- Так, - ответил я.
Ващенков секунду-другую глядел мне в лицо своими запавшими голубыми глазами.
- Очень хорошо. Какие вы приняли меры?
Меры?.. Пощечина Тоси - "не верю!". Метель, мечущаяся в пустынном городе, бессонная ночь, голова, распухшая от мыслей, разговор с десятым классом, Костя Перегонов, Саша Коротков, снова Тося Лубкова, наконец - педсовет... Можно ли все это втиснуть в привычную до зевоты фразу: принял меры.
- Меры... Я уже не думаю о них.
Лубков, услышав мой ответ, застыл, как охотничья собака, почуявшая в камышах уток.
- Как вас понять? - вежливо осведомился Ващенков.
- Хочу, чтобы школа жила по-новому, а это несколько шире, чем принять обычные меры.
- По-новому... Переворот?
- В какой-то степени.
- Значит, этим признаете, что до сих пор вы неверно работали?
- Приходится признавать.
- Сколько лет вы директором?
- Двадцать.
- И теперь считаете, что в течение двадцати лет вы действовали ошибочно?
- Не во всем, а в чем-то да.
- Ваша школа была, кажется, не на плохом счету?
- Считалась одной из лучших по области.
Ващенков замолчал, не сводя с меня испытующего взгляда. И тут вступил в разговор Лубков. Энергично вышагивая по крашеному полу, он обрушился на меня:
- Разве можно верить этому? Двадцать лет работы! Школа пользовалась заслуженным успехом. Вдруг перечеркнуть все крест-накрест. Не-ет, т-варищ Махотин, эт-то что-то подозрительно. Не тогда вы впадали в ошибки и заблуждения, а теперь! Да, да! Вглядитесь в себя, с вами что-то произошло. И что-то очень странное...
- Простите, - перебил я его, - вы когда-нибудь в жизни признавались себе, что не правы, что можете ошибиться?
- Я т-варищ Махотин, готов прислушаться к любой критике, а вот вы... Вместо того чтобы принять меры, действовать решительно, пресечь в корне зародыш религиозного дурмана, вы сейчас перед нами рассуждаете о каком-то перевороте, о начинании новой жизни. Готовы даже бить себя в грудь, отказаться от своих прошлых заслуг. Это рисовка! Это желание прикрыть благодушными рассуждениями свою бездеятельность!..
И пошел, и пошел... Я пережидал. Ответственный райкомовский работник, и вдруг - его родная дочь верует в бога. Он не из тех, кто колеблется и сомневается. Раз дочь подвела, значит, она - враг, и он, ее отец, не допустит мягкотелости. Он искренен в своем негодовании.
Ващенков перебил его:
- Попробуем разобраться: в чем же ваши ошибки, Анатолий Матвеевич?
- Шесть лет назад я, скажем, выпустил из школы Костю Перегонова...
- Так, - склонил голову Ващенков.
- Вчера этот Перегонов с легким сердцем требовал исключить Тосю Лубкову из комсомола...
- Правильно требовал! - заявил Лубков.
- Исключить, когда ваша дочь, товарищ Лубков, собралась бросить школу, значит, оттолкнуть ее от себя к верующим, выбросить ее из нашей жизни. Жестоко?.. Да, но Перегонов не жесток по натуре. Он просто не понимает, мы не научили его этому. Разве не грубейшая ошибка - наша ошибка, моя!
И Лубков вновь вскипел:
- Грубейшая ошибка - потворствовать, спускать, не понимать, что принципиальное, строгое наказание есть своего рода воспитание. Да, да! Если на заседании бюро мне по заслугам влепят выговор с занесением в личное дело, что ж, по-вашему, я должен считать - бюро действует ради одной лишь любви к наказанию? Нет, оно пытается воспитать меня, а на моем примере и других!
- Хотите угрозами заставить думать иначе? Не получится. Угрозами можно запугать человека, он сделает вид, что думает, как вам угодно. Сделает вид, не больше того. Можно палкой поднять с постели больного, но от этого он не станет здоровым.
- Ты бы сел, Юрий Петрович. От твоего мелькания в глазах рябит, - с легкой досадой попросил Ващенков.
Лубков понял, что ему предлагают помолчать, опустился на стул, прямой, с отведенными назад плечами, выпуклой грудью, ладонями, симметрично положенными на колени, - ни дать ни взять божок, нагоняющий страх на идолопоклонников.
Ващенков навалился на стол.
- Рассказывайте.
И я стал рассказывать о наших делах: индивидуализм, разобщающий в школе людей, учеба, основанная на требованиях - выполняй сам, отвечай за себя, атмосфера дискуссий и споров, которая заставит сообща искать, сообща думать, объединит учеников...
Худощавое лицо Ващенкова с большим нависшим носом, как всегда, выражало бесстрастную, вежливую замкнутость, но из темных глазниц неяркие голубые глаза глядели напряженно, пытливо. Человек в человеке, один - обычный, скучноватый, другой - таинственный, не совсем для меня понятный.
Ващенков долго молчал, наконец провел крупной рукой по лбу.
- Что-то похожее я уже слышал... От других учителей...
- Почему другие учителя не должны об этом думать - назрело, - ответил я.
- Да... - Ващенков снова погладил лысеющий лоб. - Двадцать лет работали...
Лубков решил - Ващенков колеблется, ему нужна поддержка, вновь подал голос:
- От лукавого! Пытаетесь достать ухо через голову!
Ващенков встал, протянул мне через стол свою широкую ладонь.
- Действуйте... Если нужно, буду рад помочь.
Лубков прикусил язык.
16
В конце коридора поставил две урны для голосования. На одной выведено "Физики", на другой - "Лирики". Над каждой урной, на стене, - по размашистому плакату. Рукой лучшего в школе шрифтовика, Лени Корякина, черной тушью по ватману отпечатано: на левом - "Декларация "физиков", на правом - "Декларация "лириков".
Текст первой декларации писали учителя Тропниковы, самые воинственные представители науки в нашей школе. Он гласит:
История человечества началась с изобретения. Первобытная обезьяна, соорудив из камня топор, перестала быть животным. Труд создал человека! Не картины Рафаэля, а паровые машины, не сонаты Бетховена, а открытие электричества, не стихи "О прекрасной даме", а самолет братьев Райт подымали могущество рода человеческого.
Мы стоим на пороге в космос, в наши дни уже тесна Земля - вот пример человеческого всесилия. И те межпланетные корабли, которые скоро возьмут курс на Марс и Венеру, полетят не потому, что гениальные поэты напишут вдохновенные поэмы, а скульпторы изваяют прекрасные памятники. Расчеты математиков, открытия физиков, химиков, биологов понесут эти корабли к неведомым мирам.
Пусть себе искусство украшает жизнь, движет же ее вперед НАУКА, в ней сила человека, ей по достоинству первое место! КТО - "ЗА"?
Текст же декларации "лириков" сочинял Аркадий Никанорович:
Снимем шапки перед наукой - она воистину всемогуща. Она в состоянии сделать руку более сильной, глаз более зорким, даже мозг более проворным. Она стерла с лица нашей планеты чуму и холеру, черную оспу и желтую лихорадку. Но пусть ответит всемогущая, какими прививками вылечить людей от черствости и равнодушия? Какими формулами высчитать нравственную красоту? А без красоты нравственной, красоты духовной загниет жизнь - ненависть восторжествует над любовью!
О любви можно написать научный трактат. Он объяснит, но не научит любить. А кто возразит, что Левитан своими картинами не учит любить природу, а рассказы Чехова - человека?
Напомним науке, что она дала человечеству не только мирные спутники, но и водородные бомбы. И что, если эти бомбы попадут в руки людей с багажом знаний, но без нравственной красоты, с расчетливым мозгом, но без души? Бездушный человек, наделенный силой разрушения, - что страшнее этого! Сметенные с лица Земли континенты, гибель народов, гибель цивилизации, в том числе и гибель самой науки, - всего можно ждать.
Гордая наука! Шапку долой перед лириками, если хочешь творить счастье! КТО ВОЗРАЗИТ ПРОТИВ ЭТОГО?
Щели обеих урн до поры до времени заклеены бумагой. Пусть ребята поспорят, покричат, поварятся в своем соку, только тогда будет сорвана бумага и начнется голосование.
Лишь старшеклассники более или менее самостоятельно могут разобраться, куда их влечет - к "физикам" или к "лирикам". Большинство же школьного населения - беззаботнейший народец; до сих пор их волновали запруды на ручьях, лапта на непросохшем дворе, нерешенная дома задачка перед уроком математики. "Физики" или "лирики"? - за всю свою короткую жизнь им ни разу не пришлось подумать об этом. А так как они - большинство, то их голоса и решат, на чьей стороне будет победа.
Если ты учишься в восьмом или девятом классе, отдаешь сам себе отчет, что правы, например, только "физики", декларация "лириков" тебе чужда, даже вызывает возмущение, то действуй, не жалей сил и времени! Если тебе поручена опека над пионерами младшего класса, собирай их, если же нет этой возможности, лови на переменах тех, кто незрел, объясняй, убеждай, открывай им глаза на истину, перетягивай голоса к дорогим твоему сердцу "физикам", поноси сколько угодно "лириков" - не возбраняется. Запрещено только одно: действовать угрозами. Если какому-нибудь пареньку из-за простого каприза или по упрямству захочется голосовать "против", что ж, на то его святая воля.
Итак, "физики" или "лирики"?
Тесная толпа ребят заполнила конец коридора. Вразнобой громкое чтение, неопределенные возгласы, легкая давка, юркие малыши протискиваются под локтями старшеклассников и с философским безразличием принимают назидательные тычки. Во всем пока ощущается настороженность, какое-то недоумение. Еще далеко не каждый решил, на чьей он стороне, еще нет горячности.
- "...Не картины Рафаэля, а паровые машины..." - упоенно читает чей-то голос.
А возле него говорок тесно сбившихся пятиклассников.
- Это кто такой - Рафаэль?
- Не слышишь разве - картины рисовал.
Не все знают Рафаэля, не все еще понимают, о чем идет речь. Поймут и узнают, примут чью-то сторону - и уж наверняка со страстью.
Звонок - перемена окончена. Но толпа перед декларациями раскачивается, не желает двигаться с места. Упоенный голос продолжает читать:
- "...И те межпланетные корабли, которые скоро возьмут курс на Марс и Венеру..."
Появляются учителя с классными журналами под мышками.
- Кончайте, кончайте, друзья! На следующей перемене прочтете. На урок, на урок!..
Упоенный голос восклицает;
- ...Кто - "за"? - И умолкает.
Толпа зрителей тает. Вдоль всего коридора хлопают двери классов.
Перед декларациями остаются двое - насупленный и серьезный Саша Коротков, он о чем-то напряженно думает, поигрывая желваками, разглядывает текст, отпечатанный красивым шрифтом на белой бумаге. Рядом с ним, долговязым, коротышка - второклассник Петя Чижов, круглая, щекастая физиономия выражает предельную завороженность, рот открыт. Саша Коротков с усилием отрывает взгляд от деклараций, угловато поворачивается, неровным широким шагом идет к своему классу. Петя Чижов срывается, бежит вприпрыжку, по пути останавливается, круто сворачивает к уборной - эх, загляделся, обо всем забыл. В школе начинается очередной урок.
Как всегда, в этот день в положенное время раздавались звонки, как всегда, деловая тишина уроков сменялась шумом перемен. Но можно было уловить, что сегодняшний шум не похож ни на вчерашний, ни на позавчерашний. Не исчезли смех, крики, возня, но в воздухе какая-то новая возбужденность. Одни кучки быстро распадаются, другие же, наоборот, растут, иногда вдруг раскалываются надвое...
И в учительской оживление. Нина Федоровна Ромашкина, преподавательница истории в пятых, шестых - свежее личико в ямочках, белые руки прижаты к груди, - подходит ко мне.
- Анатолий Матвеевич, пол-урока сейчас пропало: требовали объяснить - за "лириков" я или за "физиков"?
- А все-таки, за кого вы? - поинтересовался я.
Опустила ресницы:
- За "лириков".
Жена и муж Тропниковы, "физики" и по профессии и по убеждениям, не жалуются, что у них уходит на уроках драгоценное время, они, я уверен: воздают хвалу своему кумиру, ниспровергают "лириков". Уверен в этом и Аркадий Никанорович, он открыто заявляет:
- Мы тоже не молчим. Не-ет, не молчим - действуем!
Анна Игнатьевна, должно быть, не решила, чью сторону взять, все время ходит вокруг меня, прислушивается - не проговорюсь ли, за кого я, тогда и она будет знать, каких взглядов держаться.
На последней перемене она ворвалась ко мне в кабинет, красная от возмущения:
- Безобразие творят!
- Кто?
- Коротков подобрал компанию!
- В чем дело?
- Мероприятие срывают! Слушать не хотят! Вы только выйдите, полюбуйтесь...
Выхожу. У стены, где висят декларации, опять столпотворение. В самом центре Саша Коротков, рядом с ним девятиклассники, братья-близнецы Олег и Сергей Зобовы. Олег - лучший во всем районе шахматист, Сергей - без особых увлечений, зато круглый отличник. Олег торжественно держит лист какой-то серой бумаги. Сергей не менее торжественно молчит, а Саша Коротков ораторствует со свирепым лицом:
- А мы не согласны ни с теми, ни с другими! Истина посредине! Да, посредине! Обе стороны ошибаются!.. - Заметил меня, попробовал протолкаться навстречу, застрял в плотной стене любопытствующих малышей. - Анатолий Матвеевич! У нас свой взгляд! Рядом с этим, - он мотнул ершистой головой на декларации, - хотим вывесить свое слово! Почему не разрешают?
- Это же безобразие, Коротков! - строго урезонивает из-за моей спины Анна Игнатьевна.
- Спор с зажимом или свобода мнений?
- Ну-ка, - попросил я.
Десятки рук передают мне через головы широкий лист. На обратной стороне куска старых обоев химическими чернилами вкось и вкривь - новая "декларация":
Мы отказываемся голосовать за тех и за других! Не может быть разделения на "физиков" и "лириков"! В любом деле есть поэзия! В математике, физике, химии ее не меньше, чем в литературе и живописи! Мечта о новом, предчувствие нового, открытие нового - вот поэзия! Истинный физик всегда поэт!! А те "физики", что отрицают лирику, обворовывают сами себя! "Лирики", возражая им, не понимают сути поэзии! Они не "лирики"!! ГОЛОСУЙТЕ ЗА НАШУ ДЕКЛАРАЦИЮ!!!
- Очень хорошо. Повесьте рядом, - сказал я.
И между двумя декларациями, с такой тщательностью и любовью выполненными лучшим в школе шрифтовиком-художником Леней Корякиным, втиснулась третья, варварски кричащая кривыми буквами, изобилующая восклицательными знаками, - воистину бунтарский документ.
Сторонники этой декларации гордо стали именовать себя "независимыми", а с той и с другой стороны их непочтительно - и, пожалуй, несправедливо - прозвали "болотом".
17
Митингуют в коридорах, на лестницах, во дворе, под моим окном. Митинги вспыхивают после уроков в тесной раздевалке. Спорят с таким вдохновенным ожесточением, словно судьбы науки и культуры, судьбы всего необъятного человечества зависят только от них и ни от кого больше.
Самой типичной фигурой становится мятущийся. Какой-нибудь Женя Сысоев из шестого "Б" или Вася Ушаков из пятого "А" - та многоликая серединка, галдящая, носящаяся сломя голову на переменах, извечные "казаки-разбойники", несгибаемые "троечники", - потолкавшись на одном митинге, проникаются неистовой преданностью к "физикам". Ракеты, летящие на Марс, кибернетические машины (шутка ли, сами решают задачи!) - "физики" превыше всего! А через пять минут слушают стойкого "лирика", проповедующего: "Гордая наука, шапку долой!.." - и "физики" ниспровергнуты. А тут еще появились такие, кто обвиняет и тех и других. Как устоять против их декларации, нагло занявшей центральное место на стене? Женя Сысоев и Вася Ушаков настраиваются воинственно: "Болото? А в нос хошь?.. Не "болото" мы, а "независимые"!" Однако и эта независимость длится до следующей перемены...