— Я уезжал.
— Куда?
— На заработки.
— А зачем уезжать? Папа мой не уезжает на заработки. Он дома зарабатывает…
— Папа твой большой человек.
Входят гости, сорокалетние женщина и мужчина, по виду представители творческой интеллигенции. С ними Ляля и Лев, которые вдруг изменились, чувствуют себя бодро, весело. Мужчины подшучивают друг над другом, женщины не отстают от них.
— Старик, подумать только, уже десятая книжка! Это же юбилей! Давай, покажи!
Лев берет из перевязанной шпагатом пачки, которая стоит на полу, небольшую книжку и протягивает Борису. Борис переворачивает книгу и сразу смотрит в конец:
— Пятнадцать листов? Тридцать тысяч — тираж, конечно, не ахти!
— Да, так себе. Вот Сарычев, тот действительно делает…
— Сарычев — да.
— Эти серьги тебе идут, новые? — спрашивает Ляля Вику.
— Что ты, шутишь? Еще зимой купила. Три тысячи, — отвечает Вика.
— Зимой — уже старые, ну Знаменские, ну Знаменские!
— Давай расписывайся, — говорит Борис Льву.
— Сарафанчик от «Левиса»? — оказывает ответную любезность Вика, приглядываясь к фирменному знаку.
— О-о, ублажил, друг! — говорит Борис, пряча книжку в свою молодежную спортивную сумку, заодно вываливая оттуда на стол консервные банки с пивом. На столе уродливо торчит литровая бутыль-бомба, «Южное», не допитое Васей. Борис, как кролик, быстро-быстро моргает, глядя на вино. Лев тоже, чуть косясь на бутылку, берет в руки одну из красивых банок.
— Баварское? Прекрасно! У меня тоже кое-что припасено.
Лев направляется к буфету и вынимает черную красивую пузатую бутылку и ставит на стол, подальше от «Южного».
— Мужики, мужики, — тараторит Ляля, — сейчас буду стол делать.
Она вдруг видит бутыль-бомбу и чуть в обморок не падает. Кончиками двух пальцев берет ее, брезгливо морщась: «Фу, гадость!», относит в тот угол, где сидят Вася с Ксюшей, и ставит на пол.
— Иди руки мыть и переоденься, потом будешь есть и рисунком заниматься! — приказывает она Ксюше.
— Ну ладно, я скоро приду и покажу тебе свои рисунки, а ты пока не скучай без меня, — говорит Ксюша.
Вася остается один со своей бутылью-бомбой. Ляля накрывает на стол. Лев и гости увлеченно разговаривают между собой. Вася ушел в себя и не слышит их разговоры. Теперь все расположились вокруг журнального столика, на котором коньяк, пиво в жестянках, бутерброды с икрой и балыком, фрукты и кофе. Лев гостеприимно наполняет рюмки.
— А где Вася? Вася, что ты там сидишь, присоединяйся к нам! — зовет Лев.
Гости оглядываются на Васю, словно впервые заметив его, и снова занимаются приготовлениями. Вася подходит со своей бутылкой, поставив ее перед собой на край стола, садится.
— Вася? Очень приятно. Коньячка не отведаете?
— Нет, спасибо, я вина, — Вася булькает в стакан. — Не буду мешать, а то утром голова болит. И вообще, я не люблю коньяк «Наполеон». А вы не хотите «бормотухи»?
— Нет, увольте! Это вы сами! — хихикает Борис.
— Вася, и впрямь, оставь свое вино! — просит Лев. Все чокаются, все протягивают свои маленькие хрупкие рюмки, а Вася — свой большой граненый стакан.
— Вася у нас со стройки, а там, как известно, предпочтение отдают не столь изысканным напиткам, — говорит Ляля.
— Период адаптации?
— В принципе, нужно ли адаптироваться? Мне кажется, каждый должен оставаться самим собой и на своем месте.
— Вопрос сложный.
— Звонил Алеша из Москвы.
— Да? Идет статья?
— В ноябре. Не думаю, что после нее Петров останется в плане.
Борис и Лев, довольные, хихикают.
— Старик звонил, интересовался. Позвоню завтра.
— Звони, конечно, обрадуй!
— Как твой Коля? — спрашивает Вика Лялю на ухо.
— Дала отставку.
— Так быстро?
— Ах, надоел.
— Смазливенький был…
— Да, в нем была «вечная женственность русской души».
— Это что, Бердяев?
— Да, Бердяев.
— Это не Бердяев! — встревает в разговор Вася. Все замолкают, поднимают головы, соображая, откуда идет этот голос, из какого космоса, кто это говорит, о чем, зачем?! Потом соображают: ах, это же Вася! Разве он еще тут?
— Это сказал Розанов, а Бердяев привел его слова в книге «Судьба России».
Вася снова уходит в себя. А они возвращаются к прерванному разговору.
Держа в руке яблоко, Вика читает:
— Неверно! — перебивает ее Вася. — И нежно-горьковатый мускус…
— И нежно-горьковатый мускус, —
продолжает Вика,—
— Не яростной, а гибельной, — поправляет Вася.—
— Какой образованный юноша! Кто это? — спрашивает Борис.
— А это Вася! Мой ученик! — с оттенком гордости отвечает Лев. — Ребята, познакомьтесь! Вася подает большие надежды! Пишет талантливую прозу.
— Настолько талантливую, что пока не печатают? — по-доброму подтрунивает Борис.
— У него все впереди, всему свое время.
— Когда вы освободите место для нас!
— Вася из деревни, но успешно осваивается в городе, все-таки уровень культуры разный.
Вася молча смотрит на Льва. Лев понимает, что сморозил. Вася медленно встает.
— Да, я талант, а вы, вы кто такие? Вот вы, вы, кто такие? Лев Сидорович, я наконец понял, кто вы такой!
Все ошарашены. Вася встает и тычет пальцем им в лицо.
— Лев Сидорович, я наконец понял, кто вы такой, и рад, что понял!
— Ну скажи, кто же я по-твоему?
— Соглашатель! Почему вы не пишете проблемных вещей?
— У меня нет такого темперамента, скажем, как у Шукшина или у тебя. И потом, я считаю, что делаю полезное дело.
— Не делаете! Потому что вы ремесленник. А я считал вас своим учителем, другом. Я хочу порвать с вами, пока не заразился вашим прагматизмом, конформизмом!
Лев усмехается, иронично.
— Да не надо рвать, зачем? Ты садись.
— Я вам еще не надоел? — удивленно спрашивает Вася.
— Нет, интереснее становится.
— Вы лишены мук и совести художника, вы не страдаете от душевного разлада!
— Ты меня не знаешь, как можешь об этом судить?
— Я читал ваши книжки. Вы бездарны. Прощайте! Вася берет свой «дипломат» и под презрительными взглядами идет в прихожую обуваться.
— Дядя Вася, ты уже уходишь? — к нему подбегает Ксюша. — А рисунки мои не будем смотреть? Дядя Вася!
— В другой раз, Ксюша, ладно?
Дверь захлопывается.
— Ксюша, вернись!
— Хам какой-то! Надо бы ему преподнести урок! — возмущается оскорбленный Борис.
— Не надо, пусть уходит, — отвечает грустный Лев.
— Явился с этой своей бутылкой! — говорит Ляля. — Как будто мало подворотен! Лев, сколько раз я тебе говорила, отвяжись от него!
— Прет в литературу всякий плебс! — возмущается Борис.
— Я всегда знала, чувствовала, что он что-то выкинет, а Лев хочет выглядеть демократичным!
— Вообще, при желании, можно ему перекрыть кислород, — размышляет Борис.
— Не надо, он талантлив, — говорит Лев.
— Да брось ты! Из-за одного такого литература не обеднеет! Говорить с учителем так по-хамски!
— Насчет меня он прав. Он сказал то, в чем я себе не признавался…
Гости ошарашены.
Вася выходит во двор, и лучи солнца бьют ему в глаза. Он машинально ощупывает карманы, еще сам не сознавая, что ищет, заглядывает в «дипломат». Там тоже нет того, что он ищет.
Вдруг вспоминает, что оставил очки. Ему представляется: гости разошлись, и Ляля со Львом заняты уборкой. В прихожей на тумбочке Ляля обнаруживает черные очки. Она отскакивает испуганно назад, как будто увидела змею. «Лев!» — кричит она. Подавляя тошноту, она показывает кивком на очки. Лев ищет, чем бы взять их. Под его тяжелым взглядом очки крошатся, как под подошвами. Наконец, он тряпкой цепляет их и несет в вытянутой руке, как гадость какую, за дверь и выбрасывает как можно дальше. Потом идет мыть руки. Тщательно, как врач, намыливает руки, вытирает чистым белоснежным полотенцем, обнимает Лялю, и радость и блаженство охватывают их.
Вася решительно возвращается в дом. Лев и Ляля, Борис и Вика, как по команде замолчав, следят за ним. В глазах у них настороженность: от этого всего можно ожидать!
— Дядя Вася вернулся!
— Сейчас, Ксюша, сейчас. — Насупившись, Вася ходит по комнате.
— Ты ищешь что-то? — спрашивает Ксюша.
— Да, очки.
— Ты и очки носишь? — иронизирует Лев.
— Они не такие, как у вас!
Вася находит свои очки, цепляет тут же на глаза, и на ощупь открывает дверь.
Он шагает по улице дачного поселка в черных смешных очках и с плоским чемоданчиком в руке. Прекрасный воздух чист. Маленькое чистое озеро с лодочками. Вырвав из своего ежедневника листок бумаги, он пишет что-то. Возвращается к двери Лариных. Отколупывает старую кнопку на дверях и прикрепляет записку. «Лев Сидорович, извините за форму, за содержание — никогда!»
Он переходит железную дорогу. Рядом возвышаются бетонные помосты платформы. Одновременно, с обеих сторон, оглушая, обдавая его воздушным вихрем, проходят электрички. Он делает шаг к одной платформе, потом к другой — и садится в поезд.
Он сидит. Ощущение долгой-долгой езды. Потом вдруг ощущение это проходит.
КАРАВАН
По утреннему городу, шумному, людному, двигался караван. Сигналили машины, звенели колокольцы. Верблюды, навьюченные и связанные друг с другом, степенно следовали по проспекту.
На верблюде Инэр во главе каравана гордо восседал Хал-ага. Старик был неподвижен, как бронзовый идол. Лишь изредка, снимая мохнатую шапку, вытирал пот с наголо обритой головы яйцевидной формы.
За ним, через два верблюда, ехал его помощник, внук Клыч, поджарый юноша с узкой талией, решительным лицом, которому впору сидеть на резвом скакуне, а не на допотопном жвачном животном.
Аспирант Алик в кожаном пиджаке, фирменных штанах сидел будто не на горбу верблюда, а на высоком крутящемся табурете у стойки бара.
Следом за ним ехал литератор Дмитрий Логинов, серьезный бородач.
Замыкал караван странный молодой человек лет двадцати семи, одетый в белые штаны и длинную белую рубаху навыпуск. Темные длинные волосы обрамляли смуглый лоб. Определить его национальность, род занятий было бы трудно.
Люди с любопытством глазели на это необычное зрелище. Водители, высунув головы из кабин, шутили:
— Кому хорошо, так это верблюдам!
— Запчастей не требуется!
— Бензобак на горбу! Верблюд Амана гордо отвернулся.
— Здорово, а! — воскликнул Алик, обернувшись к Аману. — Вот это качка! Прекрасно себя чувствую. Слушай, может это и полезно, а? Вот тема для исследования, да?
— Езда на ишаке тоже полезна, встряхиваются потроха, массируются. Напиши и об этом! — съязвил Аман.
— А что, принимаю! Хорошая идея!
Был апрель, цветущая пора в пустыне. Холмы покрыты зеленью и усеяны красными маками. Солнце вошло в темные тучи, тучи надвинулись на караван. Кончился оазис. Началось великое безмолвие пустыни.
Стал накрапывать дождь. При спуске с очередного бархана показался ярко раскрашенный автобус «Интуриста». Двое мужчин в белых халатах и колпаках жарили шашлыки. Были расставлены складные столы и стулья. Стоял «уазик» с фургоном.
Скоро караванщикам встретилось несколько верблюдов с иностранцами. Верблюды были покрыты коврами. Туристы сверх меры галдели, смеялись, махали хлыстами. Небольшая их толпа стояла недалеко, громко говорила, щелкала фотоаппаратами, бегала вокруг седоков. Звучала рок-музыка.
Неожиданно раздался пронзительный женский крик.
Верблюд, на котором сидела интуристка, чего-то испугался. Пуская густую слюну, раскрыв пасть, с ревом крутился на месте, то поднимаясь, то приседая. Иностранка, увешанная сумками, биноклем, солнцезащитными очками, качалась, как щепка, попавшая в шторм, цеплялась за шерсть животного и колотила его кулаком.
Вдруг верблюд пустился в бег, настолько стремительный, что вой женщины тут же стал неслышным. «Уазик» помчался вдогонку и застрял где-то между барханами.
— Вас ис дас?
— Хиз эфрейд эф самсинг!
Все увидели всадника, скачущего наперерез взбесившемуся верблюду.
Догнав иностранку, бледную от испуга, Клыч поскакал рядом. Приблизившись, схватил за уздечку дромадера и попытался его остановить, но тщетно. Единственный выход — снять женщину на всем скаку, так он и сделал. Она сперва схватила парня за шею, но потом вдруг стала требовать, чтобы ее отпустили. Клыч посадил верблюда.
Подоспел «уазик». Иностранка вынула из портмоне несколько бумажек и протянула спасителю. Клыч смотрел, ничего не соображая. Тогда туристка добавила еще несколько бумажек.
— Бери, на чай дает! — сказал человек из «уазика». — Потом сдашь государству, можно мне.
Клыч вежливо отказался от вознаграждения, вернулся в караван, стал навьючивать своего верблюда.
— Молодец! — похвалил Логинов, неумело помогая ему.
— Мужик! — протянул Алик.
— Мальчишество! — заявил Аман. — Парень хотел отличиться, добиться наших похвал. Заурядный поступок, а сколько фальши вокруг! Это все перечеркивает!
Неожиданное заявление Амана удивило Логинова и Алика, они переглянулись. Клыч еще не пришел в себя и ничего не понял, сдержанно улыбался, довольный собой.
И город, и горы, и раскрашенный автобус с туристами остались позади. Накрапывал мягкий весенний дождь. Горизонт был завешан легкой дымкой дождя. Холмы и долы зеленели в нежном бархате трав. Тут и там встречались стройные акации пустыни. Над песчаной рябью барханов развевались желтые снопы селинов. Проехали мимо темного саксаулового леса, забинтованного выгоревшими тряпичными лоскутками. Головы верблюдов на гордо изогнутых шеях плыли над песками, как морские змеи. Караванщиков укачивало, тянуло ко сну. От свежего воздуха беспрестанно хотелось зевать.
Логинов дышал полной грудью, впервые за последние годы. От непривычки немели ноги. Алик сделал стойку на руках. Караванбаши неподвижно смотрел вперед. К полудню он остановил караван.
— Дедушка говорит, перекусим, отдохнем, — объяснил Клыч. — Я заполню кумганы, а вы соберите дров.
Поднимая обломок саксаула, Логинов увидел на песке белые шляпки грибов. Грибы были огромные. Аман подошел к Алику:
— Прости за иронию, забылся.
— Не понял.
— За ишака прости!
— А что, об ишаке — мысль! — засмеялся Алик. — Что там Логинов копает, не клад ли нашел, пошли посмотрим!
За чаем Аман ударился в рассуждения:
— Вроде лучше и лучше живем, а все мало. И портимся, чтобы еще лучше жить. Хитрим, торгуем, на лицах сладкая улыбка, угодливость, лесть, а исподтишка — козни, взятки…
— Дух времени, — бодро сказал Алик.
— Отсутствие духовности! — возразил Аман. — Нужно, чтобы в народе появился Учитель, чистый и честный человек, имеющий право на открытую проповедь. Большой писатель с именем и авторитетом. Говорил о сути. А писатели пошли сами видите какие! — Аман кивнул в сторону Логинова.