У меня на столе лежала целая гора почты. С тяжелым вздохом я принялся за нее.
Где-то я читал, что в последние годы зарегистрирована новая болезнь — «боязнь рака», и так она распространилась, что стала страшнее самого рака. Я посмеялся и забыл. Но вот когда меня перевели в трест, я заболел. Мой недруг назывался «боязнь бумаг».
Первое время я решил просто игнорировать бумаги; куча их росла на моем столе. Через два-три дня жизнь треста была нарушена: отовсюду непрерывно напоминали, отчаянно звонили телефоны. Приходя в кабинет, я всегда заставал озабоченных сотрудников треста, ведущих раскопки в бумажной куче на моем письменном столе.
Тогда я и заболел и ежедневно два раза в день отбивался от бумаг. Хотя я не завел резинового штампа для резолюций, но изучил и начал применять набор стандартных указаний. Например: «К исполнению», что означало:
«Я знаю, дорогой Петр Петрович, что исполнить вы не сможете, но ничего другого написать не могу — бумага важная». Или: «Срочно прошу переговорить»; получив такую резолюцию (я еще работал в стройуправлении), я по простоте душевной, запыхавшись, прибежал в трест.
— В чем дело? — спрашивает меня Костромин.
Едва переводя дыхание, отвечаю:
— Вот… вы просили срочно переговорить.
Я еще никогда не видел, чтобы человек так смеялся, с Костроминым был припадок. Когда он немного успокоился, то сказал:
— Какой вы еще ребенок, Виктор Константинович! Вы знаете, что значит эта резолюция?.. Эх, зелены вы! Резолюция означает: «Я не знаю, что тут писать, пусть письмо полежит, посмотрим».
Широкое распространение получила очень туманная резолюция: «К сведению». Она переводится примерно так: «Вы уж придумайте, Петр Петрович, сами, куда сунуть эту бумагу». Было еще много других резолюций-шифров.
Но примерно половина всей приходящей почты требовала немедленного ответа. Тут писалась обычная резолюция (не шифрованная!): «Прошу подготовить ответ». И ходила многострадальная бумага с такой резолюцией из рук в руки по трудному, тернистому пути.
Сегодня мне отчаянно везло. Все же из двухсот пятидесяти рабочих дней в году даже у строителей один бывает счастливым. В самом деле: с утра сдали гостиницу, потом — предложение института, превращающее нашу кустарную диспетчерскую в действительно современную ячейку управления производством, и вот наконец…
Я вызвал секретаря.
— Пожалуйста, возьмите… — и вдруг осекся. — Что это с вами, Неонелина? — Я так удивился, что с первого захода произнес ее имя.
Секретарша поснимала с себя все украшения: огромную бляху на солидной цепи, многоэтажные серьги с малиновым звоном, кольца с огромными камнями. Вместо голубых бархатных брюк и камзола на ней было обыкновенное гладкое платье.
— Нина, — поправила она меня.
— Как это — Нина! — вскричал я. — Уже сколько времени я изучаю имя «Неонелина», и теперь, когда я его с таким трудом освоил, вы вдруг подсовываете мне «Нину». Не выйдет!
— Виктор Константинович, вы как-то выразили желание, чтобы я научилась стенографии…
— Да вы что — доконать меня хотите?!
Она улыбнулась: ей все же удалось удивить меня.
— Попробуем написать ответы на письма, Виктор Константинович. — Она села за маленький столик, положив перед собой тетрадку.
Из кучи бумаг, требующих ответа, я взял первую. На письме стояла моя резолюция: «т. Мякишев, прошу срочно дать ответ».
— В управление… Пишите, Неонелина!
— Нина…
— Фу, черт!
За двадцать минут она записала ответы на двадцать писем, за сорок минут их отпечатала и принесла на подпись. Через час ответы были в конвертах.
…Если кто-нибудь заболел страшной болезнью «боязнь бумаг», вспомните о стенографии!
Была середина дня, около двух часов, солнце просто расплылось по всему небу. Оно расплавило асфальт так, что на нем печатались следы прохожих; река не давала прохлады, а казалась просто пластмассовой лентой, по которой не плыли, а скользили широкие экскурсионные посудины; оно залило нестерпимым светом стеклянные стены новых домов, столь модные сейчас, потому что они якобы раскрывают дома и делают улицы шире и богаче (даже метростроевцы, сидя глубоко под землей, поддались этой моде и повсеместно заменяют чудесные дубовые двери капканами из алюминия и стекла); оно, солнце, со всем своим душевным пылом жарило все живое; большие сизые голуби не прогуливались по карнизу, а сидели неподвижно, широко раскрыв клювы; только люди все так же наполняли горящие улицы, душные магазины, выстраивались длиннейшими очередями к малиновым газировкам.
— Мне можно? — спросил Моргунов, широко распахнув дверь.
— Конечно, Иван Митрофанович! — Я встал и вышел из-за стола.
Моргунов только вернулся из отпуска. Я искренне обрадовался ему. Он заметил мою радость:
— Пришел к тебе ругаться, да вот пропала охота. Давно не виделись. Между прочим, как тебя сейчас называть?
— По-старому, Иван Митрофанович.
— Нет, по-старому не годится, не положено. Буду переходить на имя-отчество и «вы». Только на перестройку прошу месячишко, не возражаешь?
— Можно по-старому.
Он покачал головой, пристально посмотрел на меня:
— А ты как-то переменился. Повзрослел, что ли. Так что, если б даже хотел называть тебя по имени, не смог… Вот у меня какое к тебе, Виктор Константинович, дело. Просьба, вернее, — нужны срочно два башенных крана. Мои чудаки забыли заказать, а механик треста все краны распределил уже. — Моргунов снова пристально посмотрел на меня: — Поможешь?
— Конечно.
— Откуда возьмешь?
— В главке.
— Хорошо… Еще одна просьба. Я в больницу ложусь, на операцию… посмотри за СУ, на Морозова надежда небольшая.
— Будет сделано, Иван Митрофанович. Что у вас?
Он тяжело встал и подошел к окну.
— Придешь в больницу? — сказал он глухо.
Я встал рядом с ним.
— Обязательно, Иван Митрофанович.
— И если что… у меня, — ты знаешь, наверное, — семьи нет.
— Не будем об этом говорить. Все кончится хорошо.
— Это ни к чему, — сказал он строго, — разговор мужской.
— Я приду в больницу, все неукоснительно выполню.
— Ну, вот и хорошо… — Он провел рукой по волосам. — У тебя что? Мне секретарь сказала, что ты меня спрашивал.
— Да так, Иван Митрофанович, не хочу вас сейчас беспокоить.
— Юлишь, парень!
— После операции…
— Говори! — приказал он.
— Вы не станете возражать, если мы назначим Анатолия начальником Управления обеспечения?
— А он как?
— Я с ним еще не говорил.
— Так что же ты у меня спрашиваешь? — удивился Моргунов. — Ты у него спроси.
— Я сначала хотел узнать ваше мнение.
Моргунов пристально посмотрел на меня.
— Это с твоей стороны красиво, парень. Я не возражаю. — Он протянул мне руку: — Ну, бувай!
— До свидания.
Моргунов тяжело пошел к двери.
…Я поехал на стройки. Теперь я уж твердо знал: сегодня мой день, выбирал самые трудные стройки — и все у меня получалось.
Тогда я решил побывать у Анатолия.
— Здравствуйте, Анатолий Александрович, — бодро прокричал я в трубку. — Вы еще долго будете у себя?
— Здравствуйте, — настороженно ответил он, — с час еще.
— Я к вам выезжаю.
Было около восьми часов вечера. Схлынула сутолока дневной смены. Уже, наверное, надели домашние пижамы труженики города — административные инспектора, оберегающие удобство и покой жителей новых районов Москвы, но числящиеся врагами номер один у бесшабашной прорабской вольницы; вечером на стройку не приедет высокое начальство, разве только по злому умыслу, чтобы на оперативке сказать: «Был я у вас на объектах вчера вечером, — многозначительная пауза, — конечно, не застал там ни главного инженера треста, ни СУ, куда там, отдыхают! Даже прораба не застал, какой-то мастер бегает по этажам. Никого… никого!»
Анатолий встретил меня у ворот.
— Вообще приличное начальство предупреждает о своем приезде хотя бы часа за два, — проворчал он вместо приветствия.
— А почему за два часа?
— Чтобы убрать немного на стройке. Ведь начальство, кроме уборки, больше ни о чем не хочет разговаривать.
— Очень хочет… Только не знает, с чего начать.
Анатолий взглянул на меня:
— Ладно. И так все ясно.
У прорабской стоял стол странной конструкции: два кругляка, закопанные в землю, к ним прибита широкая доска. Когда мы сели на табуретки, стол оказался вровень с нашими коленями.
Я вопросительно посмотрел на Анатолия.
— Вечно вас интересуют мелочи, — поморщился он. — Сам не знаю, почему стол такой низкий. Ребята в обеденный перерыв играют здесь в домино. Черт его знает, лупят они сильно, — может, и загнали стол в землю…
— Вот что, Анатолий Александрович, я хочу предложить вам организовать Управление обеспечения…
— Что, что? — Анатолий вскочил. — Снабженцем стать? — На его болезненном лице появились красные пятна. — Почему это из меня дурачка все делают? Разве я ни на что толковое не гожусь? Эх! — Он махнул рукой и быстро пошел к корпусу.
Я понимал его обиду: по настоянию Моргунова главным инженером СУ был назначен Морозов, хотя он был намного слабее Анатолия.
Потом я вспомнил, что сегодня мой день. И остался сидеть.
Минут через пять на рекогносцировку пришел мой старый знакомый бригадир Сергей Корольков.
— Виктор Константинович! — деланно удивился он. — Что это вы тут у нас на скамеечке прохлаждаетесь?
Я поздоровался с ним и, кивнув в сторону корпуса, спросил:
— Серчает?
— Ух, как серчает! Бегает по перекрытию.
— Сергей Алексеевич, тащите его сюда.
— Не пойдет, — покачал головой Корольков.
Я посидел еще пять минут. Наконец появился Анатолий, прошел в свою конторку и резко захлопнул дверь.
Через минуту он высунул голову из окна:
— Выжимаете?
— Выжимаю, — согласился я.
— Ничего не выйдет! — Он захлопнул створки окна.
— Зря вы, Анатолий, так себя ведете, — сказал я в сторону полуоткрытой двери. — Я приехал сюда с вашего согласия, а вы стучите дверьми, окнами, шипите на меня…
Он молчал.
— Ну, выходите, попрощаемся, я поеду.
— Заходите сюда.
Я зашел в прорабскую.
— Что это привез мне какой-то институт? Газировка, что ли? — уже миролюбиво спросил Анатолий, показывая на серый цилиндр.
Я знал теперь, как себя с ним вести.
— До свидания. Черт с вами — работайте всю жизнь прорабом.
— Обиделись?
— Конечно. Когда вы мне позвонили с предложением автоматизировать диспетчерскую?
— Вчера вечером, а что?
— А то, что эта «газировка», как вы изволили мило пошутить, — автомат для регистрации прибывающих машин. То есть менее чем за сутки ваше предложение было реализовано… До свидания, извините, мне тоже ехать надо.
Он придвинул мне стул:
— Ладно, рассказывайте про ваше управление, как его, снабжения.
Я сел. Сухо и официально сказал:
— Управление обеспечения, а не снабжения, представляет собой организацию, которая занимается всеми вопросами обеспечения строительства, но по-новому, на основе инженерного подхода… С чего начинается стройка? — резко спросил я.
— С проекта! — с вызовом ответил Анатолий.
— Да, с проекта… Так вот, первая задача — обеспечить такие проекты, которые потребуют минимум затрат труда… Дальше что?
— Фундаменты, «нулевые циклы».
— Правильно. Управление готовит и сдает строительные площадки для устройства «нулевых циклов»… Дальше? — нетерпеливо спросил я.
— Обеспечение…
— Вот только третья задача — материальное обеспечение: грамотная, толковая заявка, инженерная заявка и графики поступления… Так скажите, почему во главе такого управления не должен быть настоящий, толковый инженер?
Он молчал.
— Ах, вы молчите? — Я по-настоящему разозлился. — Молчите?! Ну и сидите здесь. Конечно, тут интереснее, можно всех и вся критиковать!
— Чего вы так расшумелись? — миролюбиво сказал Анатолий. — Совсем вам не идет злиться. Уж лучше кишки выматывайте, только ласково, как это вы всегда делаете… Я подумаю.
— Ну, пошли, — я взял его за руку. — Пошли.
Стемнело. На корпусе, башенном кране, на световых мачтах зажглись прожекторы… Они залили ярким белым светом всю площадку. В воздухе на невидимом крюке висела панель. Вот она опустилась на свое место. За ней пошла вверх другая панель — шел монтаж. Невольно мы залюбовались, — ладно работала бригада Королькова.
— Никаких «подумаю», — сказал я. — Решайте сейчас. Но перед тем, как вы примете окончательное решение, я хочу вам сказать: такого управления пока нет, нет и штатов. Многие против него, будет очень трудно… Но это, как я думаю, начало длинного пути, того самого, на который вы меня, черт вас дери, толкнули… Или я один должен отдуваться? А вы подбросили идею и в сторону?.. Серьезно, Анатолий, кого, кроме вас, можно поставить на такое дело? Подумайте: проектирование, большая организационная работа по подготовке площадок и снабжение — все по-новому.
— Хорошо. Я согласен.
— Спасибо.
В метро я вдруг неожиданно решил поехать в больницу к Лидии Владимировне.
У стола дежурного врача сидел молодой человек в туго накрахмаленном белом халате. Он отложил журнал и вежливо спросил, что я ищу в «обители боли, скуки и температуры», и очень оживился, когда я попросил вызвать Лидию Владимировну.
— А, вам нужна врач Северская? Понятно. А по какому вопросу?
И так как я сразу не ответил, он добавил:
— Что, дело секретное?
Я начал бестолковое объяснение, но дежурный перебил меня:
— Все понятно. — Он положил руку на телефонную трубку. — Как доложить?
— Меня зовут Виктор Константинович.
Он набрал номер.
— Попросите врача Северскую… — Пока ходили за Лидией Владимировной, он с интересом рассматривал меня. — Да-да, вас настойчиво просит о встрече Виктор Константинович… Не знаю… Понятно. — Он положил трубку и сочувственно сказал: — Она не ждала вашего прихода и очень удивилась. Сейчас придет.
Лидия Владимировна пришла быстро. Пока она спускалась по лестнице, у нее было встревоженное лицо, но в вестибюле, увидев меня, разочарованно произнесла:
— Ах, это вы? Чему обязана?
Она очень похудела, осунулась, черные глаза ее блестели.
— Я хотел извиниться, я не смог приехать тогда вовремя. На стройке была авария.
— А-ва-ри-я! — по слогам повторила она, как бы слушая, как звучит это слово. — Ну, предположим, авария, а дальше что?
Мы стояли около столика дежурного, что я ей мог сказать?
— Я получил письмо от Николая Николаевича, — начал было я, но она перебила:
— Я тоже получила. Что еще?
— Все, Лидия Владимировна, не смею больше отнимать у вас время, прощайте… До свидания, — сказал я дежурному.
— Всего хорошего, — не поднимая головы, ответил он.
Я направился к двери. Это был длинный мучительный путь, две пары глаз пристально, как мне тогда казалось — осуждающе, смотрели мне в спину.
— Подождите, — вдруг сказала Лидия Владимировна, — я вас провожу.
…В саду мы сели на скамейку. В небе тихонько, чтобы никому не мешать, висела круглая, благодушная, луна.
— Как ваши дела? — уже мягче спросила Лидия Владимировна. — Зачем вы пришли, Виктор Константинович?
— Мне просто очень захотелось вас увидеть.
Она опустила глаза.
— И кроме того, — попробовал я пошутить, — мне выделен один хороший день в году. Как раз сегодня.
— Один день в году — это не много… Вы извините, я была резка, но как-то все странно с вами получается. Записка, которую вы прислали в Крым, потом…
— Мне очень обидны были слова Сперанского, — перебил я ее.
— Я выхожу за него замуж, Виктор.
Она еще что-то говорила, спрашивала, но я молчал.
— Вы слышите?.. Мне на дежурство… Что с вами? Я, право, не думала…
Она ушла.
Все так же висела над садом луна, гладкая и довольная.
В некоторых книгах описываются люди, у которых что-то не ладится или горе случилось, а они как ни в чем не бывало с энтузиазмом трудятся. Чепуха это, нет таких людей! И нет черты, которая делит жизнь человека на служебную и личную…