— Принимается, — Левшин стукнул карандашном по столу. — Продолжайте!
— Но это меры элементарные… Элементарные. — Я наконец добрался до главного. — Для этого не нужно было собирать техсовет. Посмотрите, товарищи, что получается: в стране идет техническая революция. Она пришла и на строительство. Нам дали полносборные дома, новые краны. А мы почему-то до сих пор работаем по-старому. Мастер, бригадир ночью бегают по улицам, ищут автоматы. Трест, не имеет диспетчеризации.
Заглянула секретарша, что-то тихо сказала Левшину, он поднялся и вышел.
— Полсотни лет тому назад, — продолжал я, — создали отделы и конторы снабжения, появились лихие снабженцы, полуграмотные, но ловкие, они добывали материалы… Сейчас все есть, нужно только технически правильно и грамотно дать заявки, по-инженерному организовать снабжение. В составе треста нужно настоящее управление обеспечения, которое не только занималось бы комплектацией, но и готовило бы площадки к началу работ…
В заключение я сказал:
— Вот все, что я хотел вам доложить, товарищи… Мне самому пока еще многое не ясно, но работа на стройках должна стать непрерывной. Следующий этап: разработать меры по экономии трудовых затрат.
После перерыва первым выступил Костромин.
— К нам в трест пришел молодой, малоопытный инженер. — Костромин вышел из-за стола и оперся на спинку стула. — Мы должны ему помочь. Наша святая задача сейчас, на этом совете, сказать ему: «А не пора ли уж, Виктор Константинович, бросить фантазии и взяться за дело?» Все эти ночные похождения нашего нового главного инженера, я бы сказал, в стиле Гарун-аль-Рашида… — Костромин оглядел улыбающихся членов совета, — …совершенно ни к чему. И так было ясно, что есть простои.
Костромин говорил долго и, кажется, даже интересно, потому что многие снова улыбались, рассказывал историю с «липовой» справкой. Предложение по улучшению структуры аппарата треста он назвал смешным.
— Что вы предлагаете? — деловито спросил управляющий.
— Не знаю, жалко мне Виктора Константиновича, молодой человек… а вообще нужно было бы доклад и всю деятельность нового главного инженера признать неудовлетворительной.
Попросила слова Ирочка:
— Виктор Константинович сказал… то есть Владислав Ипполитович сказал… Нет, извините, все-таки Виктор Константинович сказал, что перестройка в тресте нужна, а Владислав Ипполитович сказал…
— Позвольте, — перебил ее управляющий, — мы слышали, кто что сказал, вы просили слово, чтобы высказать свое мнение?
— Да, да, конечно! — очаровательно улыбнулась Ирочка. — Виктор Константинович сказал… Нет, Владислав Ипполитович сказал, правильно…
— Не пойму, кто же, по-вашему, сказал правильно?
— Владислав Ипполитович сказал правильно.
— Ну вот теперь понятно.
Встал Беленький, провел рукой по черным волосам, многозначительно улыбнулся, показывая большие стальные зубы.
«Что ты скажешь, Беленький? — пока он настраивался на выступление, думал я. — Ведь ты всегда говорил, что Костромин бездельник, ничтожество. Ты клялся мне в дружбе. Что ты скажешь, Беленький?»
Беленький, словно выдавая большую тайну, прежде всего сообщил, что члены совета прослушали интересный доклад.
— Интересный? — иронически спросил Костромин.
На лице Беленького появилось виноватое выражение.
— Я, Владислав Ипполитович, хотел добавить — доклад все же недоработан.
— А конкретнее, Беленький? — спросил управляющий.
Тут уж Беленький испуганно понесся. Он, Беленький, считает, что все же прав Костромин: главное в тресте — заниматься сдачей объектов.
Выступили прораб Шуров, начальник производственного отдела Мякишев. Они поддержали Костромина.
— Ну что ж, — сказал управляющий, — вроде все ясно. Будем закругляться, время позднее.
— Нет, Леонид Леонидович, дай слово мне, — попросил Самородок. — А потом еще, наверное, Иван Митрофанович Моргунов выступит. — Самородок встал, расстегнул серую спортивную куртку, выпятил маленький, крепенький живот. — Мы тут вечер потеряли, басни разные слушали, а от кого? Как это ты, Леонид Леонидович, многоопытный человек, допустил такое? Он же, — Самородок показал на меня пальцем, — сначала в грудь себя бил, что стоит за правду, а сам выдал фальшивую справку. Своей подписью подтвердил, что коммуникации готовы. А мы коммуникации-то даже не начинали. Так, товарищ Моргунов?
Моргунов кивнул.
— Я поддерживаю Костромина, — закончил свою речь Самородок. — Осудить его надо.
— Вы хотели выступить? — спросил Моргунова управляющий. — Только, пожалуйста, не повторяйтесь.
Моргунов тяжело поднялся:
— Мы слушали тут предложения главного инженера треста, с моей точки зрения — дикие.
Самородок визгливо засмеялся:
— Вот-вот!
Моргунов покосился на Самородка, но спокойно продолжал:
— Зачем это нужно создавать целое управление обеспечения? Не проще ли вызвать снабженца, накрутить ему хвоста, — и глядь, все что нужно на месте. Только вы знаете, товарищи, я больше всех работал с Виктором Константиновичем и убедился: то, что мне казалось в его предложениях диким, через некоторое время оказывалось целесообразным.
Моргунов снова обратился к Самородку:
— Ты, Кузькин, спросил меня, выдал ли мне главный инженер «липовую» справку? Я подтвердил — выдал. На вот, смотри, вот эта справка. — Моргунов вынул из кармана листок и положил его на стол перед Самородком: — Видишь, тут стоят две даты: первая — двадцатое мая, ее написал главный инженер, а рядом красными чернилами стоит двадцать седьмое мая. Это написал я. Видишь?
— Не понимаю.
— Сейчас поймешь, — тяжело, с угрозой, сказал Моргунов. — Мы сами проложили коммуникации, без тебя. А когда закончили их двадцать седьмого мая, тогда предъявили эту справку для установки крана. Так что справка настоящая, Кузькин. А человеку, который выдает настоящие справки, можно верить. Как, товарищи?
Члены совета молчали.
— Ты злобный человек, — сказал Моргунов Самородку. — Смотри, ты его почти проглотил. Он против тебя беззащитный. Потому что ты врешь, а он не умеет врать. Ты подминаешь под себя людей — делаешь карьеру, а ему наплевать на карьеру, он любит дело. Понимаешь? Но это парень из нашего коллектива, мы не дадим его добить. Ты заставил Ивлева, моего старого приятеля, позвонить мне, чтобы я на техсовете выступил против него. Так, Ивлев? Ну, наберись хоть раз смелости, скажи правду.
— Так, — глухо произнес Ивлев.
— Я с Виктором уже полмесяца не разговариваю. Знаешь, почему?
В комнате было очень тихо.
— Мне стыдно. Помнишь, я не убрал с трассы плиты? Ты думаешь, он мне что-нибудь сказал? Он не сказал ни слова и ушел. Он огорчился за меня. Посмотри, его уже почти сломали, но он не сдается, держится. А для чего это ему? Ты думал об этом когда-нибудь? А вы, Костромин, думали?
Моргунов помолчал и потом медленно, растягивая слова, добавил:
— Мое управление считает, что главный инженер за короткое время пребывания в тресте проделал большую работу. Я предлагаю: одобрить его деятельность, а предложения, выдвинутые в докладе, обдумать и еще раз обсудить.
…Технический совет принял предложение Моргунова.
Глава пятая
Письма в июне
Из Крыма.
От Николая Николаевича Скиридова.
Здравствуй, Виктор, получил твое письмо с описанием технического совета. Мне казалось, что я снова в нашем тресте, в Москве.
Да, признаю: Моргунов оказался человеком. Надеюсь, и ты признаешь, что плохие люди все же живут на белом свете. Смотри: Самородок, Костромин… Ну ладно, — пока у нас с тобой в этом споре счет 1:1.
…Вот уже несколько дней я «работаю» на строительстве санатория. Ровно в. 10.30 ко мне заходит профессор. Хитрый старикан! Говорит, что хочет видеть условия, в которых работает его внук Сема. Он ни на шаг не отходит от меня.
Прораб на стройке — Тоня, два года назад закончила одесский техникум. В ее распоряжении восемнадцать рабочих, включая моториста Соколова, вернее, моториста-электромонтера-слесаря-сторожа. Я не удивлюсь, если узнаю, что он еще работает и шофером.
Вот где экономия, Виктор!
На стройке закончен подвал, нужно строить надземную часть, почти полностью из монолитного железобетона.
Тоня смотрит на меня умоляющими глазами и, кажется, вот-вот скажет: «Дяденька, сделайте, пожалуйста, так, чтобы появились арматурщики»; «Дяденька, сделайте доски… только обрезные, сороковку»; «Дяденька, не забудьте и про бетон…»
Еще бы, ведь я из Москвы, да еще мой профессор наговорил про меня, что я чуть ли не Кремль построил.
К Тоне все семнадцать рабочих относятся очень уважительно. (Раньше я писал — восемнадцать, Соколов, оказывается, считается за двух рабочих, хотя получает одну зарплату.)
Ознакомившись в первый день с положением на стройке, я было сразу схватил телефонную трубку, чтобы приказать тебе, Беленькому или Визеру немедленно перевести на стройку еще хотя бы десяток арматурщиков. Но потом спохватился…
Коротко говоря, Виктор, я впервые лет за десять взял в руки рабочие чертежи арматуры. Не улыбайся, пожалуйста, раньше, когда я был управляющим, мне не к чему было разбирать рабочие чертежи. Для этого у меня был «штат», «аппарат», прорабы. Мое дело было принять решение и дожимать его.
Тридцать лет тому назад, еще до войны, в своем дипломном проекте я чертил арматуру из отдельных стержней, с крючками Консидера, и вот тут, в захолустье, какой-то инженер Рюмин арматуру колонн и балок запроектировал точь-в-точь как я когда-то.
«Но, уважаемый товарищ Рюмин, — обратился я к нему, листая чертежи, — за тридцать лет построили заводы с автоматической сваркой, уже давно сообразили, что арматурные стержни надо варить на заводах в каркасы… Где вы были эти тридцать лет?»
Я воспрянул духом. Ну-ка, где Тоня? Сейчас мы начертим эскизы арматурных каркасов, передадим на завод, и нам не нужны арматурщики. Завтра, Виктор, эскизы передам на завод.
…Только что приезжала ко мне Лидия Владимировна, вместе со Сперанским.
Когда они зашли, я лежал на кровати — отдыхал. Лидия Владимировна прослушала меня и с торжеством воскликнула: «Вот что значит постельный режим!»
Сперанский (видно, этот парень не лыком шит!) насмешливо спросил у Лидии Владимировны, уверена ли она, что я всю неделю действительно лежал в постели?
Они заспорили. Я, конечно, поддержал ее.
Мне очень не хотелось давать ей твое ядовитое письмецо, но она увидела его на столе… Фу, черт, сигнал ко сну! Тушат свет, Виктор, прости, тут лишней минуты не просидишь.
Н.Н.
Р.S. Виктор, ты когда-то рассказывал мне об установке пневмобетона. Вышли, пожалуйста, мне чертежи, а может быть, к нам прилетит изобретатель?
Из Москвы.
От Виктора Константиновича Нефедова.
Дорогой Николай Николаевич!
Признаться, я с некоторым злорадством прочитал, что Вам приходится заниматься инженерными делами. Теперь, после Вашей санаторной стройки, когда Вы вернетесь в трест, инженерам будет легче.
Если бы на строительстве оказался еще начальник, так называемый «волевой» человек, или попросту — упрямец, и все Ваши предложения назвал «фантазиями», — Вы бы тогда полностью почувствовали себя инженером! Да, а прораб Тоня должна смотреть насмешливо и хриплым басом говорить о Вашей молодости и неопытности.
А если всерьез, то смотрите-ка, и у Вас, за тысячи километров от Москвы, та же проблема — экономия человеческого труда…
Звонил изобретателю пневмобетонной установки Мурышкину. Он очень заинтересовался моим рассказом, но вот беда — улетает куда-то. Дал чертежи и подробную инструкцию. Высылаю их.
Крепко жму Вашу руку.
Виктор.
Не могу удержаться: какой он, этот Сперанский?
Из Крыма.
От Николая Николаевича Скиридова.
Два дня, Виктор, не был на своей стройке, лежал в постели. Не пугайся, просто моего профессора вызвали куда-то на консультацию.
Утром, не дождавшись профессора, я пошел на стройку, но у ворот меня остановил главный врач.
— Вы куда, миленький? — любезно спросил он.
— На стройку.
— Ах, на стройку! Да-да, понимаю, это очень важно, чтобы больной человек, очень больной, работал на стройке. А ну, миленький, пойдемте.
Он привел меня в палату.
— Отдохните, миленький, два-три дня. От этого, возможно, стройка пострадает, не спорю, но вы и я выгадаем.
Я начал было протестовать, но он серьезно и просто сказал:
— Вот вы считаете меня бюрократом. А известно ли вам, что не только у инженеров существуют нормы и правила, нарушение которых является беззаконием?
— Ну, а профессор? — не сдавался я.
— Профессор — ученый с мировым именем. А я — рядовой врач!
…На третий день приехал профессор. Он поздоровался и как ни в чем не бывало предложил отправиться на стройку. Я вскочил.
Тонечка встретила нас с сияющими глазами. Она немного хромала, упала откуда-то. На лице ее целая сеть мелких морщинок. Это в двадцать три года!.. Обидно, почему это за Лидией Владимировной тянется всегда длинный хвост молодых людей, а Тоню никто не замечает?..
Мы позвонили на завод, и директор наотрез отказался принять заказ на арматурные каркасы.
Пользуясь случаем, что профессор задержался на площадке, я отвел душу — за целых полгода болезни! Даже полегчало, Виктор.
Утром к моему корпусу подкатил голубой «автомобиль». Ты, наверно, видел, Виктор, старые кинокартины с допотопными машинами? «Автомобиль» моего профессора очень напоминал их, двигался он со скоростью дорожного катка, но на главной дороге старик, к моему удивлению, помчался вовсю. Ах, какое это было славное путешествие!
У ворот завода нас встретили несколько человек, чуть не на руках вынесли профессора из машины. А директор обратился к нему с длинным приветствием. Из его речи я понял, что профессор год тому назад вылечил работницу завода и теперь весь завод вместе с директором Читашвили и прилегающей территорией в радиусе, кажется, 10 км являются собственностью профессора.
Но Семен Абрамович так грозно засопел, что Читашвили быстро закруглился.
Профессор, оказывается, старикан с юмором.
— Это вы точно говорите, что завод мой? — спросил он директора.
— Зачем спрашиваешь, Семен Абрамович! — обиделся директор. — Зачем спрашиваешь? Раз Читашвили сказал — значит, так. Бери что хочешь! — И Читашвили мощной рукой обрисовал полукруг, в который попали окрестные горы, большой кусок моря и забор завода. — Только прикажи, дорогой!
— Тогда примите, Читашвили, вот эти чертежи, — профессор протянул ему мои эскизы. — Изготовьте срочно, за два дня.
Читашвили даже не взглянул на чертежи.
— Бери, Саша, делай, — величественно сказал он своему помощнику. — Срок — два дня… Семен Абрамович, товарищ, — просим в контору.
В конторе Читашвили потчевал нас вином, когда вошел Саша. Он молча положил перед директором мой эскизы.
— Посмотрите, что нам подсунули.
— Молчи, Саша, раз Семен Абрамович и его друг, как тебя?
— Николай Николаевич.
— …И его друг Николай Николаевич привезли чертежи, — это закон, Саша. Уходи!
— А вы все же посмотрите.
— Вот пристал, я ж тебе сказал! — Читашвили небрежно взял эскизы, посмотрел и вдруг вскочил.
— Не могу… все твое, Семен Абрамович, но этого я делать не буду! — закричал он.
— Но разве не вы сказали, что завод мой? — невозмутимо спросил профессор.
— Твой, Семен Абрамович, честное слово, твой, но чтоб я, как паршивая мастерская, для стройки варил каркасы?! — Читашвили вдруг посмотрел на меня и грозно спросил: — Слушай, а это не ты ругал меня по телефону?
Я понял, что все пропало.
— В Москве заводы не гнушаются варить каркасы для строек, а вы…
— Постой! — прервал меня Читашвили. — Так это ты, инженер из санатория, ходишь на нашу стройку?
— Хожу.
Читашвили Пристально посмотрел на меня:
— Для тебя сделаю…
— Спасибо, — сказал я.
Читашвили вдруг снова закричал:
— Спасибо! Зачем говоришь спасибо? Ты больной человек, приехал к нам лечиться, а ходишь на стройку, помогаешь нам, зачем говоришь спасибо?.. Думаешь, Читашвили ничего не знает, ничего не понимает! Читашвили… — Он очень разволновался.