— Я как все, — наконец говорит он. В его глазах я вижу тревогу.
— Ладно, Анатолий Александрович, разберемся, — говорю я.
Мы выходим из прорабской, и сразу на нас набрасывается злющее июльское солнце.
Анатолий провожает меня к воротам. Он молчит, досадливо морщится. Чтобы прервать паузу, я говорю:
— Какие все же хорошие, скромные люди у нас.
— Почему скромные? — вдруг набрасывается на меня Анатолий. — Скажите, откуда взялся этот стандарт — если работник хороший, то он обязательно должен быть «скромным»? А ведь на самом деле наши прорабы обыкновенные люди с человеческими слабостями. Им хочется, чтобы их хвалили, если есть за что. — Он остановился, ожидая от меня ответа.
— Да что вы, Анатолий Александрович! Разве я сказал — «скромные». Вам, наверное, послышалось — пробую я отшутиться.
Он усмехнулся. Мы снова медленно пошли по дороге.
— И еще заметьте, — сказал Анатолий, — почти во всех книгах работник, который мечтает о выдвижении, преподносится как отрицательный персонаж. А вот герою произведения все равно, кем работать: рядовым инженером или главным, мастером или начальником строительства. Он ведь «скромный»! Чепуха это! Ведь каждый нормальный человек думает о своем продвижении по службе. Что тут плохого? Скажите?
— Почему вы об этом вдруг заговорили? — уклонился я от ответа.
Мы дошли до ворот.
— Почему я заговорил? — медленно сказал Анатолий. — Вы это хотите знать? — он пристально посмотрел на меня. — Ну что же, не буду скрывать. Как, по-вашему, имею я право думать о должности главного инженера?
— Безусловно.
— Ну вот, я о ней думал, она мне нравится. Мне сделали предложение… но я отказался.
— Почему?
Он усмехнулся:
— А вот этого я вам не скажу… До свидания.
Мне хочется скорее поделиться новостью: Николай Николаевич вышел на работу и позвонил мне по телефону. Несколько минут, кажется, не очень членораздельно, я выражал свою радость. Он рассмеялся и спросил, не загордился ли я, работая в столь достопочтенном учреждении, и не могу ли я уделить ему немного времени.
— Конечно, Николай Николаевич! — закричал я в трубку.
Он просил меня приехать к нему.
…Николай Николаевич встал и протянул мне руку. Я крепко пожал ее.
— Как хорошо, что вы наконец выздоровели, Николай Николаевич!
— Постой, постой, Виктор, руку оторвешь. — Как прежде, он назвал меня по имени. Ему, очевидно, была приятна моя радость. — Ты забыл, что я из больницы.
Потом мой управляющий (так я привык его называть) заговорил об экспериментальной стройке.
— Виктор, я был на стройке Анатолия, там пока не все получается. Первые этажи монтируются за три дня, а обещали за сутки. Может, попробуешь?
Он пристально посмотрел на меня, потом встал, тронул за локоть, и мы подошли к окну.
— Я хочу быть откровенным: тебе не выгодно впутываться в это дело. Поможешь осуществить Анатолию его предложение — все лавры ему, сорвется — все неприятности тебе. Ты меня понял?
— Да, Николай Николаевич.
— Когда ты внедрял бетонную установку, тебе было трудно, но это было твое предложение, твое. Сейчас вроде у тебя нет никакого стимула…
— Я попробую, Николай Николаевич. Анатолий талантливый прораб, сделаем это на одном его доме.
— Что значит на одном доме? И что значит талантливый прораб? — медленно и укоризненно сказал мой управляющий. — Неужели ты думаешь, что мы собираемся создавать тепличную стройку. Пошумим, а потом на массовом Строительстве с обычными прорабами… Нет, Виктор, этого я делать не буду.
Он стоял, опираясь на палку, совсем седой, еще не оправившийся от болезни. В углах его рта появились две скорбные морщины. Я не мог ему отказать.
— Хорошо, Николай Николаевич: восемь домов и четыре обыкновенных прораба.
Он улыбнулся, положил руку мне на плечо.
— Ты уже много сделал. Сейчас задача — сокращение сроков строительства. Время — вот главное. Это твой последний экзамен, Виктор.
Человечество изобрело часы, календарь, и ему кажется, что оно знает Время, что течет Время плавно: тик-так — качнулся маятник, прошла секунда, потом минута, час, сутки, и все сначала.
Но это не так. Замечали ли вы, как иногда медленно и мрачно плетется время, а бывает — мчатся дни…
И хотя по радио каждый прошедший час стали отмечать жалобными сигналами, а в шесть утра диктор объявляет, что наступил день, и сообщает дату, — все равно обуздать время не удалось.
Вот и у меня в комитете дни тянулись медленно, долго, а с возвращением на стройку время вновь заторопилось.
Контора управления разместилась в старом одноэтажном доме, чудом избежавшем сноса. Моя рабочая комната четыре метра высотой; левый угол занимает монументальная кафельная печь, которая почему-то навевает на меня грусть и будит раздумья о бренности существования. Окна и двери таких размеров, будто в доме раньше жили не обыкновенные люди, а семейка циклопов.
Эти дни я много работаю. Сегодня уже с утра ко мне бегут прорабы с жалобами на различные неполадки.
Капризничали башенные краны. Все, казалось, испытывали крепость моих нервов. Анатолий кричал, что срывается монтаж; начальник управления механизации Левков по телефону укорял меня за то, что мы приняли очень сжатые сроки монтажа:
— Бог мой… не перебивай меня… Ну, смонтируете этаж не за сутки, а за двое или трое суток… не перебивай, говорю… что, от этого мировая революция пострадает?
Кочергин, хитренько усмехаясь, говорил, что главк подсунул нам бракованные краны, и только Морозов многозначительно и торжественно молчал, и, как ни странно, это особенно донимало меня.
Приехала стройконтролер Анна Ивановна Ивашкина, высокая полная женщина с лицом цвета клюквенного киселя. Она ходила по всем корпусам и, показывая пухлым пальцем, каждый раз спрашивала: «Это что?»
— Где? Ничего не вижу.
Ответ злил ее. Она подходила к колонне, показывала на сварной шов:
— Это что?
— Это сварка.
Анна Ивановна укоризненно качала головой и величественно шла дальше, повторяя:
— Это что?
Через два часа она отбыла.
Некоторое время я молча стоял на перекрытии, но, увидев Гната, неожиданно для себя спросил, указывая на плиту:
— Это что?
— Плита, — удивленно ответил Гнат.
— Это что?
— Ящик… Да что это с тобой, инженер?
Я очнулся:
— Прости, Гнат, контролерша меня совсем закрутила.
К вечеру на стройку перестал поступать раствор.
Анатолий привел ко мне нашего нового диспетчера Любу, очень юное и хрупкое существо в синих брючках.
— Вот, посмотрите на нее, — закричал Анатолий, — забыла заказать раствор. Ну что с ней сейчас делать? — Он нервно забегал по комнате.
— Это правда? — как можно строже спросил я.
Она кивнула головой и стала озабоченно оттирать на пальце чернильное пятно.
Я позвонил снабженцу. Митрошин призвал на наши головы все громы небесные и потребовал немедленно четвертовать Любу.
Я смиренно молчал. Накричавшись вдоволь, Митрошин наконец смилостивился и сказал, что займется раствором.
Я повесил трубку.
— Но виноваты и вы, Анатолий Александрович, — надо проверять.
Мы заспорили, забыв о Любе, и вдруг она странно тонко заплакала.
— Вы чего? — недоуменно спросил прораб Анатолий.
— Ви-ви-ктор Константинович меня не руга-ет… — Люба плача выбежала из комнаты.
Мы смущенно посмотрели друг на друга.
— Пойду успокою, — сказал Анатолий, поднимаясь.
На стройку приехала черная «Волга». Строители знают, что на такой машине ездит большое начальство. Поэтому ко мне экстренно отрядили Петьку.
У «Волги» стоял заместитель начальника главка Левшин. Лицо у него словно застыло.
Мне никогда не удавалось скрыть свои чувства, и люди, которые внешне не реагируют на события, кажутся мне загадочными. Я невольно перед ними робею. Я рассказываю Левшину о ходе строительства, сбиваюсь и умолкаю.
— Ну? — произносит он.
— Все, — виновато говорю я.
— Не слишком подробно. — Он опускает веки. — Так что же вы все-таки собираетесь делать, чтобы войти в график?
Работа в комитете все же кое-чему научила меня. Раньше я ответил бы сразу, теперь сказал:
— Я подумаю и сообщу вам.
— Это единственно разумные слова, которые я услышал от вас за четверть часа, — сказал Левшин и недовольно спросил: — Не совершили ли мы ошибку, поручив вам такое сложное дело?
Я ответил, что ошибки не совершили.
Но Левшин не принял шутки.
— Я позвоню вашему управляющему, пусть поговорит с вами.
— …Ничего, ничего, Виктор, работай! — через два часа говорил мне приехавший на стройку Николай Николаевич. Он выглядел совсем плохо. — Ничего, держись. — Он ободряюще положил мне руку на плечо. — Рядом с новым всегда возникают трудности. Не суетись, не бегай, думай, и трудности отступят. — Он уже улыбался.
Я принял трудное решение — на время прекратить монтаж. На стройке оно было встречено гробовым молчанием.
Даже Гнат не шумел, только при встрече странно тихо сказал:
— Смотри, инженер, влипнешь.
Но зато сверху гремели раскаты грома. Из главка требовали объяснения.
Позвонил Николай Николаевич.
— Это так нужно? — коротко спросил он.
— Да, Николай Николаевич, следует сначала подготовиться.
— Хорошо.
На стройку прибыли представители завода башенных кранов. Выяснилось, что наши крановщики полностью не освоили механизмы. Инженеры завода, их было трое, приступили к обучению наших механизаторов.
Мы заказали новую оснастку.
Даже в троллейбусе, по пути на работу, я снова продумывал технологическую цепочку. Вроде все предусмотрено, вот освоим краны, придет новая оснастка. Остаются только мелочи… Мелочи… А вдруг дело в них?
На работе я позвонил прорабу Анатолию.
— Через час начните монтаж на одном корпусе, — приказал я.
— Почему? Ведь еще не все готово.
— Скажите нормировщице, чтобы она приготовилась к хронометражу.
Анатолий что-то проворчал. Я повесил трубку.
Целый день я провел на монтаже. Сюда секретарь Лида, недовольно хмуря широкие брови, и приносила на подпись бумажки.
— Может, мне перенести сюда стол и машинку? — ядовито спросила она.
В шесть часов вечера, когда у меня, как обычно, собрались прорабы и бригадиры, я предложил в монтажном звене сократить монтажника и добавить одного сварщика.
— Ерунда все это! — вспыхнул прораб Анатолий. — Пусть краны работают бесперебойно, и все пойдет.
— Обойдемся, инженер, — закричал Гнат, — что же чужих приглашать?
Впервые я резко оборвал Гната. Я положил на стол карту хронометража.
— Смотрите — двадцать два процента кранового времени теряется из-за задержки в сварке…
Монтаж был возобновлен через пять дней.
Мне позвонили из диспетчерской.
— Виктор Константинович, — раздался тонкий голосок Любы, — вас срочно требуют на первый корпус.
— Что случилось? — встревоженно спросил я.
— Не знаю.
…На перекрытии третьего этажа на узкой скамейке сидели прорабы.
Кочергин поднялся, зашел в будку мастера, вынес стул и поставил его напротив скамейки.
— Садитесь, — коротко сказал он.
Я сел.
— Виктор Константинович, — осторожно начал Кочергин. — Мы тут собрались и приняли решение. Извините, конечно, что без вас. Но вы бы нам мешали. — Он усмехнулся. — Не дали бы нам свободно порассуждать…
— Не тяните резину, Кочергин! — резко сказал прораб Анатолий. — Говорите сразу.
— Сейчас, сейчас… Понимаешь, Анатолий, не люблю говорить начальству неприятные вещи… Виктор Константинович, — снова обратился он ко мне, — как видите, мы смонтировали только пол-этажа. И краны работали бесперебойно, и сварщиков по вашей рекомендации добавили, и оснастка новая, а не получается. Сколько же можно трепать себе и другим нервы? Мы решили прекратить этот экспери… эспери… черт его знает, даже не выговоришь.
— Эксперимент, — сказал Быков.
— Не понимаю, — медленно сказал я. — Почему вдруг? Анатолий Александрович, что это значит?
Анатолий сидел на краю скамейки, опустив голову.
— Это значит, — помедлив, ответил он, — что мои расчеты — это теория, а жизнь есть жизнь. Это значит, что я втравил вас всех в авантюру. — Он поднял голову. — И не смотрите на меня так осуждающе. И так тошно!
Быков встал, обошел скамейку и положил руку на плечо Анатолию.
— Не нервничай, Анатолий… Все в порядке, Виктор Константинович, — мягко сказал он. — Монтаж ведь ускорен, а быстрее все равно не получится.
— Но почему еще не поработать? — спросил я.
— А сколько можно волынку тянуть? — вдруг резко спросил Морозов. — Сколько? — он приподнялся. — Никому вся эта шумиха не нужна. Нужна ритмичная работа, а не рекорды. Я сыт по горло от всех этих затей. Завтра перехожу на нормальный график. — Его всегда невозмутимое лицо злобно искривилось.
Вот когда он наконец заговорил. Мне даже стало легче, но я понял, что должен принять его вызов. И, наверное, от результатов моего спора с Морозовым зависит судьба всей стройки.
Я посмотрел на Сокова, сидевшего напротив меня. Он несмело поднял на меня глаза.
— Объясните, Виктор Константинович, — тихо попросил он, — для чего нужно продолжать опыт?
Из лестничной клетки появился Гнат. Увидев меня, он сразу закричал:
— Инженер!..
— Помолчи, балаболка! — оборвал его прораб Анатолий.
Гнат ничуть не смутился, подошел к нам и тоже сел на скамейку.
— Ладно, и я тут посижу в рабочее время, — усмехаясь сказал он.
Наконец я собрался с мыслями.
— Это не рекорд, Морозов, — сказал я. — Дело не в рекорде. На заводах есть такое понятие — «проектная мощность». Ее, эту мощность, рассчитывают проектировщики, и потом все ИТР на заводе считают делом своей чести ее достичь. У нас на стройке нет такого понятия. Правда?
Прорабы молчали.
— Такого понятия нет, — весело сказал Гнат.
— Анатолий Александрович правильно рассчитал. Теоретически этаж можно смонтировать за сутки — это наша «проектная мощность». Мы должны ее достичь. Выжать все из кранов. Снова пересмотреть состав бригад, может быть, применить другие кондукторы…
Прорабы молчали.
— Что касается ритма, — продолжал я, — то ведь ритм, Морозов, бывает разный. Можно ритмично возводить дом год, можно полгода, а Анатолий предлагает за двадцать дней.
— А я говорю, что все это никому не нужная шумиха, — упорствовал Морозов, поблескивая черными узкими глазами. — Ну скажите, кому это нужно?
— Наверное, все же нужно… Нашему управлению, всем остальным стройкам, — тихо сказал Соков. — Людям нужно…
— Мне нужно, — весело и громко заявил Гнат.
— И мне! — раздался за моей спиной голос бригадира Сергея Королькова. — Еще никогда наша бригада так здорово не работала.
— Вот, вот… профсоюзное собрание устроим, — перебил его Морозов.
— Нет, профсоюзного не будет, — выйдя вперед, ответил Корольков. — Вы уж извините, товарищ Морозов, мне нужно начинать монтаж.
…Остались только Анатолий и я. Он по-прежнему сидел, опустив голову.
— Я этого не забуду, Виктор Константинович, — тихо сказал он.
Я не ответил. У меня вдруг возникла мысль, что впервые с тех пор, как Николай Николаевич назначил меня главным инженером, я не выполнил своего обещания, подвел его. Эксперимент с монтажом не получился.
Снова бежит ко мне Петька:
— Черная «Волга»… Черная «Волга».
Эх!.. Я медленно выхожу на площадку. У машины стоят Левшин, Николай Николаевич и Морозов. Я здороваюсь.
— Ну что, так и не вошли в график? — строго спрашивает Левшин.
— Нет.
— Вот тут Морозов на вас жалуется, что вы заставляете его продолжать эксперимент. Это что, ваше твердое решение? Приказ?
— Да.
Левшин усмехается и разводит руками:
— Тут я ничего не могу сделать, Морозов. Приказ есть приказ.