Они выпили и дед начал успокаиваться.
– Мне сказали, что ты «сапогом» служишь? – спросил дед.
– Нет. Это я для родителей придумал, чтобы не переживали, – сказал Яков. – Я в Алма-Ате в альпинистском лагере работаю.
– Это хорошо, – сказал дед, выпил ещё и совсем подобрел. – А то я «сапогов» не люблю. Они на фронте чуть лучше фашиста были. Я одному в сорок шестом в Потсдаме так по челюсти врезал, чуть за измену Родине не загремел. Хорошо, уже всеобщую демобилизацию объявили, а то бы парил кости на строительстве Норильской Днепрогэс.
– Ты как живёшь-то, дед? – спросил Яков. – Может, тебе пить поменьше?
– Чего, мать напела, – сказал дед. – Я всю жизнь выпиваю, нормально всё. Я вот думаю, может мне поехать куда. Домишко продам, соберу манатки и двину. Здешние рожи уже видеть не могу.
– Куда тебе ехать? – сказал Яков. – Болячка на болячке. Ты бы лучше в больнице полежал на обследовании, мать говорит, тебя без очереди как ветерана примут.
– Не хочу в больнице помирать, – сказал дед. – К этим ветеринарам только попади. Я вообще до девяноста лет жить буду.
Постепенно стемнело.
– Ночевать останешься? – спросил дед.
– Нет, я поеду, – сказал Яков. – Телеграмму жду от девушки. Очень важно.
– Понимаю, – сказал дед. – Приезжай в следующую субботу, к бабушке на кладбище сходим…
В дверь позвонили. «Наконец, письмо…» – Яков в три секунды натянул штаны и рубашку и открыл дверь.
– «Молния» вам, – пожилая почтальонша тяжело вздохнула и протянула бланк. – Господи, когда же телефоны в квартиры проведут. Как я замучилась по жаре таскаться. Распишись здесь…
Яков расписался и развернул телеграмму:
«Срочно позвони тчк Жемкой беда тчк Ян тчк»
В переговорном пункте он посмотрел на настенные часы, перевел время на алма-атинское. Ян ещё должен быть в университете. В телеграмме были указаны два телефонных номера, второй, скорей всего, рабочий.
Соединение шло мучительно долго, невыносимо. Наконец женский голос ответил:
– Кафедра политэкономии. Слушаю вас?
– Позовите Яна Александровича, – хриплым голосом сказал Яков, забыв про вежливое «здравствуйте».
– Он на лекции, – ответил женский голос. – А кто его спрашивает? А-а! Секундочку! Он уже подошёл.
– Яков?! – сказал Ян.
– Да, – сказал Яков.
– Немедленно мчись в Москву. Найди сорок седьмое отделение милиции. Это где-то в центре…
– Что случилось? – спросил Яков.
– К Суржену приезжали из милиции. В Москве обнаружили труп восемнадцатилетней девушки, при ней паспорт Жемки. Я бы и сам вылетел, но у меня мать совсем плохая.
– И моли всех богов на свете, – сквозь скрежет и хрипы телефонного соединения донёсся голос Яна, – чтобы это была ошибка!
Яков, как и все на этом свете, слышал краем уха о теории относительности, где время расширяется и сжимается, но лично для него оно, это время, не просто сжалось, оно спрессовалось в единую, почти без пауз, цепь событий, состоящую из молниеносных сборов, наскоро написанной отцом записки тётке, слез матери, тамбура в ночном поезде, метаний по центру Москвы в поисках этого сорок седьмого отделения, кабинета следователя, вся скудная обстановка которого состояла из обшарпанного стола, двух стульев и неизменного портрета Дзержинского на стене.
– Так ты ей кто будешь, Жэтэм Мансуровне Аблязовой? – спросил следователь.
– Друг, – отрешенно сказал Яков. Он не ел, не спал, он смотрел на следователя преданными глазами собаки в надежде на чудо.
– Друг это не подойдёт, – сказал следователь. – На опознание родственники должны приезжать.
– А это точно она? – спросил Яков.
– Точно не точно, – сказал следователь. – Блин, у меня план горит. Ладно, напишем, что ты жених. Поехали в морг.
В машине следователь спросил:
– У тебя в Москве есть, где переночевать?
– Есть, – сказал Яков. – У меня тётка здесь живет.
– Ну и славно, – сказал следователь. – Я подремлю. А то с этой Олимпиадой начальство совсем с ума посходило, работаем в три смены, без обедов и выходных.
Санитар открыл дверь покойницкой и они подошли к покрытому простыней столу.
– Может спиртику парню, Павел Андреевич? – спросил санитар. – Первый раз, поди, в морге.
– Перед опознанием нельзя, – сказал тот. – Может быть, потом. Начинай.
– Как скажете, – произнес санитар и откинул простыню.
– Это не она, – сказал Яков.
– Это не она, – закричал он. – Это не Жемка.
Гулкое эхо повторило вслед за ним: Жемка! Жемка!
– Уверен? – спросил следователь. – Посмотри внимательно.
– Это не она! – зло повторил Яков. – Это не Жемка.
Следователь расстегнул портфель и достал паспорт.
– Жэтэм Аблязова, шестьдесят второго года рождения. На, посмотри! – Он сунул паспорт в лицо Якову.
– Вы посмотрите сами, лица же разные, – сказал Яков.
Следователь подошёл поближе к столу и несколько раз сравнил фотографию в паспорте с лицом покойной.
– Действительно, разные, – сказал он. – С этими восточными вечно путаница. Что-то я устал в последнее время. Мистики мне только в конце квартала не хватало. Ладно, поехали обратно в отделение, допрос будем проводить.
Из отделения Яков вышел во втором часу ночи. Вместе со следователем они прокрутили, как кинопленку, множество вариаций, одна бредовее другой.
– Тухлое дело, – сказал следователь. – Я, конечно, дам утром ориентировки по вокзалам, больницам и аэропортам, но боюсь, что придётся положить под сукно. Сожалею, парень, но я не господь бог. Если хочешь, могу организовать дежурную машину, метро уже закрыто.
– Не надо, – сказал Яков. – Тепло. Подышать хочу. Вы лучше напишите мне адрес общежития театрального училища, я схожу, может, что узнаю.
– Щукинское или ВГИК? – спросил следователь.
– Щукинское, – сказал Яков.
– Это недалеко отсюда, – следователь посмотрел в справочнике адрес и написал на листке. – Внизу мой номер телефона. Что узнаешь, сразу позвони.
– Я не могу этого объяснить! – сказал Яков, прощаясь со следователем. – Но я твёрдо убежден: Жемка жива! Она просто разыгрывает непонятный и обидный для меня спектакль.
– Хорош спектакль! – сказал следователь. – А если серьёзно, в таких случаях ходят в церковь. Ты молиться умеешь?
– Нет, – сказал Яков. – Откуда?!
– Попроси какую-нибудь старушку. Пусть помолится во спасение души рабы божьей… – следователь взглянул на бланк допроса. – Жэтэм. Ну и имечко! Чего хоть значит?
– Я тебя люблю! – сказал Яков.
– Имя обязывает! – сказал следователь. – Сходи в церковь, хуже не будет.
Ночная Москва была тиха. В некоторых окнах домов, выходивших на бульвар, правда, горел свет, но теней за шторами видно не было. Яков ненавидел сейчас этот город, спрятавший от него Жемку, его беспечных жителей, забывших потушить свет на кухне или в коридоре.
– Что же могло произойти?! – этот горячечный лихорадочный вопрос звенел у него в голове. – Жемка, конечно, своевольная натура, но одна, в чужом городе, чтобы она пустилась во все тяжкие. Что-то здесь не так…
Напротив лавочки, где сидел Яков, остановилось такси. Из него вывалилась шумная компания молодежи, крепко навеселе. Компания потопталась некоторое время на месте, и вдруг высокий атлетического сложения молодец громко задал вопрос, явно адресуя его Якову: «Прикурить есть, троглодит?»
– Не пью! – рассеянно ответил Яков, прокручивая перед глазами миллионную версию возможных событий.
– Ты проиграл! Ты проиграл, Олежек! – захлопала в ладоши обалденной внешности девица в юбочке, едва прикрывавшей лобковое место. – Троглодит дал нелогичный ответ.
– Проиграл! – хмуро согласился молодец. – Ты извини, мужик, промашка вышла. Чего грустный и один в ночи?
– Да так, неприятности личного характера, – сказал Яков.
– Жена выгнала? – спросила вторая девица, брюнетка, одетая столь же фривольно, как и первая, и потрогала туфелькой чемодан Якова.
– Не жена, а девушка, – сказал Яков. – И не выгнала, а пропала.
– У девушек такое бывает, – сказала брюнетка. – Покучумает и вернётся.
– Не уверен, – сказал Яков. – Но очень надеюсь.
– Что-то ты совсем кислый! – сказал молодец. – Пошли-ка, приятель, с нами. Тоску разгонять…
– Спасибо, конечно, – сказал Яков. – Но я как-нибудь здесь перекантуюсь.
– Тебе ночевать негде? – спросила первая девица.
– Тётка у меня в Москве живёт, – сказал Яков. – Только к ней в ночи не попрёшься.
– Из каких краев будете? – спросил еще один из компании, очкарик с внешностью стиляги. – Чувствую по говору, что волжский.
– Из Саратова родом, – сказал Яков. – А вообще в Алма-Ате на Чимбулаке работал.
– Чимбулак это грандиозно, – сказал молодец. – Мне там больше понравилось, чем в Альпах. Пошли, посмотришь, как «золотая молодежь» живёт.
Так они и познакомились. Молодец Олег, студент МГИМО и сын замминистра иностранных дел, каратист и любимец женщин, очкастый Сергей, студент того же заведения и сын советского посла в Польше, Вика и Катя, профессорские дочки и по совместительству студентки университетского филфака и бородатый Пётр, скромно обходившийся без постоянной спутницы и имевший профессию, вызывавшую почти религиозный трепет у девушек – фарцовщик.
Под утро девушки разбрелись на ночлег по просторной квартире родителей Олега, а мужчины устроили, как выразился Сергей, «мозговой штурм».
– Милиция это, конечно, хорошо, – сказал Олег. – Только меньше, чем через три недели начнётся Олимпиада, им не до поиска приезжей казашки.
– Порыскать по общаге это идея, – сказал Сергей. – Надо довести до ума.
– Я туда как раз и собираюсь, – сказал Яков. – Пораспрашиваю абитуриентов.
– Вас, мой дорогой волгарь, вахтерша на порог не пустит, – сказал Сергей. – Там порядки монастырские. Фотография девушки есть?
– Есть, – Сказал Яков и достал из чемодана фотокарточку. Жемка, снятая на фоне заснеженного Чимбулака, была ослепительно красива.
– Звезда Востока! – одобрительно сказал Олег. – Уважаю! Петруччио, дёрни своих. Ну, там валютные бары, гостиницы для интуристов.
– Не понял, – сказал Яков. – Причём тут интуристы?
– Это рабочая версия, – сказал Олег. – На всякий случай. В Москву сейчас много иностранцев приехало.
– Есть идея, – сказал Сергей. – Работает у меня на студии Горького приятель помощником режиссера. Поеду-ка я к нему, попрошу мандат на предмет моих полномочий для подбора актрис в какой-нибудь фильмец. И с сим мандатом и фотографией уважаемой барышни навещу «Щуку». Думаю, что смогу что-нибудь узнать.
– А мне что делать? – сказал Яков. – Не могу же я сложа руки сидеть…
– А тебе выпить водки и постараться заснуть, – сказал Олег. – Напомню, этот город называется Москва. Это мы здесь как рыба в воде.
Его разбудила Вика. Выдала ему полотенце и отправила в душ.
– Сначала мыться, а потом завтрак, – сказала она. – Может тебе постирать чего?
– Нет, спасибо, – сказал Яков. – Сколько же часов я спал?
– Двое суток, – ответила девушка. – Мы даже проверяли, ты вообще дышишь?
– Ни фига себе! – сказал Яков. – Лихо меня разморило. А где ребята?
– Жду вечером, – сказала Вика. – Ты яичницу с помидорами будешь?
– Буду, – сказал Яков. – Ты не знаешь, они чего-нибудь узнали?
– Мне ничего не говорили, – сказала девушка. – Значит так, завтрак, потом гуляем по Москве, так время до вечера и пролетит.
Время действительно пролетело быстро. Вика явно была отличницей и поэтому её рассказы о московских достопримечательностях были чересчур детализированы, но Яков с удовольствием купался в этом словесном потоке, словно в воздушной вате. После смотровой площадки на Воробьевых Горах они зашли в небольшую церковь, притулившуюся на спуске к Москве-реке.
– Это неофициальная церковь университета, – сказала Вика. – Здесь на крёстный ход столько народа собирается, в том числе известные люди – художники, писатели…
– Мне бы какую-нибудь старушку, – шёпотом сказал Яков, вспомнив совет следователя. – Молитву надо правильно прочитать.
Народа в церкви не было, только у самого амвона священник беседовал с неопрятного вида старушкой, державшей подмышкой большой алюминиевый таз. Старушка была явно чем-то взбудоражена, священник периодически трогал её за рукав и пытался урезонить.
– Странная она какая-то, – сказала Вика. – Ну её в болото… Ой, мы же в церкви. – Она прикрыла ладошкой рот.
Старушка вдруг резко оттолкнула руку священника, обернулась, стремительно посмотрела на Якова и зло крикнула ему: «На бога надейся, а сам не оплошай!» Она швырнула из всей силы таз на пол и пошла прочь на выход.
Этот гул ещё стоял в ушах Якова, когда вечером в квартире Олега он слушал рассказ этой странной девушки.
– Марьяна Царьградская, – первым делом представилась она всей честной компании. – Я пока ещё официально Наташа Нечипоренко, но уже подала документы в паспортный стол на перемену имени и фамилии. Я теперь учусь в театральном.
– Поздравляю, барышня! – сказал Олег. – Царьградская, на мой взгляд, длинновато. Артистический псевдоним должен быть коротким. Почему бы, к примеру, не Марлен Дитрих.
– Где-то я уже слышала эту фамилию, – сказала не вполне официальная Марьяна. – Это фигуристка из ГДР?
– Ваятельница, – сказал Сергей. – Повтори нам, пожалуйста, милая, то, что ты рассказывала мне сегодня днём.
– Про Жемку? – сказала барышня. – Да, пожалуйста.
С Жемкой их поселили в одну комнату в общежитии. Первые дни была ещё третья, Настя из Кирова, но та быстро свалила на квартиру к родственникам, или не к родственникам, потому что, ей показалось…
– Не отвлекайся! – сказал Сергей.
После первого тура они сидели на лавочке на Тверском бульваре и предавались мечтаниям. Среди мечтаний было и вполне меркантильное желание посетить кафе на втором этаже гостиницы «Националь» или хотя бы коктейль-холл на Пешков-стрит. Вообще, можно было пойти и на свои, но, и, это было твёрдое мнение пока ещё Нечипоренко, девушкам в Москве неприлично ходить за свои. Жемка улыбалась, но не возражала.
– Она стеснительная! – сказала всё-таки пожалуй уже Марьяна. – Ясное дело, только с гор спустилась.
И тут произошла сказка. К ним подошли двое. Один – наш, переводчик. А второй… «Второй был вылитый Ален Делон, – сказала уже окончательно Марьяна. – Высокий, с лицом словно выточенным из бронзы, в сапогах из змеиной кожи. Мексиканец, ни бельмеса по-русски».
Они разговорились, через переводчика, и тут же были приглашены в ресторан «Сказка».
– Богатый мексиканский буратино, – сказал Олег. – Это самый дорогой загородный ресторан.
– Сын миллионера, кинопродюсер, – сказала Марьяна. – Приехал в Москву, снимать город в преддверии Олимпиады. Он так и вцепился в Жемку, сначала глазами, а потом уже и руками. Я не очень понимаю всю эту восточную красоту, но на цвет и вкус товарищей нет.
– А что было потом? – спросил Яков.
– Ничего особенного, – сказала Марьяна. – Мы с переводчиком всю ночь напролёт гуляли по Москве, по бульварам, знаете ли…
– Да-да! – сказала Вика. – Любимое занятие всех приезжих девиц гулять по ночным бульварам столицы.
Марьяна оставила колкость без внимания:
– Жемка пришла в комнату общежития следующим вечером, собрала вещи, сказала, что передумала поступать. Больше я её не видела.
– Больше ничего не сказала? – спросил Яков.
– Сказала, что они поедут с Раулем в Ленинград, а потом в Одессу. И что у неё будет совсем другая жизнь.
– На каком же языке они разговаривают? – сказал Яков.
– Язык любви не требует слов! – со всей слащавостью опереточной примадонны произнесла Марьяна. – Особенно с сыном миллионера…
– Ну что ж, замечательная моя фигуристка, как и обещал, предлагаю уединиться в моей комнате и посмотреть новейшие журналы моды, – сказал Олег. – Нашим друзьям надо переварить информацию.
– Я с удовольствием! – сказала Марьяна и, взяв под руку Олега, удалилась.
– Коньяка налить? – спросил Петруччио.