Селиванов Кумкват
Virgin. Немое кино в цвете
Virgin.
Немое кино в цвете.
Ты посмотри только! Мы пришли, и тут, правда, необычно, хотя еще ничего не началось! Вон напротив двери, через которую мы зашли сюда, стоит белая прямоугольная доска на треножнике! Будто сейчас подойдет какой-нибудь человек с палитрой и станет на ней рисовать. Да, как на мольберте! Только доска раз в десять больше стандартного мольберта. И уж точно никто на ней рисовать не собирается.
Слева у доски стоит пианино. Такое же точно, как было у тебя дома в детстве. Мы еще баловались, стучали по клавишам, изображали музыкантов. Как же оно называлось? "Элегия"! Точно, "Элегия"! У пианино вполоборота сидит женщина. Она ждет, когда все соберутся.
Садись вон туда, рядом с этим странным китайцем. Он что-то прячет в руке, накрытой курткой. На выбритом лбу подсыхают капли. Да, дождь был, пока мы ехали на трамвае. Боишься? Я сяду рядом с ним тогда, а ты - слева от меня.
Какие-то женщины подбирают подолы юбок прежде, чем сесть в кресла. Их лысые и иногда очкастые мужчины заученными движениями промокают платочками лбы.
За нашим рядом кресел стоит мужчина средних лет. Его пальцы что-то подкручивают в проекторе. Проектор старый, с двумя бобинами. От движений рук механика в нем то вспыхивает, то гаснет лампа накаливания. Периодически жужжит лентопротяжный механизм. Свет лампы падает на доску, возле которой стоит пианино. Механик закуривает. К нему подходит сотрудник кинотеатра и сообщает, что курить в залах запрещено. Механик достает из внутреннего кармана своего жакета сложенную в несколько раз бумагу и передает ее сотруднику кинотеатра.
Рассмотрев бумагу механика, сотрудник извиняется и покидает зал.
Наконец, все места заняты. Механик дважды хлопает в ладоши, и свет гаснет. Пианистка начинает играть. Звуки лениво вываливаются из пианинового нутра, словно сонные котята. Если прислушаться, можно заметить в них свист ветра и шелест листьев.
На экран падает свет. В проекторе пробегает пленка, оживляя картинку.
В черном прямоугольнике появляется белая окантовочная рамка, в ее центре текст:
"Часть I. Женя и Ира"
Белый кадр наводняется черными тонами, и вот уже сквозь мелкую рябь можно различить дерево. Но картинка черно-белая. Пока что черно-белая. Ладно, смотрим.
В расселине корней дуба на газетке покоилась торопливо насыпанная горка сухого корма. Бродячие псы пока оставляли ее девственной.
Слегка встревоженный ветерок потрепал дерево по макушке. Его листья сначала вздрогнули, но затем, ощутив благоговейную прохладу, принялись вертеться, словно хор первоклашек на показательном выступлении перед родителями. Восторженный шелест коснулся слуха Жени.
Возле экрана появляется женщина с тряпкой и ведром. Она проводит тряпкой по движущейся картинке, и кадры становятся цветными. Протерев весь экран, она удаляется.
Поле вокруг дуба зеленело первой пушистой щетиной и заканчивалось новостройками. Они глупо таращились на поле, как на неожиданно опустевшее место. Зато в тени его неуклюже разлеглись дождевые черви, рядом свербели кузнечики, а на самых макушках травинок божьи коровки сушили крылья прежде, чем полететь на небо.
Наскоро свинченный забор пялился на единственное в округе дерево. Сквозь его ребра было видно мужчин в оранжевых жилетках, что копались в земле. Радостно тарахтел трактор, и пара грузовых машин, обнажив юные кузова, пестрела молодой зеленью. Возле забора непоколебимым истуканом стоял транспарант с надписью.
На экране вновь появляется черно-белая рамка с текстом:
"Здесь будет город-сад".
Тень крайнего листа самой высокой ветви дерева падала на глаза юноше серой тряпкой, ограждая их от едкого солнца, что подкрашивало город цветом яичного желтка. Женя с немой благодарностью посмотрел на лист. Опять пронесся ветер, дружески потрепав дуб. Однако лист не шелохнулся.
До него было не достать, но юноша протянул руку. На лице Жени тень дубового листа соединилась с тенью ладони. Не спеша, согнув палец, будто царапая небо вокруг листа, он ощутил, как под подушечкой верным рядом пробежали небольшие поперечные бугорки. Воображение рисовало на лазури стежки или, вернее, шов. Но что это на самом деле, Женя не мог предположить. Ветер вернулся. Лист слегка выгнулся, но все же остался в том же положении. Казалось, его верхушка застряла в центре этого "шва".
Легкая нить легла на шею. Приняв за паутину, юноша слепо схватил ее пальцами и нервно отбросил. Ветер возвратил ее на место. Женя повернул голову в сторону докучливой нити, но увидел Ирину. Ее взгляд был направлен туда же, куда он смотрел секунду назад. Однако, улыбка, выявившая ямочки на щеках Иры, дала понять, что девушка краем глаза наблюдает за ним. Пара выбившихся из общей стаи волос, цвета обжаренного песка, вновь легла на шею юноши.
Синий кит ее глаз метнулся в сторону и опасливо застыл, встретившись со взглядом Жени. Позвякивающие на лице веснушки замерли, а едва видневшиеся из-под волос девичьи ушки покрылись розовой пыльцой. Идеально округлый подбородок чуть подался вперед, поджав тонкие губы.
Юноша протянул ладонь, испещренную мелкими узорами еще не пройденных дорог, и ворсистый солнечный свет лег на нее. Через секунду, держась за руки, пара неслась сквозь городские пейзажи, дополняя их тонким штрихом своего присутствия.
Женщина за пианино расправляет плечи. Движения ее рук становятся более точными. Какофония нот мгновенно преображается в польку. Мужчина, сидящий перед нами, начинает слегка покачивать головой в такт. Китаец справа от меня улыбается и поглаживает сверток из куртки.
Май сатанел. Скучающих горожан хватал за грудки и тряс до улыбок. Озарял выхолощенные тельца первоклассников, что почти уже дождались лета. Сгустком вечно юной энергии он катился по городу, засовывая за пазуху обездоленных, недовольных, смурных, и тут же ронял их из-под полы, уже осчастливленных новыми надеждами.
Веселье не покидало лица Ирины. Ее руки будто играли в салки: тут и там она нежно прикасалась к Евгению, будто не нарочно, случайно. Обегала его вокруг, вставала на носочки, заглядывая в глаза, подпрыгивала, опираясь о Женины плечи руками. Солнце играло ее фигурой в театр теней. На моложавой траве силуэт девушки перевоплощался то в кошку, то в птицу. Один раз даже показалось, будто собака махнула хвостом.
Медленно шагая, Женя наблюдал за причудами светотени, за Ирой, за тем, как трава сменялась голой землей с ухнутыми в нее бетонными плитами и бесконечной коростой асфальтовой корки. Редкие деревья и многочисленные здания вспарывали асфальт, словно нож охотника, что потрошит брюхо еще теплой добыче.
С каждым шагом здания становились выше и выше. Дома в два этажа сменялись другими, на пару этажей больше. Этот амфитеатр, выстроенный из старых многоэтажек, казалось, был бесконечен. Антенны домов, точно кладбищенские кресты, торчали нервно поднятыми волосками крыш, улавливая потусторонние звуки и изображения. Их директоры и вибраторы, похожие на фрагменты рыбьих скелетов, показывали в ту точку неба, где, как помнил Женя, нащупывался шрам.
Там небо темнело сильнее. И, словно оспенным пятном, расходилась темнота на всю лазурную гладь, опускаясь и на них, бредущих в вечернем уже городе и наблюдающих, как начинают тлеть фонари, словно окурки прохожих, брошенные в лужу у их ног.
Девушка не выпускала Жениной руки, тянула его дальше, словно буксир речную баржу. Мимо них проносились свалки изжитых вещей, изъеденных огрызков, сбитых в муку стекол, горы деревянной щепы и старый сгнивший пух перин, брошенных забытыми богом хозяевами.
Покидающее город солнце уже не высвечивало звонких ириных веснушек. В слабеющем свете они умело маскировались под общий тон ее кожи, стали неразличимы. Омытые жидкой темнотой вечера, волосы золотились ландышем.
Город располагался к ночлегу. Раскаленный бетон домов отдувался, как мужик после бани. Асфальт твердел. Его черно-глинистое земляное нутро кипело, но внешне он выглядел спокойным, не цепляясь больше к подошвам.
Ира шла спокойно. Она степенно вышагивала, говорила более размеренно, чем днем. Во всем ее поведении чувствовалась утомление от дневных забав. Улыбка не изменяла ее лицу, но теперь выглядела загадочно.
Двигаясь непредсказуемо, словно вычерчивая своим маршрутом паутину, перерезая квадратные дворы, пунктирно преодолевая грязь и мусор, высвеченные тусклыми фонарями, пара вышла к дому, пытающемуся оцарапать темное пузо неба.
Среди остальных домов в городе это здание горделиво высилось над сборищем девятиэтажек, надменно демонстрируя все свои шестнадцать этажей, и стояло в стороне, выглядев при этом, как воспитатель в детском саду, который, в силу своего безупречного превосходства, лучше знает, что нужно малышам. Вавилонская башня эпохи конструктивизма.
На его стенах угадывались блики телевизионных тарелок и следы старой крови. Отвратительная эстетика суицида.
Тапер перестает играть. Киномеханик закуривает очередную сигарету. Женщина слева от тебя достает из сумочки веер и начинает обмахиваться. Китаец сдергивает куртку с руки, немного подается вперед. Под курткой он прятал лысую кошку. Их еще называют "сфинксами". Я вглядываюсь в полумраке. Кошка не живая. Это чучело.
Под тихий стрекот лентопротяжного механизма проектора мы вглядываемся в экран.
Дверь желтушного цвета кое-как поддалась, издав лязг, подобный плачу новорожденного. Открывая дверь за приваренную ручку, Женя ощутил, будто кто-то изнутри подъезда тянет ее обратно, не желая впускать нежданных гостей в маленький обособленный мир подъезда.
За дверью непроглядный мрак налип им на глаза черной мокрой тряпкой. Ира выставила перед собой руку и двинулась вперед. Через шаг ее ладонь уперлась в деревянный массив второй двери. Девушка нащупала ручку.
Свежезаточеным лучом электрический свет резанул по глазам. Три каменных ступеньки помогли подняться на площадку первого этажа. Черными бельмами встретили гостей пять запертых квартир. И лишь шестая радостно распахивала нутро, в которое молодая женщина, улыбаясь, неумело вкатывала детскую коляску. В коляске новый человек пытался понять, зачем ему язык.
Готов поклясться, этот звук издало чучело в руках китайца...
После паузы тапер продолжает играть польку. Скорость игры увеличена вдвое против необходимого. Пианино будто захлебывается.
Между Женей и Ирой пролетела улыбка и, превратившись в солнечный зайчик, побежала вверх. Девушка бросилась вдогонку, юноша поспешил за ней.
Они мчались вверх. Ступеньки лестниц пролетали быстро, их границы невозможно было различить. Будто ковер-самолет подхватил пару и нес вверх, пронзая наполняющий лестничные клетки дым, пахнущий пирогами и вареньем.
На ярких голубых стенах подъезда проносились аппликации из цветной бумаги и рисунки. Вот стоит дом, из его трубы идет дым, вот желтеет солнце. Поезд мчится по рельсам наперегонки с самолетом, а в окнах самолета улыбаются люди. На опушке леса веселятся заяц, поросенок, медведь и осел.
Недавно вымытая, еще не подсохшая плитка площадок отражала яркий свет ламп. Женя щурил глаза, но подглядывал, боясь оступиться и упасть. Повернув после очередного пролета к следующему, он увидел, что что-то несется на него. Инстинктивно прижался к стене. Мимо весело и звонко пролетел футбольный мяч. Следом за ним появился мальчишка лет семи. Он сжимал в руках немного великоватый для его роста велосипед. Двухколесный конь послушно спускался вниз, отсчитывая каждую ступеньку нервным толчком и увлекая мальчишку вниз все быстрее. Юноша увидел на лице мальчика едва заметную кривую белую полосу лейкопластыря, тянущегося от правой брови к виску. Мальчишка торопился за мячом, но боялся потерять контроль над велосипедом, он двигался рывками, останавливаясь каждый раз, когда чувствовал, что его тянет не в ту сторону. Это нелепое волнообразное перемещение веселило его и, каждый раз, резко останавливаясь, он смеялся над своей поспешностью и тем, что из этого получалось.
Женя проводил мальчика веселым взглядом и продолжил подниматься. Вывернув на площадку очередного этажа, он столкнулся со спиной Иры. Она посмотрела на него осуждающе, и поднесла к губам указательный палец. Оглядев площадку, юноша заметил, что света стало меньше. Они поднялись достаточно высоко, и летняя духота уже не доходила до этих этажей. Окна между этажами были плотно закрыты, замки на них - замазаны толстым слоем краски.
Медленные мрачные ноты наполняют зал. Лысый мужчина перед нами утирает вспотевший лоб платком. Китаец уткнулся в чучело "сфинкса" маленьким желтым носом, но глазами не отрывается от экрана.
Возле одной из дверей квартир, той, что была правее всех, стояла группа людей, одетых в черное. До слуха доносился шепот, похожий на гуденье впадающих в спячку мух. Они назуживали, обшикивали, зачмокивали и выбулькивали звуки.
Это доносится из-под брюха чучела в руках желтого господина рядом с нами.
Все это походило на скомканную мантру. Они что-то сообщали друг другу, но сообщали нескончаемо и одновременно, словно нужно было это произносить, а слушать - совсем необязательно. Будто какая-то безраздельная истина возникла в их жизни, и надо было высказать то, что и без того известно всем собравшимся.
Из череды бесконечного бормотания Женин слух выделил совсем близкий всхлип. Глаза Ирины увлажнились. Группа людей разом замолчала и расступилась, обернувшись к девушке. То, что они окружали, стояло на двух табуретах. Внизу, между деревянных подставок, лежала собака и победно грызла кость. Женя хотел подойти поближе, но Ира дернула его за руку, и они пошли дальше. Рукавом куртки девушка вытирала глаза.
Дама слева от тебя выронила веер и пытается найти его на полу.
Свет подъездных ламп ослаб. Встревоженные мотыльки возникли вокруг них, принялись биться мягкими крыльями о раскаленные стекла светильников. Ступени лестниц изменились. Пыль, иссохшие плевки и мелкий сор покрывали цементные горбы. Теперь их никто не мыл. На стенах отмершими чирьями отлуплялась краска. Детские рисунки остались внизу. Их место занимали безжизненные трещины. За межэтажными батареями копошились стаями едва различимые черные жучки и продолговатые набухшие двухвостки. Пауки притаились в углах сплетенных ими сетей, ожидая жертв.
Следующий этаж был настроен радушнее. Сора и насекомых гораздо меньше. Свет ложился на площадку плотнее. Ира тут же рванула вверх. Боясь отстать, Женя прыгнул ей вслед через три ступеньки, однако нога, выставленная вперед, приземлилась на самый край последней, и он, потеряв равновесие, повалился назад. В крайний возможный момент ухватился за перила, чтобы подтянуться. Боль пронзила ладонь, но юноша удержался. Подобрав ноги, он отпустил перила. На поручне перил жил кривой полувбитый гвоздь. Кожа на ладони была содрана, мизинец окрасили лопнувшие капилляры. Прижав на секунду рану к бедру, Женя пошел дальше.
Агрессивный красный жук несся на него, и юноша, еще ничего не поняв, инстинктивно увернулся. Жук пролетел над головой и плюхнулся позади. Женя оглянулся и увидел тлеющий окурок. В этот же момент одна из дверей на лестничной клетке захлопнулась, лязгнул замок и послышались удаляющиеся шаги.