масляным следам: где еще толчется столько машин и людей? — у правления да у дома председателя. Нет, не заросла к нему дорожка, никакая трава тут не выдержит, сама земля не выдерживает, разбивается колесами и траками в пыль. Тут и асфальт вряд ли устоит, в пору класть железобетон...
Отчий дом казался пустым — окна распахнуты, но никто не выглянул на шум подъехавшей машины. Все это было подозрительно. Он вылез из машины, прошел чуть вперед, за кусты сирени, разросшиеся у памятника землякам, погибшим во время войны. Памятник из кирпича был оштукатурен и покрашен белой краской. Фамилии — двумя ровными рядами — выведены золотом. Красная звездочка на острие обелиска блестела свежим лаком. Ухоженный цветник, рядочки фиалок и незабудок, аккуратно подстриженная живая изгородь из кустов шиповника, вареные яйца, конфеты, печенюшки, букетики лесных цветов в стеклянных баночках на мраморной плите и в изголовье памятника — все говорило о том, что за памятником следят, обихаживают его — и родственники погибших, и власти.
Раньше, помнится, сорок восемь фамилий было на памятнике, теперь Николай насчитал пятьдесят одну, значит, местные следопыты отыскали еще трех погибших односельчан. Первый ряд открывала его родня: Александров Емельян Егорович — отец отца, его дед, павший в сорок втором под Ленинградом, и Александров Федор Емельянович — старший брат отца, его дядя, призванный в начале сорок четвертого и погибший в возрасте восемнадцати лет в Венгрии, в боях за город Секешфехервар. Еще один брат отца, Александров Виктор Емельянович, пропал без вести, до сих пор ничего неизвестно, поэтому на памятник его имя не занесли...
На центральной площади, напротив старого приземистого, как сарай, правления колхоза стоял дразнящий своей задиристо-модерновой формой двухэтажный клуб, сложенный из кремового силикатного кирпича, добытого у богатого соседа за помощь людьми, рабочей силой. Перед клубом рядком расположились на асфальтированной площадке с десяток машин — «Москвичи», два больших автобуса, «уазики»; зеленый «газик» — служебная машина отца — стоял тут же. Шоферы сидели на ступеньках клуба, курили и чесали языки. В зале сквозь распахнутые окна видны были люди, доносился гомон голосов — собрание! Поэтому-то и колокольчик отключен, и на улицах пусто. Что же это они, с самого утра митингуют? Странно, время-то горячее...