Заброшенный полигон - Николаев Геннадий Философович 10 стр.

— Ну я же говорил,— гнусаво, растягивая слова, капризно сказал он.— Алла Васильевна знает, зайдете, оформите кого наметили. И нечего было давить. Все у вас?

— Нет, не все.

— Ну что еще?!

— Есть одна идея, хочу посоветоваться...

Резко сморщив нос, Мищерин поддернул очки и так и застыл со сморщенным, недовольным лицом. Николай ждал, когда Мищерин «дозреет», когда природная любознательность шефа переборет раздражение и лень к разного рода организа­ционным вопросам, от которых он отвиливал всеми правдами и неправдами.

— Я знаю, вы не терпите робких и тихих, Виктор Евгеньевич,— начал Николай.

— Я?! Не терплю?! — удивился Мищерин.— С чего вы взяли!

— Да! Поэтому-то я и решил посоветоваться прежде всего с вами.

Мищерин глядел на него сквозь очки, и его припухшие, с красными веками

глазки как-то странно, мелко-мелко подрагивали — казалось, вот-вот он распла­чется от обиды, такое у него было несчастное выражение.

— В начале моей аспирантуры — сколько было тем? — придвигаясь к Ми­щерину, вкрадчиво спросил Николай.

Мищерин пожал плечами, задумался, но, судя по глазам, думал он совсем о другом. Николай помахал перед ним пальцем, проверяя реакцию.

— Что? — очнулся Мищерин.— Чего вы хотите?

— Я вам подскажу, Виктор Евгеньевич. В начале было три темы. Жора Сазыкин — электрическая часть, Ромка Маклашов — конструкция, ваш покор­ный слуга — физика процесса. А что теперь? Одна тема! Понимаете, одна! И тянет ее ваш покорный слуга, то есть — все три темы! Но дело не в этом.—

Николай досадливо прихлопнул ладонью по столу.— Виктор Евгеньевич! Вы опять не слушаете. Мне что, десять раз вам объяснять? Итак, я один тяну три кандидатские. Так?

— Чего вы хотите? — запальчивым тенорком выкрикнул Мищерин.— Идею давайте, ну!

— А идея проста...— Николай придвинулся еще ближе, и Мищерин опасливо отодвинулся вместе со стулом.— Защищать не кандидатскую, а докторскую! Сразу! А? Идея?

— М-м-м...— промычал Мищерин и гнусаво выговорил: — Докторскую, хм, ишь чего захотел... Докторскую...

— А что? Не имею права? Или «самовар» не тянет? Ваша же идея не тянет?!

Мищерин снял очки, протер их полой рубашки (он был в легкой полосатой

рубашке с короткими рукавами), нацепил их и живо, очень внимательно уста­вился на Николая.

— Что? — удивился Николай.— Что скажете?

Мищерин уронил голову набок, увел глаза в потолок, мыкнул что-то нечлено­раздельное. Николай ждал, затаив дыхание. Глаза его не мигая следили за малейшим движением лица Мищерина. Это был миг особой важности. У Николая даже закружилась голова, будто балансировал на тонком канатике над про­пастью.

— Не знаю, не знаю,— проворчал Мищерин, увиливая глазами.— Это, дорогой мой, не в моей компетенции.

— Знаю, не в вашей, но поговорить вы смогли бы... — утвердительно сказал Николай, переводя дух. Самое страшное позади, категорического «нет» не про­звучало, и то хорошо.

— С кем поговорить? — сморщился Мищерин.

— С академиком.

— О-о,— протянул Мищерин, закатывая глаза,— это — нет. Увольте! На это я не ходок. Да и Вениамин Яковлевич, насколько я его знаю, не одобрит. Это, знаете ли, ЧП. Это — через Москву! Тут психологии больше, чем науки.

— Но лично вы как считаете?

— Я? Лично? — Мищерин помотал головой.— Лично я считаю неудобным заниматься этим вопросом — для себя неудобно. Потому что это, знаете ли, большая претензия. Я — доктор, провожу своего аспиранта сразу на докторскую. Очень большая претензия. Нет, на это я не пойду.

— Но почему претензия? — не унимался Николай.— Помните, как сказал Вениамин Яковлевич? Если аспирант, лучше всех понимающий значение своей темы, не может убедить других... Лучше всех понимающий!

— Не уверен, что Вениамин Яковлевич имел в виду то же самое, что имеете сейчас вы.

— То же самое!

— Не уверен.

— А я уверен!

— Ну, если вы так уверены, обратитесь непосредственно к Вениамину Яковлевичу.

— Вы думаете, можно?

— Коля, не морочьте голову,— не выдержал Мищерин.— Я этим вопросом заниматься не буду. Все, до свидания! Мне некогда. Видите, я работаю!

— А кто, как вы думаете, мог бы подсказать ему?

— Кто? Не знаю. Думаю, никто.

— А я знаю — кто.

— Кто?

— Не скажу.— Николай засмеялся и, сунув руки в карманы, гоголем прошелся по кабинету.— Между прочим, вам тоже не безразлично, на каком уровне пройдет ваш аспирант. Верно? Если диссертацию признают докторской, значит, и ваш уровень соответственно подпрыгнет. Так?

— Конечно,— помедлив, согласился Мищерин.— Но, повторяю...

Николай перебил его:

— Все, все, Виктор Евгеньевич, я понял, вам неудобно, вы будете в стороне. Все будет о’кей! До свидания!

3

В первом часу Николай затормозил у подъезда своего дома. На лавочке уже сидели, ожидая его, Аня и Димка. Аня напаковала большую корзину, сумку и чемодан — продукты, игрушки, книги, теплые вещи на случай похолоданий. У Димки начинался дачный сезон, каждое лето проводил у прабабки и прадеда. Сначала с ним возилась Аня, потом, когда у Ани кончался отпуск, подключались бабка и дед, и так уж повелось с молчаливого согласия всех, что старики, то есть дедуля и Калерия Ильинична, при общих продуктах на общей кухне питались отдельно от молодых,— у дедули был строгий режим, нарушать который он не собирался ни при каких обстоятельствах, а Калерия Ильинична считала, что на одного ребенка и без нее достаточно нянек.

Дача была большая, места хватало всем, правда, дедуля недолюбливал сына и невестку, но на отношениях это никак не сказывалось, все были заботливы, внимательны друг к другу, интеллигентны.

Дорога обычно занимала час двадцать, нынче Николай домчался за час. Аня то и дело ахала, просила не гнать так отчаянно, но скорость шестьдесят Николаю казалась черепашьей, и он, где можно и где нельзя, держал под восемьдесят. Димка, сидевший у Ани на руках, восторженно повизгивал, когда удавалось обогнать впереди идущую машину,— Николай довольно улыбался: сегодня сын был явно в него.

Дедуля возился в саду возле беседки, плел какую-то замысловатую конструк­цию из проволок, шариков, нитей. Николай пронес вещи на первый этаж, в ком­нату, предназначенную для Ани и Димки. Дедуля его не заметил. Николай поцеловал Калерию Ильиничну в пахнущую кремом щеку и вышел в сад. Аня прокричала что-то вслед, наверняка какое-нибудь очередное ценное указание, как следует вести себя с дедулей. Димка обнаружил развалившегося в тенечке под кустом смородины любимого дедулиного кота Антика и ринулся к нему. Вальяжный и своевольный Антик, видно, из великодушия и лени, дался для пер­вого раза Димке в руки, и мальчонка, сопя от счастья, понес кота, держа за передние лапы, в дом.

Дедуля мастерил Нечто. От столбика беседки к пяти ближайшим березам тянулись бечевки — в несколько ярусов, от самой земли до крыши беседки. На каждой бечевке было нанизано до двух десятков шариков пинг-понга, без всякого порядка, небрежно, как бы вразброс. Шарики соединялись между собой тонкими нитями — каждый с каждым, и это создавало впечатление невообразимой пута­ницы нитей и шариков в пространстве между березами и беседкой. Дедуля возился в самой гуще, как ногастый и рукастый паук. Орудовал он большой иглой с длинной ниткой, прокалывал шарик, тянул нитку к другому, прокалывал его, потом — к третьему, четвертому и так — от шарика к шарику, от яруса к ярусу. Игрушка получалась занятная: связанные между собой шарики упруго плясали, как на резинках, паутина была не плоская, не симметричная, а объ­емная, не поймешь какая. Дедуля хищно высматривал в ней незаполненные связи и азартно кидался с иглой и ниткой. От усердия он сопел и, точь-в-точь как Димка, теребил нос большим пальцем. (Вот откуда это у Димки! А вредная Анька борется, как она считает, с дурными манерами сына, идущими от де­ревни.)

— Дми-трий Ни-ки-фо-ро-вич! — громко произнес Николай.

Дедуля отрешенно посмотрел сквозь переплетение нитей, кивнул как чужо­му, но тотчас узнал и, улыбаясь белыми зубами, решительно вылез из паутины — конструкция завибрировала, шарики запрыгали. Хаотические эти движения вдруг сильно заинтересовали дедулю: он замер с открытым ртом, ястребиным взглядом высматривая что-то в глубине паутины, потом принялся осторожно подергивать то одну бечевку, то другую, при этом приседал, вытягивал шею, стараясь разглядеть, что творится в гуще нитей. Николай любовно наблюдал за ним, не совсем улавливая, что за игрушку придумал на этот раз хитроумный старик. Наигравшись вволю, дедуля наконец оставил паутину в покое, отошел чуть в сторону, поманил за собой Николая.

— Ну как? — спросил он, не спуская глаз со своей игрушки.

— Здорово, только к чему бы? — ответил Николай.— Я что-то не секу.Дедуля недоуменно, чуть брезгливо вскинул бровь, и Николай тотчас попра­вился:

— То есть понятно, система тел вращения в пространстве,— и, оживляясь от пришедшей догадки, продолжил: — Вы хотите понять, как связаны между собой тела... Хаос и порядок — да?

— Хаос и порядок — заботы господа бога,— насмешливо сказал старик,— у меня задача скромнее. Пытаюсь ответить на один из Димкиных вопросов: почему шар круглый?

— Вот как! Это же чертовски интересно!

— А ты думал,— проворчал старик.— Если бы удалось ответить хотя бы на часть детских вопросов, люди уже давно вышли бы за пределы нашей галактики. А пока давай-ка выйдем хотя бы за пределы нашей дачи,— предложил он и пер­вый, не оглядываясь, зашагал по дорожке в сторону калитки.

Был он высок, узкоплеч, сутуловат. Длинные руки с длинными тонкими пальцами — как у музыканта. Седые короткие волосы — молодежным «ежи­ком». Ноги в светлых шортах — жилистые, голенастые. В такие теплые дни, как нынче, ходил он босиком и без рубашки — закалялся. Вообще-то здоровье у него было неважнецкое: в тех печально известных местах, где отбывал с тридцать седьмого по сорок восьмой свою «десятку с прицепом», пока не высвободили его из промозглых бараков всемогущие полномочия Игоря Васильевича Курчатова, заработал он коварную хроническую пневмонию, которая осложнилась в по­следние годы мучительными тахикардиями. Однако и при самых сильных приступах духом не падал, загонял себя за работу при любой погоде, не хандрил, лишь еще язвительнее подсмеивался над собой и всеми, кто попадал на глаза. Николаю нравились в старике еще и его крутая прямота, честность, не знавшие пощады ни к себе, ни к другим, его напористость, когда бывал прав и добивался чего-нибудь для своей лаборатории, а также светлый, цепкий, несмотря на годы, ум. Разумеется, были у дедули и свои капризы, например, временами, когда плохо шла работа или когда сталкивался с человеческой подлостью, вдруг что-то в нем как бы развинчивалось, он становился раздражительным, обидчивым, мелочно брюзгливым, тогда он избегал разговоров с домочадцами, запирался в кабинете и подолгу сидел, мрачно разглядывая репродукции с картин Пикассо. Такое, к счастью, случалось очень редко.

Николай шагал вслед за дедулей. Начинать разговор о докторской диссерта­ции он не торопился, побаивался — дедуля мог отвесить такую словесную оплеуху, что хватит надолго. А главное, если не так преподнести идею, можно вообще лишиться дедулиного расположения, а этого куда как не хотелось Нико­лаю. И все же он решился.

— Дмитрий Никифорович, хочу с вами посоветоваться,— начал он, догнав дедулю и пристроившись рядом.— Только скажите сначала, у вас были случаи, когда аспиранту присуждали сразу докторскую?

— Сразу докторскую? — рассеянно переспросил дедуля и вдруг остано­вился.— Ты что, нацелился сразу на докторскую?

— Нет, нет,— трухнул Николай,— не я хочу, но...

— Все зависит от результатов,— отрезал дедуля и быстро зашагал вперед.— Нужно хотеть не диссертацию, а результаты, вот в чем штука! Ты давай резуль­таты, а что там будет — кандидатская, докторская — это дело второе.

— Ну, а если будут результаты? — осторожно спросил Николай.— Не про себя — в принципе!

— В принципе? В принципе возможно все, что не противоречит законам природы. Но, между прочим, по моему глубочайшему убеждению, принцип порядочности тоже один из принципов природы. Будь предки в общей массе непорядочными, нас с тобой не было бы. Конечно, это дело статистическое, под­чиняется Принципу неопределенностей Гейзенберга: в данной точке простран­ства в данный момент времени нет абсолютно порядочного индивидуума, но — статистически! — их больше, порядочных. Потому-то человечество и прогресси­рует.

— Почему вы связываете диссертацию с порядочностью?

— Потому что диссертация без результатов — непорядочно. А ты, конечно, считаешь, что человечество регрессирует, поэтому чем дальше, тем меньше нрав­ственных запретов,— с вызовом, задиристо сказал дедуля. Видно, у него уже зачесались кулаки, хотелось схватиться с будущим доктором.

— Всем известно, что вы большой оптимист...

— Ишь дипломат! — фыркнул дедуля.— Нашел оптимиста... Как нынче шутят, я — хорошо информированный пессимист. А вот вы, молодые да ранние, что-то вообще никакие — сиюминутные! Ни прошлое вас не интересует, ни будущее. Какая-то квантованность чувств и мыслей.

У дедули была еще одна слабость, о которой вдруг вспомнил Николай: старик обожал, когда на него нападали молодые, любил спорить и в споре готов был стерпеть любые выпады против себя. Ему даже нравилось, когда его дразнили, обзывали, вообще не церемонились с ним — таких людей он запоминал, а потом всячески выделял, так как считал честными и прямолинейными. Не терпел прилипал и подхалимов.

— Вы, Дмитрий Никифорович, сами себе противоречите,— искренне возму­тился Николай.— Только что говорили, что человечество прогрессирует, больше порядочных, а теперь понесли молодых. У вас все молодые — сиюминутные, все!

Дедуля добродушно расхохотался, схватил Николая в охапку, прижал и резко оттолкнул.

— Не все, не все! Ежели бы все, так не было бы смысла и толковать, пулю в лоб и — к праотцам! На порядочных мир держится — факт!

— Тогда хочу спросить: порядочно ли объединять три кандидатские в одну и защищать как простую кандидатскую диссертацию? Это справедливо?

Дедуля насупился, пожевал вставными зубами, хмыкнул.

— А ты все свое, эк тебе не терпится стать доктором.— Он с язвительной усмешкой уставился на Николая, помотал головой.— Не в ту степь, Коля, стре­мишься, не в ту.

— Но почему? — воскликнул Николай.— Результаты уже есть, а в том, что будут крупные, не сомневаются ни Мищерин, ни ваш покорный слуга.

— Слушай-ка, покорный слуга, от меня-то ты чего хочешь? — резко, с непри­язнью спросил дедуля, и Николай почувствовал, что, кажется, действительно заехал не в ту степь.

— От вас — абсолютно ничего,— прижав руки к груди, сказал Николай.— Вы меня просто обижаете, Дмитрий Никифорович! С кем мне еще советоваться? С этим сухарем Мищериным? С отцом? Смешно! Вы — единственный человек, действительно понимаете...

Дедуля примирительно ткнул его в плечо.

— Ну, ну, ладно, не обижайся, сам виноват, напросился. На будущее урок. Пошли обедать.

Николай вздохнул с облегчением — на этот раз пронесло...

ГЛАВА ПЯТАЯ

1

— Ну хорошо, закончишь ты сельхозинститут и что будешь делать?

— Полеводом буду, агрономом, как папа.

— С аршином носиться по полям? Сильную пшеницу выращивать? Рекорды ставить?

— Зачем так высоко? Клевер, люцерну, горох — тоже неплохо.

— Но это же скука! Каждый год одно и то же, до посинения.

— Почему одно и то же? Папа говорил, агрономия наука живая, развивается.

— Развивается и завивается. Твой отец развивает, а Ташкин завивает. У нас ведь все кому не лень — специалисты по сельскому хозяйству: чем выше кресло, тем крупнее специалист. Вон академик Мальцев сколько лет бился. Какой-ни­будь начпупс черканет резолюцию, и вся твоя наука — псу под хвост.