— Сколько тебе лет?
— Семнадцать. Будете сейчас расспрашивать, почему попал в тюрьму, да? — Он взял со стола справочник, повертел его в руках и положил на место.
— Буду.
— А потом скажете, что я еще молод, не имею специальности, сидел в тюрьме и что вы не хотите со мною возиться?
— Возможно, так и будет.
Он не упрашивал меня. Легко поднялся со стула и пошел к двери. Я посмотрел на его худую спину с сиротливо торчащими лопатками и вернул его.
— Но, смотри! — как можно солиднее сказал я.
Небрежно помахивая запиской в отдел кадров, он сказал:
— Не пожалеете, что взяли, гражданин начальник. За помощью буду заходить.
Через неделю он попросил у меня денег, но в первую получку отдал. Потом взял привычку постоянно занимать небольшие суммы. Не помню, как получилось, что я ему отказал. Он недоуменно посмотрел на меня и, не сказав ни слова, вышел.
Позже я узнал, что он хвастался бригаде: «Главный знаете как мне доверяет! Вот зайду, попрошу любую сумму взаймы, он даст». Очевидно, несмотря на свой беззаботный вид, он тяжело переживал прошлое. Может быть, мое доверие поддерживало его. Я вызвал Петьку и предложил денег в долг. Он усмехнулся, взял со стола линейку, повертел ее.
— Нет, главный, может не беспокоиться, денег мне не нужно.
Скоро Петька стал неплохим сварщиком.
В этот день он поспорил с дружками. В обеденный перерыв залез на башенный кран и пустил его, в ход. Пари он выиграл, но остановить кран не смог…
В прорабской много людей. За столом, молодцевато выпрямившись, сидит Сарайкин, инспектор по технике безопасности. Он нетерпеливо постукивает тонкими пальцами по стеклу.
На скамейке заплаканная Машенька-крановщица, а рядом начальник управления механизации Богаткин, большой, грозного вида мужчина. Прораб Соков, как всегда, ищет у полки какой-то чертеж. У стены Петькина бригада — пришли выручать.
Шум прекращается — все смотрят на меня.
Я молчу. Сарайкин смотрит в угол и строго произносит:
— Ну?
В углу на табуретке, опустив голову, сидит Петька. Только раз, когда я вошел, он посмотрел на меня. Чего только не было в этом взгляде: испуг, просьба, надежда…
— Да что с ним разговаривать! — закричал Богаткин. — Это же бандит! Недаром сидел. Ух, дали бы мне волю, я бы поговорил с ним… я бы его быстро всему научил. Пишите акт, Сарайкин, по всей статье пишите, к уголовной ответственности его.
Все заспорили. Я посмотрел на Петьку: пропадет парень, снова посадят, и это уж его доконает.
— Ладно, — сказал я Сарайкину, — разберемся сами, давайте на этом кончать.
— А отвечать кто будет? — набросился на меня Богаткин.
Петька еще ниже опускает голову:
— Я буду отвечать…
В прорабской стало тихо.
— Хорошо. Подумаем, — говорит Сарайкин и поднимается.
Когда я выхожу из прорабской, меня робко трогает за руку Петька.
— А мне как? — тихо спрашивает он.
— Николай Семенович! — зову я прораба Сокова. — Какая у вас на стройке есть самая неприятная работа?
— Не… понимаю… — растерянно говорит Соков. — Ах, да… нужно вручную копать траншею. — Он робко смотрит на меня, потом добавляет: — Там вода.
— Хорошо, поставьте его на эту работу, а когда она кончится, подыщите еще что-нибудь. Так — целый месяц.
Петька шевелит губами, ничего, не говорит, потом поворачивается и идет к воротам.
Мы еще долго стоим у крана и решаем с Соковым прорабские нужды. Давно уже ушли рабочие первой смены. Подул ветерок, и на стену дома село на перекур солнце. Кончился день.
Нужно ехать к Моргунову. Эх, вдвойне неприятно из-за того, что упал кран.
С Моргуновым я столкнулся у входа в контору.
— Ну, что, угробили кран? Доигрался! — сказал он зло. — Счастье еще, что никого не покалечили. Знаешь, сколько сейчас придется заплатить за ремонт?.. За людьми нужно смотреть! Но у тебя же нет времени. — Он брезгливо поморщился. — Сейчас, надеюсь, ясно, что нужно оставить фантазии?
В течение дня я мысленно готовил свой ответ. Мне казалось, я буду говорить убедительно и Моргунов снимет свое требование. Но этот случай с краном спутал все, сейчас я только виновато ответил:
— Нет, Николай Митрофанович! Не могу.
Его лицо отвердело.
— Пошли ко мне.
В кабинете он грузно сел за стол, придвинул к себе микрофон и коротко приказал секретарю:
— Приказ принесите.
— Николай Митрофанович, все-таки чего вы от меня хотите? — тихо сказал я. — Разве можно сейчас новые дома строить без новых механизмов? Это же просто технически невозможно…
Вошла секретарша. Она протянула Моргунову листок бумаги.
Моргунов молча подписал приказ и сказал мне:
— Распишитесь в получении.
Я расписался.
Он взял приказ, положил в папку:
— Все.
Я встал. У дверей остановился:
— До свидания.
— Прощайте, — буркнул он.
Я вышел из конторы. Всё та же стройка. Вверх по фасаду здания ползет красная коробочка строительного лифта. Я знаю, что она застынет на тридцатом этаже. Дальше до тридцать четвертого нужно подниматься по лестнице.
Нехорошо это, но сейчас уже никто не будет попрекать меня. Я ухожу — это не моя стройка.
Маленький кран, не видный снизу, медленно тянет контейнер с кирпичом. Я смотрю вверх, так оно и есть — снова на восемнадцатом сняли ограждение. Опасно. Надо отчитать Морозова. Я позвоню сейчас, чтобы восстановили ограждение, но выговаривать не буду.
Через главные ворота выезжает трайлер, на его платформе в качестве пассажира важно восседает экскаватор. Все же Комков сдержал свое слово: хорошо. А почему, собственно, хорошо? Мне-то какое дело?
Я иду по площадке. Сотни мелочей фиксируются мною. Это сделали… А тут, эх, забыли! Нужно все записать, чтобы не забыть. Зачем?
Вприпрыжку несется строительный день: громко сигналят водители — разгружай, разгружай; сошел со своей легковушки экскаватор и уже закидывает ковш; стучит сваебойный агрегат, и чистый почти осязаемый звук металла разливается по стройке, заполняя каждый ее уголок.
Всё та же стройка. Та же, но чужая.
Я вышел на улицу. Что мне сейчас делать? Все решено, но я еще колеблюсь. Правильно ли я поступил?
Читатель, кто ты? Молодой или уже много повидавший на своем веку человек? Решительный, твердый или мягкий? Злой, добрый? Но кто бы ты ни был, не спеши осудить меня за колебания, вспомни, ведь и у тебя они в жизни были. Конечно, я мог не делиться с тобой; представиться бы этакой твердокаменной личностью: решил, и все. Но мне хочется рассказать тебе всю правду.
Я сажусь на скамейку и мучительно думаю. Рядом бегает девочка, неловко подбрасывая мяч. Молодая женщина, отложив книжку, улыбаясь наблюдает за ней. Какая-то жизнь течет рядом, тихая и спокойная.
И вот я еду снова к начальнику управления Моргунову.
«Ну, что там у вас, мы же с вами все решили?» — досадливо спросит он. Я выжду несколько минут, потом отвечу: «Николай Митрофанович, я подумал и все же решил принять ваши условия». Что он скажет? Наверное, загремит, что вот я кручу ему голову, что главный инженер должен быть еще ко всему и решительным. И все же я знаю точно: он будет доволен.
Но это только в мыслях. Я поднимаюсь. Нужно ехать в трест за документами.
Многое изменилось в тресте. Даже седовласую внимательную секретаршу заменила девушка, которая, как мне показалось, разговаривала чуть громче, чем полагалось, и волосы у нее были длиннее, а юбка короче, чем этого требовала самая последняя мода.
Она скользнула взглядом и равнодушно ответила:
— Управляющий есть. Заходите.
Исполняющий обязанности управляющего, сравнительно молодой, с большой лысиной, которая, однако, не бросалась в глаза и как-то шла к его облику, встретил меня сухо.
— Мне звонил Николай Митрофанович, — коротко сказал он, окидывая меня оценивающим взглядом.
Я ждал, что он еще скажет. Может быть… нет, приказа он не отменит.
Управляющий не спеша набрал номер телефона и тихо сказал:
— У меня тут главный инженер Моргунова. Выдайте ему документы.
Я неловко начал прощаться. Управляющий вежливо и отчужденно смотрел на меня.
Я вышел из треста. Раньше, где бы я ни был — в театре, кино, в вагоне метро, — я думал о своей стройке. Если шел дождь, я беспокоился — закрыты ли ящики с цементом; когда была жара — увлажняют ли бетон, не пересохнет ли он; если дул сильный ветер — как с кранами, закрепили ли их на рельсах. А когда не было дождя и не дул ветер, я все равно думал о своей стройке.
Сейчас — все, легко и пусто, со стройкой покончено.
…В автобусе напротив меня сидит молодая женщина с ребенком на руках. Он премило таращит на меня круглые голубые глазки. Женщина что-то рассказывает соседке, и столько радости в ее голосе, что я невольно прислушиваюсь.
— Понимаете, ездила смотреть свою будущую квартиру. Ой, какое это счастье! — женщина почти поет. — А какие они молодцы, строители, за три месяца дом построили.
Я усмехнулся.
— Не усмехайтесь, — говорит женщина, — правда, правда, молодцы. Вы не согласны?
Я не отвечаю. Конечно, я согласен. Но сейчас для меня это уже не имеет значения.
Глава пятая
Последний экзамен
Мне остается только рассказать, как я устроился на новую работу.
Я вспомнил, как в прошлом году на нашу стройку приехал председатель Госстроя. После внедрения системы, мы начали выполнять план, бойко полезли вверх разные показатели. От этого у нас в то время возникли трудности довольно странного характера.
В начале месяца ко мне регулярно заходил главный бухгалтер. Он садился в мягкое кресло и лениво брал со столика журнал. Я как мог дольше затягивал разговор с посетителями, но Никандр Петрович спокойно листал страницы.
Наконец я сдавался и жалобно спрашивал:
— Что у вас, Никандр Петрович?
Главный бухгалтер молчал. Со вздохом я выпроваживал последнего посетителя.
Тогда он откладывал журнал.
— Ну, как будем прятать?
— Что, Никандр Петрович, что прятать?
— Как будто не знаете?.. Прибыли, выполнение — куда прятать? Ведь просто неловко такое показывать.
На наши стройки начали приезжать гости. Они что-то черкали в своих блокнотах, просили книгу отзывов. На стройках таких книг не бывает, там не до них, и экскурсантам подсовывали журналы авторского надзора. Но это никого не смущало: рядом с грозным приказом конструктора: «Опалубка не годится, бетонирование прекратить», следовала запись: «Мы, группа экскурсантов из г. Калуги, отмечаем очень хорошую…»
Ко мне стали приходить представители многочисленных учреждений, а однажды утром, когда строительный день только начинался, появился председатель комитета.
Он зашел ко мне в кабинет, поклонился и сел в стороне.
Звонили телефоны, на доске коммутатора зловеще подмигивали два красных глаза. Посреди комнаты стоял посиневший от крика водитель. Инспектор башенных кранов со вздувшейся от зубной боли щекой требовал наказания всех без исключения прорабов и по меньшей мере четвертования механика. Неизвестно откуда взявшийся преподаватель, пожилой человек с мальчишеской прической, недоуменно глядя на меня, восклицал: «Не может быть, они должны быть у вас!.. Не может быть!..»
И вдруг посетитель рассмеялся. Это было так странно, что я прервал начатый телефонный разговор, а инспектор и водитель замолчали.
— И это у вас так всегда, Виктор Константинович? А я приехал к вам поучиться, — весело сказал посетитель.
Он встал и подошел к окну.
— Иди сюда, друг, — подозвал он водителя. — Смотри, это твоя машина пустая стоит, а за ней целый хвост?
— Ах, черт! — Водитель выскочил из комнаты.
Вышел и инспектор, взяв с меня совершенно невыполнимую клятву — исправить в течение дня пути всех кранов.
Только преподаватель еще минут десять теребил меня.
— Пропали, понимаете, двенадцать студентов, — жаловался он, очень четко выговаривая каждое слово и показывая подозрительно белые, ровные зубы…
Посетитель представился. Мы долго ходили по стройке. Я рассказал ему о первых своих шагах, о том, как на строительстве кинотеатра чуть не развалил свой коллектив, о системе в работе и законах главного инженера.
— Мы с вами единомышленники, — сказал председатель. — Трудное дело строительное, правда? — задумчиво добавил он. — Неприятностей уйма, радостей мало. Нужно очень любить стройку, чтобы тут работать.
На прощание Юрий Александрович просил заглядывать в комитет.
— Чем черт не шутит, может быть, пригожусь, — улыбаясь сказал он.
Сейчас, когда нужно было устроиться, я вспомнил о нем и поехал в комитет.
Еще долго после визита к председателю меня не покидало чувство мучительной неловкости.
Нет, внешне все было в порядке. Он, правда, не встал и не пошел мне навстречу, как это обычно показывают в фильмах, но добродушно улыбнулся:
— А, Виктор Константинович, рад вас видеть. Рассказывайте, как у вас дела?
Наверное, изобретатели кожаных кресел предполагали, что посетители будут сидеть свободно откинувшись назад и: вести непринужденную беседу. У нас беседа не получилась, и сидел я на краешке, мне было очень неудобно.
По мере моего рассказа добродушное выражение исчезало с лица председателя.
— Да, — задумчиво произнес он, — сложная ситуация. Принципиальность — это, конечно, хорошая вещь. Но не кажется ли вам, что работа иногда требует взаимных уступок? Ведь Моргунов дал вам возможность довести до конца испытание бетонной установки, хотя он был против нее. Ну, а что сделали вы? Хлопнули дверью, ушли!
Я молчал.
Председатель закурил папиросу, помедлил и снял телефонную трубку.
— Иван Степанович, здравствуй. Помнишь, мы с тобой говорили, что следовало бы омолодить наши кадры… Да, да, есть кандидатура, он к тебе зайдет.
Он положил трубку.
— Зайдите в отдел кадров, там с вами подробно поговорят.
Я почувствовал, что той доверительности единомышленников, которая возникла у нас на стройке, уже не было.
Председатель встал.
— Желаю успеха, — вежливо сказал он…
Потом, уже на улице, я мысленно затеял спор с самим собой: «Ну чего же ты молчал? Почему ничего ему не ответил? Чего молчал, черт тебя побери! Ведь ты уверен, что поступил правильно. Ты ушел потому, что принципиально не мог согласиться с Моргуновым. Ведь так? Ты сделал это в ущерб себе… Постой! Что такое сказал председатель о Моргунове… Да, крути не крути, Моргунов мне уступил, когда внедряли бетонную установку. А я? Председатель сказал, что я хлопнул дверью… Хорошо, что он не знал об аварии крана. Что бы он тогда сказал?»
Тут на остановке я увидел свой автобус, и притом, что бывает крайне редко, полупустым. Машинально я ускорил шаг, но сесть не успел. Автобус сорвался с места, что-то грозно зарычал и промчался мимо.
Я пошел дальше. Нужно было все осмыслить. Неприятно это, читатель, быть в роли человека, с которого стаскивают геройскую тогу.
— Вот ваш стол, — сказал мне Чирков, заведующий отделом. У него был чрезвычайно озабоченный вид. Потом я убедился, что озабоченность была основной чертой его характера.
Он постоял около стола, похлопал его загоревшей мускулистой рукой и ушел.
Мой стол! У меня было много столов, в прорабских, в кабинете главного инженера, но никогда, знакомя меня с новой работой, мне не говорили о столе.
Насколько я помню, ни в одном произведении стол не описывался, и я позволю себе это сделать, хотя бы для того, чтобы восполнить пробел в литературе.
Верхний левый ящик его был плоским, высотой всего пять сантиметров. Здесь лежали карандаши, очень остро отточенные, готовые к делу. Мне даже показалось, что шевельни я пальцем, и нужный карандаш сам выскочит из ящика. В нижних ящиках лежали тощие картонные папки. Они встретили меня радостно. Еще бы! Какой папке приятно, что она даже не имеет названия, одни многоточия: «Дело №… Объект… Начато…» Справа стол имел открытые полки, здесь стояли справочники, толстые, солидные, готовые в любую минуту прийти на помощь владельцу стола. Крышка стола палевого цвета была покрыта лаком. В целом стол имел солидный, мужественный вид.