Я был мало знаком с этим человеком, встречался на собраниях, обменивался вежливыми кивками, не раз слушал его выступления. Вне всякого сомнения, он был неподкупно честен. С подобным качеством люди, как мне кажется, делятся обычно на два вида. Одни не замечают своей честности и неподкупности, как здоровый человек не замечает работу сердца, другие при любом случае громогласно напоминают об этом, мало того, всех без исключения подозревают, что-де недостаточно честны, недостаточно принципиальны. Лубков, судя по его выступлениям, относился ко вторым. И сейчас я почувствовал себя бессильным: объясняй, доказывай, разбейся в лепешку - не поймет.
- Правде в глаза, т-варищ Махотин, правде в глаза! Извините, но у меня нет сейчас времени вести разговоры на свежем воздухе. Я пришел за дочерью. Я раз и навсегда пресеку эти посещения!.. Всего вам хорошего.
Он решительно потеснил меня к изгороди, прямой, преисполненный достоинства, прошагал к калитке. Четкие шаги, громкий стук железной щеколды, голос:
- Таисья! Серафима! Откройте!
Я не стал дожидаться, чем кончится этот ночной отцовский набег, не спеша отправился своей дорогой.
Как упрек, бросил мне: надо смотреть правде в глаза! Правда поверхностная, правда-недоносок, не сродни ли она лжи? "Пресечь - решительно и бесповоротно!" Эх, эти районного масштаба Александры Македонские, направо и налево рубящие гордиевы узлы.
"Пресечь" - в этом слове заложено не созидание, а разрушительство.
Утром Тося пришла в класс и села рядом с Ниной Голышевой.
13
В этот же день собрались на педсовет учителя - мой штаб, мои маршалы в вязаных кофтах, в потертых пиджаках, с кем бок о бок совершал скромные завоевания. Это вместе с ними я оборонялся против страшного врага учебы - очковтирательства. С нас требовали: повышай процент успеваемости - и никаких гвоздей! Повышай, иначе все вы и ваша школа будут числиться в отстающих, на вас посыплются административные пинки, директивные колотушки! Сыпались... Мы от них отбивались, мы их сносили, тех из нас, кто оказывался слаб натурой, брали в оборот, иногда заставляли уходить из школы.
Наши победы не из тех, что заносятся в скрижали истории. Их признали и забыли.
Мой штаб, мои маршалы... Я готов чествовать высокими титулами этих людей в вязаных кофтах и скромных пиджаках, так как то дело, которое они выполняют, считаю более достойным и величественным, чем кровавые обязанности, какие, скажем, несли Мюраты и Неи при наполеоновской армии.
Я сработался с ними, но это не значит, что всех их одинаково уважаю, всеми доволен, не желал бы, чтоб кто-то из них стал лучше, чем он есть на самом деле.
По правую руку от меня сидит завуч школы - Анна Игнатьевна. Как всегда, с дрябловатого лица пятидесятилетней женщины преданно уставились на меня светлые глаза, в них даже не наивность, а какая-то младенческая чистота. Передо мной она преклоняется, всякое мое указание выполняет с усердием, даже с излишним. Если я мимоходом замечаю, что такому-то учителю за то-то следует поставить на вид, то Анна Игнатьевна мчится к нему, сломя голову, устраивает разнос со скандалом, объявляет выговор. Если я прошу доставить мне краткие сведения, Анна Игнатьевна подымет на ноги всех преподавателей, требует от них самых пристрастных отчетов, а я потом утопаю в целом ворохе бумаг и не могу отыскать то, что мне нужно. Мне это осложняет, а подчас сильно мешает в работе. Можно бы среди учителей легко подыскать более толкового заведующего учебной частью, но у нас как-то не принято снимать с работы или понижать в должности за излишнее усердие.
Зато преподаватель литературы в старших классах Аркадий Никанорович постоянно мне противоречит. Если я говорю "да", то он всегда находит повод, чтоб сказать "нет". Острый подбородок, острый нос, остро и внимательно поблескивают из-под очков глаза - колюч и ехиден. Аркадий Никанорович, как это ни странно, мой большой помощник. В моих предложениях не кто другой, а он первый находит слабые места. При нем я невольно становлюсь придирчивее сам к себе, но, разумеется, не всегда с ним соглашаюсь, точнее сказать, соглашаюсь редко. Анна Игнатьевна боится Аркадия Никаноровича, недолюбливает его, а я, если не задерживают в школе дела, с удовольствием провожаю его после работы до дому. И наверно, жители нашего городка не без улыбки поглядывают на две так не подходящие друг к другу фигуры: мою, толстую, грузную, весьма-таки неуклюжую, и Аркадия Никаноровича, тощую, подобранную, вышагивающую энергичной походочкой. Бывает, что я захожу к нему домой, он выставляет на стол настойку и уж тогда засиживаемся до полуночи - разумеется, спорим, разумеется, не сходимся во мнениях.
Я больше всего уважаю не тех, которые делают, что я захочу, а тех, кто может сделать, чего мне невдомек или не под силу. Молодые учителя, муж и жена Тропниковы, отчаянные экспериментаторы, мне постоянно приходится следить, чтобы они не наломали дров. Семь попыток из десяти кончаются у них неудачей, зато три - наверняка успех, причем такой, какого я обычно не в состоянии предвидеть.
За общим столом сидят и такие учителя, как Мария Митрофановна Кологривова. Она более сорока лет проработала в школе, в свое время гремела по области, получила звание заслуженного учителя, награждена орденом, сейчас уже слаба здоровьем, работает через силу, но все еще медлит уходить на пенсию. Сидят и такие, как Наталья Федоровна Ромашкина, - девочка, сама похожа на школьницу. Сидят и вроде Евгения Ивановича Морщихина добросовестные работяги, на кого всегда можно положиться, но пороху они не изобретут.
Случай с Тосей Лубковой... Можем ли мы ручаться, что это редкое исключение, что подобные случаи никогда не повторятся в стенах нашей школы? Так ли?..
Тося Лубкова знает из наших уроков, что человек, например, произошел от обезьяны, вряд ли верит в наивную сказку об Адаме и Еве. Знает - и признает бога. Почему?
В нашем городе вся антирелигиозная пропаганда сводится к одному - раз или два раза в месяц выдавать нагора лекцию вроде "Было ли начало и будет ли конец мира?" Подойдет это нам?..
Верующие тетушки типа Серафимы Колышкиной действуют другим способом. Они не читают лекций, не выступают с докладами, просто находят человека с житейскими неувязками, душевными сомнениями, сочувствуют ему, влезают в душу, интересуются его болями, его сомнениями. Своего рода индивидуальный подход. Может, нам перенять метод Серафимы Колышкиной?
Вопросов много, и это не вопросы повышения активности на уроках, не подведение итогов перед весенними экзаменами, не то, о чем мы привыкли говорить на педсоветах, в чем чувствуем себя уверенно.
За длинным столом тесно сидят учителя. Тридцать с лишним человек, почти у всех высшее образование, добрая половина из них десятилетиями копила педагогический опыт. Отряд культурных людей, пожалуй, самый многочисленный и в городе и во всем районе.
14
Чета Тропниковых выдвинула свой боевой план.
Кто-то из учителей должен взять на себя обязанности воинственного защитника богословских идей, на один вечер перевоплотиться в попа. Другие учителя подготовят учеников, заглянут с ними в Библию и в Евангелие (глупо возражать тому, о чем знаешь лишь понаслышке), познакомятся с работами философов-материалистов, писателей, ученых. Учитель, принявший обличье попа, и ученики встретятся на глазах всей школы. Это будет не столько диспут или поединок, сколько игра. Не война, а маневры. Однако игра должна идти всерьез. Маневры, если они своими трудностями, тяготами, сложностью поставленных задач не будут напоминать настоящую войну, бесполезны. Спор непременно должен быть ожесточенным, поповские выпады - глубоки, содержательны, остры. Легкая победа вызовет или недоверие, или заставит пренебрежительно думать о враге. А нам нужно, чтоб в таких маневрах рождались закаленные бойцы, которые в будущем, при нужде, смогли бы выдержать войну настоящую.
На Тропниковых сразу же набросился Аркадий Никанорович.
Тося Лубкова знает, что человек произошел не от созданного богом Адама, а от обезьяны. Знает - и верит в бога! Причина Тосиной веры не в темноте, не в незнании каких-то истин. Доказывать ей, что Библия обманывает, что Адама не существовало, повторять основы дарвинизма, которые она проходила на уроках, бесполезное дело. Почему Тося верит в бога? Да потому, что перестала верить в людей, в товарищей. Ей не столько нужен диспут, открывающий глаза на научные истины, сколько моральная поддержка.
Чета Тропниковых: он - учитель физики, она - химии. Он высок, плечист, лобастая голова всегда в упрямом наклоне, взгляд решительный, исподлобья - не человек, а стенобитное орудие, всегда готов идти напролом. Она тонкая, светлая, с серыми глазами, мягкая на вид, обманчиво наивная, с женской хитрецой и с женским сумасбродным упрямством. Он глушил Аркадия Никаноровича своим басом, она опутывала лирическим сопрано. Но Аркадий Никанорович, как кремневая сосенка на песчанике, не гнулся, горячо блестел очками в сторону Тропникова-мужа, отпускал отточенные улыбочки Тропниковой-жене.
- Учтите: Тося Лубкова уже вернулась в школу! - напомнили ему.
- И что же? Может, хотите сказать - перестала верить? Тогда о чем спор, разойдемся по домам, довольные и успокоенные.
- Она вернулась, значит, как-то доверилась одноклассникам!
- Ой ли?
- Улыбайтесь сколько хотите, а первый шаг к доверию сделан.
- Дальше?
- Дальше добьемся, чтоб ее доверие к ребятам росло.
- Оч-чень хорошо! Дальше?
- А дальше ее товарищи, которым она как-то доверяет, начнут диспут о боге!
- И разумеется, переубедят ее.
- Пусть Тося не будет принимать прямого участия в диспуте, пусть следит со стороны...
- А если она станет не следить, а избегать?
- Не станет!
- А вдруг да... Вдруг да эти диспуты заставят ее опять отдалиться от товарищей. Не придется ли, уважаемая Ирина Владимировна, снова возвращать ее в лоно нашей матери-школы, тянуть песенку про белого бычка.
- Станет следить! Не может не следить! Любой разговор о боге у нее неизбежно вызовет болезненное любопытство. Понимаете - болезненное! Магнитом потянет! Это ли не сближение! Это ли не решение вопроса!
- Вашими бы устами да мед пить.
Как и должно быть, одни учителя стали на сторону Тропниковых, другие - на сторону Аркадия Никаноровича. Учительская забурлила.
Мало-помалу один за другим все повернулись ко мне.
- Согласен с Аркадием Никаноровичем, - начал я, - согласен, что для Тоси нужнее сейчас не наше просвещение, а наша человеческая поддержка. Мы все силы, все время отдаем обучению. Считай, другим не занимаемся. Уроки, домашние задания, дополнительные занятия... Учим и ревниво напоминаем: слушай объяснения учителя - нужно для тебя, выполняй домашние задания сам, отвечай за себя. Всюду сам и для себя!
- Анатолий Матвеевич! - Верный завуч Анна Игнатьевна, округлив от удивления девичьи наивные глаза, воззрилась на меня. - Разве можно иначе?
- Наверно, можно. Но пока будем и дальше учить, как учили, по-старому.
- И все-таки...
- И все-таки в противовес тому, что над алгебраической задачей или литературным сочинением ученик должен думать в одиночку, нужно найти такое, над чем бы думали все, сообща, коллективно, школой. Думали, искали, спорили, тесно общались. Что-то, помимо той учебы, которая предопределена программой.
- Придется задавать шарады и головоломки в общешкольном масштабе, - усмехнулся Аркадий Никанорович.
- Жизнь сама задает шарады и головоломки. Не так давно зашел спор... Сейчас век техники, век великих научных открытий, должны ли уйти культура и искусство на второй план как менее важная сторона жизни? А если б мы этот спор вынесли за стены учительской, заставляли задуматься над ним всех учеников... Наука или культура, физики или лирики? Не так важно, изменим ли мы вообще взгляд на этот вопрос. Важно, что, решая, сами изменимся...
- Не пойму - наука и культура? Слишком нейтральное. Почему сразу не взять быка за рога и не поднять дискуссию на антирелигиозную тему? - спросила Ирина Владимировна Тропникова.
- Представьте, что завтра возьмем быка за рога, поставим вопрос ребром - есть бог или нет его? Тося Лубкова еще больше замкнется в себе. Саша Коротков произнесет во всеуслышание всем известные истины. Нам же нужен спор, как коллективная форма мышления. Коллективная! Чтоб вглядывались друг в друга, искали единомышленников, убеждали противников, духовно общались между собой. Начнем, скажем, с вопроса - наука или культура. Вы говорите - нейтрален для атеистической пропаганды? Нет! Это трамплин и к разрешению религиозных проблем. Пусть учеба идет своим чередом, пусть на уроках преподаются, как и раньше, законы Ньютона, теоремы Пифагора, пусть там ученик отвечает сам за себя, но зато после уроков, во время перемен он должен попадать в атмосферу неостывающих дискуссий. Будут меняться темы и вопросы, одни отмирать, другие рождаться, а спор пойдет изо дня в день. Культура, наука, мораль, религия - широкий охват, общие интересы, общая жизнь, нельзя остаться в одиночестве. Тося Лубкова в конце концов найдет товарищей, более интересных и более близких духовно, чем тетя Сима с ее ветхозаветным богом.
Я замолчал.
Первым подал голос Аркадий Никанорович:
- Благими помыслами дорога в рай вымощена. Как это сделать? Конкретно!
Как? - обнадеживающий вопрос, с него начинается исполнение замысла.
- Давайте думать, - ответил я.
15
В конце педсовета меня позвали из-за стола к телефону.
- Анатолий Матвеевич, - женский голос, - с вами хочет встретиться товарищ Ващенков. Не смогли бы зайти сейчас?
Ващенков - первый секретарь райкома партии. Он человек сравнительно новый, всего год назад появился в нашем районе. Говорили, что перед приездом сюда он пережил семейную драму - жена его влюбилась в учителя, - что Ващенков до сих пор отправляет ей по два, по три письма в неделю, должно быть, не может ее забыть. Он весь отдался работе, даже жил прямо в райкоме, в комнате, где некогда останавливались командировочные из области. В экстренных случаях какой-нибудь председатель колхоза из отдаленного сельсовета, если не заставал Ващенкова в кабинете, то проходил по этажу и стучался прямо в комнату, иногда подымал секретаря райкома с постели. Не было случая, чтоб Ващенков возмутился, повернул от дверей неурочного посетителя. Высокий, сутуловатый, с длинными руками, неловко болтающимися у самых колен, с замкнутым лицом и внимательным взглядом маленьких, глубоко запавших глаз, одним своим видом он вызывал уважение. Я довольно часто наблюдал за ним на собраниях: всегда сосредоточенно озабочен, быть может, потому, что дела в районе не блестящи. Прежний секретарь Хомяков переусердствовал - сдавал на мясопоставку дойных коров, даже быков-производителей отправлял под нож, - за что и полетел с работы.
Вызывает неспроста! И я не ошибся.
По кабинету Ващенкова вышагивал Лубков, о чем-то говорил, при моем появлении оборвал себя на полуслове.
Коротко остриженная голова слишком кругла, сглажена, напоминает шляпку только что проклюнувшегося из земли подберезовика. Лицо щекастое, румяное, моложавое, по нему никак не подумаешь, что у этого человека дочь десятиклассница. Одет он с претензией на моду. А в нашем городе своя мода, не столичная и отнюдь не западная, - узкие брючки не признаются. Пухлую, выдающуюся вперед грудь Лубкова обтягивает перехваченная широким ремнем гимнастерка, ноги упрятаны в просторнейшие бриджи, напоминающие юбку, широкими складками они ниспадают на узенькие хромовые сапожки.
В сутуловатой осанке Ващенкова чувствовалось что-то подчеркнуто бесстрастное, судейское. Он утомленно взглянул на меня, попросил садиться.
- Анатолий Матвеевич, - голос глуховатый, мягкий, но какой-то отрешенный, таким голосом можно разговаривать и с ребенком, и с человеком, в неправоте которого убежден, - у вас в школе произошел досадный случай! Думается, что его надо принимать как сигнал какой-то опасности? Не так ли?