И прошла, наверное, еще целая минута, прежде чем он понял, что кто-то стоит с ним рядом и внимательно наблюдает. Он медленно поднял голову. Это была Стелла Говард в ярко-желтом плаще и голубом шарфе на голове.
— Что вы делаете с машиной мистера Лаббока?
Она спросила еле слышным шепотом, но даже самый громкий крик не ошеломил бы его так, не привел в такой ужас. Его руки вдруг неуемно заплясали. Казалось, какой-то сумасшедший невидимка в бешенстве схватил их своими могучими руками и одержимо дергает с нечеловеческой силой.
Он не мог остановить этот приступ и не произносил ни слова. Она тоже молчала, но пристально смотрела на него, и в глазах ее была чудесная тишина, как в ту первую их встречу, когда она догадалась о самой большой его беде — что он не умеет ни читать, ни писать.
И сейчас она тоже все поняла. Ей было совершенно ясно, что он замыслил, но она осталась само спокойствие.
— Страшную вещь вы задумали.
И опять он ничего не сказал, а она все так же стояла и с жалостью смотрела на его неудержимо трясущиеся руки. Она могла бы заговорить с ним сейчас о розах, сказать, что знает, кто их посылал и почему, могла бы укорить его, пригрозить какой-нибудь карой за преступление, которое он хотел совершить.
Но она молчала, как и он. Просто вдруг она взяла его за руки и сжала. Держала их долго-долго, минута шла за минутой, оба они молчали, а ветер сек их неподвижные лица острыми каплями дождя, и постепенно дрожь из его рук ушла и улеглось волнение.
И тогда она сказала так же спокойно:
— Дайте мне слово, что никогда больше не решитесь на такое. От этого ужаса всю жизнь не избавиться. Каждую минуту думать, что запятнал кровью свои…
Она запнулась и умолкла. Он, онемев, стоял под дождем Потом слегка склонил голову, и в этом движении скорее мелькнула мука, а не признание того, что она права, и единственный звук, который у него вырвался, был судорожный вздох, похожий на всхлип ребенка.
Больше ей нечего было ему сказать; но в последний миг она вдруг нагнулась, помедлила немного и быстро поцеловала ему одну руку, потом другую. Резко повернулась и пошла в гостиницу искать Лаббока, а Пей-Гуляй тотчас же схватил ключ и, упершись подбородком в грудь, принялся закреплять гайки под проливным дождем.
Сейчас он больше не работает в гостиницах. Он продает вечерние газеты — зимой в центральных графствах, летом в курортных городках на побережье. Случается, опьяненный бодрящим летним воздухом, он бежит по пляжу, выкрикивая результаты бегов, животрепещущие сообщения о последних скандалах, катастрофах, международных сенсациях, убийствах. А если новости бывают особенно пикантными, он даже преподносит их с шуткой.
И редко, очень редко его руки вдруг начинают дрожать, но дрожат недолго. Вообще же они у него тверды как сталь, особенно когда он думает о Стелле Говард.
ПИКНИК
— Смотри не опоздай на пикник в субботу, — сказала тетя Леонора. — Я жду всех ровно в одиннадцать. Твой дядюшка Фредди хочет успеть порыбачить до завтрака, а потому выйти надо пораньше.
Я спросил, что за пикник, — как бы между прочим, со светской учтивостью, какую всегда приберегал для милых неожиданностей, которыми любила удивлять нас тетя Леонора.
Мы с теткой сидели на лужайке, в густой тени раскидистой яблони. Июнь подходил к концу, и яблоки были величиной с орех. Много их уже попадало в траву, но сейчас, будто испугавшись пронзительного голоса тети Леоноры, с ветвей осыпалась новая партия.
— Силы небесные! — воскликнула она. — Как ты мог забыть про пикник! Мы все так подробно обсудили, когда ты заходил к нам в последний раз.
Это была типичная для нее беспардонная ложь. Ни о каком пикнике я слыхом не слыхивал. И знал совершенно определенно: ничего мы с теткой не обсуждали. Однако в ее голове пикник уже занял прочное место, в этом можно было не сомневаться, так же как и в том, что в мгновение ока сочиненная ложь тут же становилась для нее непреложной истиной.
— Боюсь, меня не было, когда вы обсуждали эту затею, — сказал я.
— Не было? Ты только послушай, Фредди! — крикнула она. — Нет, ты меня разыгрываешь! Как это не было — ты был. Мы даже сидели на этом же самом месте. Правда, Фредди?
Дядя Фредди, тихий розовощекий толстячок, блаженно дремал в гамаке, привязанном к той же яблоне с другой стороны. Он молча взмахнул рукой, что в равной мере могло означать и протест и подтверждение.
— Да если на то пошло, ты сам и подбросил эту идею, — сказала тетушка, демонстрируя в любезнейшей улыбке длинные крупные зубы. — «А не устроить ли нам пикник с рыбалкой на Мельничном озере, — сказал ты. — Как в прошлом году?»
Это «подбросил» меня просто восхитило. Точный ход! На минуту я поверил, что и вправду сам подал мысль о пикнике, да и все предыдущие пикники — тоже моя затея.
— Более того, ты обещал прихватить с собой ту девушку… ну, помнишь, такая веселая… Как же ее зовут? Пенелопа?
Со всей возможной учтивостью я попросил тетю Леонору принять к сведению, что незнаком с девушкой по имени Пенелопа.
— Значит, ее зовут по-другому. Но как-то очень похоже.
— Похоже? И когда же она посетила этот дом?
— Ах, ты и сам прекрасно помнишь! В страстную субботу ты был на скачках с препятствиями, встретил там двух знакомых девушек и привез сюда. С вами еще был молодой человек, кажется, его зовут Тим. Или, может быть, Том.
— Но я никогда не хожу на скачки с препятствиями, — заметил я. — Я их просто не перевариваю.
— Значит, ты был где-то еще.
— Тим Уолтерс, вот кто любит скачки с препятствиями. А я просто гулял, он меня увидел и подвез сюда. А вы в это время подстригали живую изгородь и пригласили нас выпить вина из красной смородины.
— Но я так отчетливо помню девушек, — с очаровательной беспечностью сказала тетя. — Одну из них звали Пенелопа — такая веселая, лукавая…
— Ее зовут Пегги.
— Прекрасно, пусть будет Пегги.
— И вовсе она не лукавая, скорее стеснительная, задумчивая.
— Вот как? Я думала, стеснительная — это Вайолет.
— Валери, — сказал я. — Веселая — Валери. Сестра Тима.
— Сестра? — удивилась тетя. — Я думала, они муж и жена.
— Обычно на сестрах не женятся, — сказал я.
— Но им бы, может, и стоило. Они так подходят друг к другу.
Тетя Леонора — прелесть, однако не без странностей. Есть люди, не различающие оттенков цвета, лишенные чувства юмора, слуха или обоняния; в тете же Леоноре бушуют какие-то мощные силы, которые мешают ей, хотя бы приблизительно, отличать правду от неправды, реальность от выдумки. Они же толкают ее к прожектерству: ей все время хочется что-то в этом мире исправить. Если она считает, что два человека должны быть друзьями, хотя они не друзья и не склонны ими быть, она будет, не жалея сил, биться за то, чтобы сделать их друзьями, пусть это и кончится полной катастрофой. Когда она умрет, на ее могиле следовало бы высечь:
Боюсь, это сказано про нее — великую устроительницу судеб человеческих.
— Впрочем, это неважно: подходят не подходят, но тебе ведь и самому, конечно, хочется, чтобы они — все трое — присутствовали на нашем пикнике, — сверкнув вкрадчивой зубастой улыбкой, сказала она.
Ну это же было черт знает что! И к тому же невыполнимо.
— Тим, — сказал я, — сейчас в Кейптауне. Он там работает.
— Но его жена и та, другая девушка — они ведь могут прийти?
— Не жена. Сестра.
— Та, веселая?
— Веселая — не она.
— Неважно. Они придут?
— Я их не приглашал.
— Ох, господи, так пригласи же! Никак тебе не втолкуешь, что с тобой? Второго молодого человека я уже пригласила. Нас будет шестеро — в самый раз.
— Какого молодого человека?
Тетка Леонора пустилась в довольно туманное описание некоего молодого человека, которого она повстречала в публичной библиотеке. Фамилия его Беннет или Барнет, кажется, так, хотя она не совсем уверена, но что ее просто поразило — какой у него неухоженный вид. И он ужасно худой. Как видно, совсем не бывает на свежем воздухе. Читает, как она успела заметить, в основном техническую и научную литературу, на одной щеке — то ли на правой, то ли на левой — довольно заметная родинка, и уже порядком облысел — подумать только, так рано!
— А имя? Как его зовут?
— Мне кажется — Дэвид…
— Судя по всему, это Дэвид Бенсон. Я его немного знаю. Работает в страховой компании.
— Да, именно — Бенсон.
— Но скажите на милость, с чего это вам взбрело в голову пригласить его?
В ответ она пронзила меня хмурым взглядом — она меня в чем-то заподозрила, это с ней часто случалось.
— Надо помочь ему выбраться из собственной скорлупы, надо его расшевелить, — подумала я.
При том, что он, может быть, вовсе не хочет, чтобы его шевелили, чуть было не сказал я, однако решил оставить этот как бы брошенный мне упрек без комментариев. И хорошо сделал, потому что она уже, так сказать, допевала свою арию:
— Значит, обо всем договорились? Я пригласила мистера Бенсона. Ты пригласишь девушек. Дядя Фредди позаботится об удочках и наживке. А еда? Чего бы тебе хотелось?
— Сейчас?
— Нет-нет. На пикнике. Фредди! — вдруг позвала она. — Как ты считаешь, что мне приготовить для пикника?
Дядя Фредди откликнулся мгновенно, словно с другого конца невидимого телефона:
— Пирог со свининой и салат из огурцов.
— Ни за что на свете! Как скучно! Просто никуда не годится. Это значит — проявить малодушие.
Поверженный столь решительным образом, дядя Фредди, надо полагать, поудобнее устроился в гамаке и погрузился в еще более сладкую дремоту.
— Знаешь, что было бы совершенно изумительно?
Я снова вспомнил об учтивости и любезнейшим тоном спросил что.
— Полакомиться дарами природы.
— О боже!
Эта нелепая идея так напугала меня, что я не сразу нашелся, что ответить, и лишь напомнил ей, как она ненавидит охоту и всякого рода насилие над животными и птицами, а рыбную ловлю терпит только ради дядюшки Фредди.
— Я имела в виду — речными дарами, — сказала она.
— Боже мой, рыбой?
— А почему бы и нет? Окуньками. Когда-то, в Швейцарии, я ела их с большим удовольствием. На Женевском озере. Filets de perche[13]. С местным белым вином. Пальчики оближешь!
— А если мы не поймаем ни одного окуня? — спросил я.
В ответ она снова ослепила меня своей зубастой улыбкой.
— Мы примем меры предосторожности — захватим с собой копченую форель.
— Тогда ладно, — сказал я.
Быть может, я снова смалодушничал, но я просто растерялся. Душа моя уже скорбела по поводу неухоженного мистера Бенсона, а в воображении рисовалась смешливая, пышущая здоровьем Валери — живая реклама отнюдь не скудной пищи, — обсасывающая бледные косточки стограммового окунька.
— Не кажется ли вам, — сказал я, — что нам понадобится что-то более существенное?
— Все уже продумано, — с обезоруживающей бодростью сказала тетя. — Я испеку большой пирог с мясом и почками. Есть его будем холодным. А вдобавок салаты, пирожки с абрикосами и прочее. С голоду не умрем. Просто я подумала: надо хоть чуть-чуть прикоснуться к дикой природе.
— Ну да, одно прикосновенье — и вы уже с природой накоротке, — сказал я.
— Не поняла. Что ты бормочешь?
— Да так, пустое. Просто думаю вслух.
— Пожалуйста, прекрати. Прескверная привычка. Мне уже случалось тебе об этом говорить. Это хуже, чем делать умные глаза.
Но она тут же отвлеклась от тяжких упреков по моему адресу.
— Фредди, — крикнула она дяде, — на что ловят окуней?
— На червей.
— В таком случае ты должен встать на рассвете, смотри не забудь! Надо накопать червей.
От круглого розового дяди Фредди донесся лишь один короткий звук — точно квакнула спросонья лягушка.
В субботу, примерно в половине двенадцатого, я с осторожностью и не без благоговения ставил в мелкую заводь Мельничного озера с полдюжины бутылок смородинового вина. Подернутое легкой дымкой утро дышало блаженным покоем. Над гладью озера стлался прозрачный туман.
— Но где наши милые дети? — в третий или в четвертый раз спросила тетя Леонора, будто и вправду не знала, где они. — Ничуть не удивлюсь, если они заблудились.
Тетя Леонора неустанно искала в людях, хотя и редко находила, ту бьющую через край энергию, с которой сама бросалась во все жизненные перипетии — от погони за мифическими воришками в ее саду до изготовления смородинового вина и эклеров. Под «милыми детьми» подразумевались неухоженный мистер Бенсон и стеснительная Пегги Мортимер — с большой плетеной корзиной, где лежали тарелки, вилки и ножи, а также всякая снедь; они замыкали наш рыбацкий отряд.
Тетя Леонора решительно вручила им этот груз, даже не пытаясь хоть как-то замаскировать четко поставленную цель: свести их вместе. Без сомнения, это была ее первая попытка «расшевелить» мистера Бенсона.
— Вы не находите, что они просто созданы друг для друга? — сказала она, грациозно перебрасывая вторую половину фразы от Валери Чарлзуорт ко мне. — Не успели познакомиться, и вот пожалуйста — им уже никто не нужен.
И вновь я не мог не восхититься подбором слов: «им уже никто не нужен». Еще одна типичная для нее очаровательная ложь! Вряд ли на свете нашлись бы еще двое, кому так не хотелось бы оставаться наедине.
— Душ слиянье! Они будто только и ждали этой встречи, не правда ли?
Я не ответил, лишь украдкой подмигнул Валери Чарлзуорт. А она подмигнула мне, но я не успел разгадать, что таил в себе полный неги, как само это туманное утро, взгляд ее дивных золотисто-карих глаз — понимание, тайный зов или обычное лукавство.
— А вы двое марш за сучьями! — скомандовала тетя Леонора. — И брать только сухие. Лучше всего от ясеня. Они хорошо горят.
— Я хотел помочь дяде Фредди с наживкой… — начал было я. Но тетя Леонора повелительно взмахнула сковородкой:
— Не надо его беспокоить. Он любит все делать сам.
— Вы уверены, что обойдетесь без помощи, дядя Фредди? — спросил я.
Сладостно попыхивая большой прокуренной трубкой, дядя Фредди кивнул:
— Обойдусь. Спасибо, дружок.
— Ну, что я говорила? — сказала тетя. — Итак, вы с Пегги — за хворостом!
— Валери, — дерзостно поправил я. — Эту девушку зовут Валери.
— Валери?! — воскликнула тетя и устремила на меня печальный, полный укоризны взгляд, словно это я все напутал и ввел ее в заблуждение.
Мы с Валери не спеша побрели к озеру собирать валежник. Напоенное летними ароматами утро, казалось, становилось все краше, все благоуханней. К озеру со всех сторон подступал густой лес — орех, каштаны, ольха, а в дальнем его конце, между островков кувшинок, змеиными головками вскинувших желтые бутоны, мирно плавали дикие утки. Кое-где под раскидистыми деревьями, куда не проникали солнечные лучи, все еще цвели дымчато-лиловые колокольчики. Валери принадлежала к породе тех очаровательных животных, чье присутствие ощущаешь физически. На ней были лимонного цвета шорты и изумрудная нейлоновая блузка, голые руки и ноги покрывал густой загар. В воде она сошла бы за большую золотистую рыбину, на земле же, пожалуй, больше всего походила на красивую ласковую собаку с блестящей гладкой шерстью, и, как у всех ласковых собак, у нее была привычка ненароком прижаться к вам.
— В чем там было дело? — спросила вдруг она. — Ты мне явно подмигнул.
Я все объяснил: как мне кажется, сообщил я, тетя Леонора задумала свести Пегги и неухоженного мистера Бенсона.
— Что за чушь!
— Да это ясно как божий день.
— А ты, однако, подозрительный.
— Ничуть. Обычные теткины делишки.