— Нет, я не был уверен.
— Вот видите, Галямов, он не был уверен. То, что вы выручаете главного инженера, делает вам честь. Я рад, что у нас такие бригадиры. Но на этот раз нам придется послушать Моргунова.
Левшин вернулся к столу, постоял минуту, о чем-то думая, потом строго сказал:
— Все, товарищи.
Утром следующего дня секретарша тихо постучалась в мою дверь. Она протянула мне приказ главка о снятии меня с работы.
Я долго и безучастно смотрел на приказ. «Ну что ж, — мелькнула в голове сонная мысль, — сейчас я совершенно точно могу ответить на вопрос, как стать главным инженером: нужно плыть по течению и не ссориться с начальством…»
— Вас просит Моргунов, — снова приоткрыла дверь секретарша.
Я помедлил и нехотя поднялся. Сейчас куражиться, наверное, будет: «Вот видишь, предупреждал тебя».
— Читал приказ главка? — добродушно спросил Моргунов, поглаживая голову.
— Да.
— Вот видишь, браток! Я тебе сколько раз говорил, что занимаешься не своим делом. Есть разные НИИ, есть механизаторы, которые должны разрабатывать новую технику, и куда ты суешься? Я приказал Морозову прекратить работу на этой установке.
Я молчал.
— Чего молчишь?
— Это меня уже не касается.
— А все же? — он хитро улыбнулся.
Я поднялся:
— У вас ко мне все?
— Нет, не все. Садись… садись, я сказал. Слушай, ты слыхал, что сказало начальство. Но приказ можно и переиграть. Все зависит от меня. — Моргунов со своего кресла переместился на стул рядом со мной. — Второй раз предлагаю: брось фитюльки и останешься главным инженером.
— Послушайте, — не выдержал я. — Ведь вы сами видели, что новая установка при правильной регулировке дает хороший бетон. Нужна еще неделя, и бетон пойдет… Э, да что говорить, правильно — не правильно, вы все равно будете стоять на своем. — Я поднялся. — А на дело, на дело вам наплевать.
Моргунов молчал. Это было так странно, что выходя я оглянулся.
Моргунов думал.
Я ушел с работы и несколько часов бродил по Москве: по тротуарам, через подземные переходы, где люди шли так густо, что казалось, это движется какая-то организованная колонна; постоял даже в какой-то длинной очереди, но, так и не выяснив, за чем она, пошел дальше.
Больше всего я досадовал на себя, что не мог на совещании отстоять бетонную установку. Эх, повторить бы совещание! Как убедительно я бы сейчас выступил! «Товарищ Левшин, — решительно сказал бы я. — Был ли риск? Был. Но эту установку можно по-настоящему проверить, если поработать не меньше смены»… Нет, не так. Лучше просто сказать о праве инженера на риск…
Улица вовлекла меня в свою жизнь. Вот останавливает меня какой-то человек в пальто с меховым воротником, без шапки. У него потное растерянное лицо. Он хочет знать, как побыстрее пройти на Красную площадь. Очевидно, он уже об этом спрашивал у других, потому что тут же затевает со мной спор.
…Улыбается девушка, мне или своим мыслям?
Я пришел в конце концов к очень простому выводу: ничего страшного, собственно говоря, не случилось. Чего это я трагедии развожу? Не тут, так на другой стройке, но установку «дожму».
С этими мыслями к концу рабочего дня я снова попал на стройку.
— Виктор Константинович, Моргунов вас уже три раза спрашивал, — встретила меня секретарша.
Я зашел к Моргунову.
— Где ты ходишь в рабочее время? — недовольно спросил он. — Да садись, ей-богу, эта твоя вежливость на нервы мне действует.
Я сел.
— Я в тресте еще не сдал дела новому заместителю управляющего. Дня три тут покомандуй за меня, — Моргунов пристально посмотрел мне в глаза.
— Но позвольте, а приказ главка?
— Задержим на несколько дней.
Я стараюсь сообразить, что это значит, в чем тут подвох. Но Моргунов спешит.
— Действуй, — коротко говорит он на прощание.
Никогда я не думал, что освоение нового механизма — такая сложная и тягостная задача. Эх, сюда бы всех тех, кто легкомысленно сюсюкает о внедрении новой техники, выступает, пишет, не представляя себе всего этого мучительного процесса, во сто крат более трудного, чем само строительство…
Три дня, отпущенные мне Моргуновым, прошли. Начались морозы, — новая установка все так же упорно отказывалась работать.
Гнат выходил из себя.
— Инженер! — кричал он на всю площадку. — Где этот фокусник Кио, сто чертей ему в бок? Подкинул насос, а сам улетел на юг греться. Все! Больше с этим подкидышем мучиться не буду.
Отныне с легкой Гнатовой руки новую установку начали звать не иначе, как «подкидыш». Гнат снова поднял на двадцать первый этаж все тачки.
С «подкидышем» продолжали возиться главный механик, Галямов и я. Через каждые час-полтора сверху спускался Гнат и, очевидно, чтобы подогреть наш энтузиазм, на чем свет ругал изобретателя, а также инженеров, которые ходят с дипломами.
К концу дня неожиданно явился изобретатель. Несмотря на мороз, он был в том же самом сером плаще.
Изобретатель, улыбаясь, поздоровался.
— Как дела, Гнат Александрович? — спросил он.
Гнат, открывший было рот, чтобы излить на изобретателя весь свой гнев, остановился.
Этим воспользовался изобретатель, он снял плащ и, оставшись в засаленной меховой безрукавке, принялся регулировать воздух.
Но на этот раз насос не послушался.
— Зимой насос еще не работал, — наконец озабоченно сказал изобретатель. — Надо его приспосабливать, как, — пока не знаю.
Мы с главным механиком молчали. Гнат не сдержался, выругался. Только Галямов спокойно сказал:
— Ну что ж, Степан Петрович, будем приспосабливать.
…В конторе меня ждал Моргунов.
— Ну, — строго сказал он, — три дня прошло, работает чихалка?
Я отрицательно покачал головой. Признаться, мне даже хотелось, чтобы он закричал на меня и вообще сказал, что приказ об увольнении вступил в силу, тогда можно было б бросить этот проклятый «подкидыш». Я просто от всего этого очень устал.
Но Моргунов только с досадой спросил:
— Сколько дней еще нужно?
— Не знаю, — ответил я и вдруг, неожиданно для самого себя, добавил: — Установка, может, и вовсе работать не будет.
К моему удивлению, Моргунов и тут не стал кричать.
— Эти разговорчики оставь, — только строго сказал он. — Взялся — дожимай. Что у вас, молодых, как трудности, так кишка тонка? Даю тебе еще три дня.
Установка заработала только к концу второй недели. Один раз во время проб я увидел Моргунова: он стоял неподалеку и пристально смотрел, как мы возились с «подкидышем». Другой раз, в сильный мороз, он пришел и коротко приказал «бросить возню» и идти греться.
Все же наши ряды понесли некоторый урон. Галямов и я отморозили себе носы, главный механик получил обострение радикулита и в меховых унтах и в ватном костюме стал похож на хоккейного вратаря, Гнат от непрерывного крика сорвал голос. Один только изобретатель оставался по-прежнему спокоен, мороз на него не действовал, хотя он ничем не заменил свой плащ.
Когда Гнат перестал на меня кричать, а изобретателя стал звать по имени и отчеству, я понял, что установка освоена.
Я отправился к Моргунову. Наклонив голову, он что-то быстро писал. Я поздоровался.
— Чего тебе, только поскорее? — сердито сказал он.
— Установка заработала.
— Знаю, ну и что же?
— Теперь можно пустить в ход приказ о моем увольнении, — сказал я.
Моргунов отложил ручку, усмехнулся.
— Не хочется уходить, скажи?
— Знаете, Николай Митрофанович, с одной стороны… Моргунов досадливо поморщился.
— А если прямо, без дипломатии?
— Если прямо, то не хочется.
— То-то же, — назидательно протянул он. — Садись, чего стоишь?
Я сел.
Он пристально посмотрел на меня.
— Ну что ж, оставайся. Приказ отменим.
— Спасибо.
Моргунов несколько раз провел рукой по волосам и строго сказал:
— Но смотри! Признаю, эта твоя установка для подачи бетона неплохая штука. И, если хочешь, мне даже понравилась твоя настойчивость. Но… — Он взял ручку и стукнул концом ее по столу. — Это не наше дело. Пусть каждый делает то, что ему положено, нам нужно строить, дома сдавать… Понял?
— Николай Митрофанович, но ведь мы в первую очередь от этого выиграли…
— Я не меньше тебя понимаю роль новой техники, — перебил он меня. — Я тебе уже говорил — пусть институты осваивают новые механизмы и передают их нам. Рано или поздно сорвешься ты на этих штуках… Понял? И еще запомни: то, что я сказал, — это тебе закон.
Тяжелая уверенность, — с которой он произносил эти слова, подавляла меня. Я молчал.
— А теперь иди, — властно сказал он. — Подумай. Завтра вечером дашь мне ответ.
Когда в конторах машинистки, улыбаясь ласковому солнцу, начинают печатать строгие приказы о наступлении талых вод, обвалах и прочих бедах, ожидающих строителей; когда монтажники, забывая о прогрессивке, с головокружительной высоты мечтательно разглядывают улицу; когда на площадке из-под снега вдруг к удивлению прорабов появляются утерянные железобетонные детали, — это значит, пришла весна.
Сегодня первый весенний день. На открытых створках моего окна стайка воробьев устроила какое-то совещание. Они громко кричали, перебивая друг друга, точь-в-точь как на наших оперативках. Наблюдая их, я думал над своим ответом Моргунову.
Что же, я могу ему сказать: «Да, я отказываюсь от всего, что мы за последний год ввели на наших стройках». Я буду бегать по объектам, кричать: «Давай-давай, вкалывайте!» Но ведь это значит в угоду Моргунову поступиться интересами коллектива.
Не согласиться с ним… Тогда Моргунов подпишет приказ о моем увольнении. Но я не могу уйти. Я люблю свою стройку… А может, схитрить, согласиться, а дальше гнуть свою линию? Нет, это тоже невозможно, его не проведешь.
— Извините, пожалуйста…
В комнате стоял молодой, очень элегантно одетый человек с огромным желтым портфелем.
— Как вы здесь оказались? Невидимка вы, что ли? — удивился я.
Молодой человек мягко улыбнулся.
— Извините, вы о чем-то задумались. Я не посмел прервать ваши мысли, — учтиво сказал он.
Я был очарован поведением посетителя. Впервые за мою деловую жизнь ко мне обращались так почтительно.
Молодой человек поставил портфель на стул прямо передо мной. Портфель представлял собой весьма сложное сооружение — помесь сундука и гармони. Два ремня с мощными пряжками опоясывали его. На стуле портфель развалил свое брюхо, удовлетворенно вздохнул и строго уставился замками-глазницами.
Своей несуразностью он притягивал к себе, у меня появилось странное ощущение, будто в комнате был не один, а два посетителя.
Посетитель — Сергей Петрович Светиков, старший сотрудник НИИ, — оказался деловым парнем.
— Я слышал о ваших работах и хотел их изучить, — серьезно, глядя мне в глаза, сказал он.
— О каких работах вы говорите? — удивился я. — Разве то, что делается у нас на стройках по организации труда, называется «работами»? Это же давно известные вещи!
— Да, это работы. Они важны тем, что внедрены на стройке, — мягко, но с небольшим оттенком покровительства сказал Светиков.
Тут мы оба почему-то посмотрели на портфель, и мне показалось, что его замки-глаза насмешливо заблестели.
— А для чего вам нужно изучать мои «работы»? — «Смеются они вдвоем надо мной?» — подумал я.
Светиков вздохнул и привычным ласковым жестом поправил портфель. Портфель тоже, в тон ему, мощно вздохнул.
— Я пишу диссертацию. Хочу в нее включить ваши работы. Конечно, я их, так сказать, облагорожу…
Я встал и подошел к окну. Собственно говоря, какое мне дело. Пусть изучает, «облагораживает», пусть пишет диссертацию. Ведь его приход только доказывает, как не прав Моргунов.
Я вернулся к столу. Светиков и портфель смотрели на меня ожидающе.
И вдруг неожиданно для себя я сказал:
— Ну, а если я сам захочу, как вы говорите, «облагородить» наши работы и напишу статью?
У Светикова в уголках рта легли вертикальные морщинки.
— Вы не сможете, — убедительно и твердо сказал он, — у вас не хватит времени. Вам нужно строить.
— Нужно вкалывать, как говорит мой начальник. Правда?
Молодой человек задумчиво и оценивающе посмотрел на меня.
— Я сам работал на стройке. Это, конечно, грубое слово «вкалывать», но оно, если хотите, верно характеризует жизнь строителя. Я вообще удивляюсь тому, что вы смогли ввести систему, кое-что сделать по новой технике… — Сейчас он уже доказывал правоту Моргунова.
Я вздохнул.
— Ладно, облагораживайте. Пишите свою диссертацию.
Светиков поднялся, его губы сложились в любезную улыбку.
— Я очень рад был с вами познакомиться. Начну работать завтра в десять… И не обижайтесь, пожалуйста, это в порядке вещей. — Он взял портфель со стула и, почтительно поклонившись, вышел.
Я остался сидеть. Что же мне все-таки ответить Моргунову?
Сколько я ни уговаривал Анатолия отремонтировать прорабскую, он упрямо возражал:
— Слушайте, Виктор Константинович, не приставайте. На стройке у меня чисто?
— Чисто.
— Ну вот и хорошо, а в прорабскую, пожалуйста, не суйтесь.
— Но ведь…
Анатолий вскакивал и нервно бегал по комнате, на щеках у него появлялись красные пятна.
— Слушайте, христом-богом прошу, не лезьте мне в душу!
В конце концов сдался я, прорабская так и осталась темной, грязноватой.
Когда я зашел, Анатолий беспокойно посмотрел на меня.
— Что-нибудь случилось? — вместо приветствия спросил он.
— Здравствуйте, Анатолий Александрович.
— Здравствуйте, здравствуйте, — нетерпеливо ответил он. — Все воспитываете!.. Чего приехали?
— Просто так, посидеть у вас. — Я взял табуретку.
Анатолий недоверчиво посмотрел на меня.
— Ну сидите, только, пожалуйста, молчите, хорошо?
В перерыв мы вышли на площадку. Я вспомнил об утреннем визите Светикова и рассказал о нем Анатолию.
К моему удивлению, Анатолий обрадовался:
— Вот, вот… я так и думал, что вы с вашими идиллиями останетесь в дураках. Мы ишачим, а сейчас какой-то пижон с бачками все использует и станет кандидатом.
— У него нет бачков, и он не выглядит пижоном.
— Все равно. Как хотите, а я его на стройку не пущу, — Анатолий начал раздражаться.
Наш спор прервал громкоговоритель диспетчерской связи:
— Хр…р…авного инже… хр-р-р…осят… елефону.
Я вопросительно посмотрел на Анатолия.
— Что он сказал?
— Да вот, никак не наладим, — с досадой сказал Анатолий, — вас просят к телефону.
Седая чопорная дежурная, излучавшая столько холодной вежливости, что даже водители в ее присутствии казались дипломатическими работниками, сказала, что я опоздал.
— Звонили из автомата, но вас не дождались. У Сокова какая-то крупная авария.
— Что! Что там случилось?
— Не знаю. Телефон у него не работает, — сухо ответила она.
Несколько секунд я стою в каком-то оцепенении, а потом бегу к выходу.
…И вот я на площадке. На стене здания лежит башенный кран. Металлическая башня его, кажущаяся всегда такой мощной, сейчас расплющилась и погнулась. Кажется странным, что раньше она держала большие грузы. Тут уже копошится ремонтная бригада.
— Пострадал кто?
В ответ мне хмурое молчание.
Я не выдерживаю:
— Да черт вас всех побери! Может кто по-человечески ответить?
Один из них поворачивается, смотрит на меня и вдруг примирительно говорит:
— Никто не пострадал. Идите в прорабскую и поскорее, а то как бы вашего Петьку не прибили.
…Петька Манаенков пришел ко мне из тюрьмы. Помню, как он усмехаясь сказал:
— Прибыл, начальник, к вам на работу. — И тихо добавил. — Из заключения, возьмете?
Был он мал ростом, черняв, быстр и отчаянно молод.