Новосельцев смотрел на его большие жилистые руки, навечно пропитанные машинным маслом и металлической пылью, и ему вдруг вспомнился отец, мастер новороссийского цементного завода. Где-то он сейчас? Отец любил свой завод и остался недовольным решением сына пойти служить на флот. Он хотел, чтобы Виктор был цементником, как отец и дед.
— У меня есть предложение, — прервал его мысли Ивлев. — Некоторые матросы имеют по две и три специальности. По собственной инициативе изучили. Во время боя такие люди могут заменить выбывших товарищей. Рулевой Дюжев, например, может быть и сигнальщиком, и пулеметчиком. Вот если бы все так! Не стоит ли нам, пока есть время, наладить такую учебу? Желание у ребят есть.
— Правильно, Дмитрий Абрамович, — поддержал его Новосельцев. — Я об этом тоже думал, когда лежал в госпитале. На катере у нас должна быть полная взаимозаменяемость номеров. А то что, в самом деле, получается! — пушка вышла из строя, и комендору на корабле больше нечего делать. Рацию повредило — и радисту хоть загорай. С завтрашнего же дня и начнем. Кстати, Дмитрий Абрамович, что за люди новый командир отделения комендоров и строевой матрос?
— Говорят, что Пушкарев хороший комендор. Но он какой-то нелюдимый, злой, ни с кем не разговаривает. А Токарев молодой, на катерах не служил. Но он из рыбацкой семьи, хорошо плавает и веслом владеет. С матросами он уже подружился.
— Надо, чтобы они быстрее стали своими людьми на корабле.
Поговорив с механиком еще немного, Новосельцев пошел к командиру дивизиона доложить о принятии корабля.
Выйдя из штаба, он увидел лейтенанта Крутова.
— Ваня! — окликнул он его.
Тот обернулся, подбежал и крепко обнял Новосельцева.
— Все-таки вернулся, — зачастил он. — Очень рад видеть тебя, очень. Как здоровье? Что там в Сочи?
Крутов все так же был подтянут, строен, нахимовская фуражка сбита назад: подражает командиру дивизиона, говорит прежней скороговоркой. Голубые глаза, обрамленные черными ресницами, широко раскрыты. На правой щеке розовел рубец.
— Осколком царапнуло? — спросил Новосельцев.
На лице Крутова появилась довольная улыбка.
— О, Виктор, это счастливый осколок! Благодаря ему я женился.
— То есть как это? — поразился Новосельцев, не понимая, какая связь может быть между осколком и женой.
— Пробило мне щеку этим осколком. В госпиталь, конечно. Залатали щеку. А пока латали, подсмотрел я там такую девушку, что голова закружилась. Щека зажила, а я все в госпиталь бегаю. В общем, женился, брат. Она хирургической сестрой работает. Э, Виктор, мне счастье привалило. Если бы не этот осколок, то где бы я такую девушку встретил? Ты должен меня поздравить.
— Поздравляю, — посмеиваясь, протянул руку Новосельцев.
— А чего мы стоим! — вдруг воскликнул Крутов. — Твое возвращение следует отметить. Пошли ко мне. У меня есть бутылочка хорошего вина. От жены подарок. В госпитале выдают по сто граммов вина «Черные глаза», а она не пьет. Таким образом, каждую неделю от нее подарок — бутылка вина. Есть у меня и яблоки, и груши. Геленджикские колхозники подарили. Позовем Школьникова.
Через несколько минут они сидели в кают-компании. Пришел лейтенант Владимир Школьников. Он был худощав, с загорелым продолговатым лицом, четко обрисованным подбородком и красивым, с небольшой горбинкой, носом. Светлые волосы гладко зачесаны назад. Его красивое лицо портили мутно-серые глаза, в которых было какое-то неуловимое выражение не то жестокости, не то недоверия, и тонко сжатые губы, которые редко улыбались. Школьников имел властный и самолюбивый характер. В начале войны он заявил друзьям, что поставил перед собой задачу получить звание Героя Советского Союза. Воевал он превосходно, его корабль не раз отмечал командующий флотом за выполнение рискованных операций. На его счету было шесть сбитых самолетов, два потопленных торпедных катера, несколько налетов на вражеские порты. Любил он действовать в одиночку.
Школьников протянул Новосельцеву руку:
— Заштопали, значит. Свой корабль принял?
— Свой.
— Это хорошо.
Крутов разлил вино по стаканам и, подняв свой, провозгласил:
— За возвращение в морскую семью!
Все трое выпили до дна и закусили грушами.
— Что же вы, черти, мало писали мне? — укорил друзей Новосельцев. — Знаете же, какая там смертная скука.
— Виноваты, Виктор, — согласился Крутов. — Загоняли нас, брат, по дозорам и в конвои. Дыхнуть некогда. Кстати сказать, недели три тому назад я был в сочинском порту.
— И не зашел ко мне! Безбожник ты, Иван!
— Виноват, Виктор, бей по шее, — и Крутов покорно наклонил голову. — Но только скажу, что в моем распоряжении был всего один час, а я знал только номер почтового ящика. Как по этому номеру искать?
— К коменданту следовало обратиться, — заметил Школьников.
— Да вот же! Сообразил я об этом, когда уже в море вышли.
Новосельцев обратился к Школьникову:
— А что, Володя, так и не заработал Золотую Звезду?
Школьников поморщился и пожал плечами:
— Обстановка не подходящая…
— Но надежду не теряешь?
— Как солдат, стремящийся стать генералом. — На тонких губах Школьникова появилась легкая усмешка.
— Надежды юношей питают, отраду старцам подают, — рассмеялся Крутов. — Трудно выделиться среди моряков. Давайте выпьем за золотые звезды, которые зовут нас к подвигам.
Новосельцев обвел друзей горящим взором и воскликнул:
— Ах, друзья! Знали бы вы, как я по вас соскучился! Якорь мне в глотку, если вру, я так расчувствовался, когда увидел свой корабль!.. Морская семья! Не для красного словца так сказано…
— А у нас теперь, Виктор, даже своя береговая база есть. Наш дивизион как самостоятельная часть действует. Солидно? — Крутов напустил на лицо важность. — Собственное, так сказать, тыловое обеспечение имеем.
— И во главе базы сверхсолидного командира, — вставил Школьников. — Не знаком с ним?
— Нет.
— Капитан Уздяков. Весом на сто килограммов. А апломбу — на тысячу…
Вахтенный матрос постучал в дверь кают-компании и доложил:
— Капитан Уздяков на борту корабля.
Крутов округлил глаза и недовольно поморщился.
— Легок на помине…
— Чует, где выпивают, — усмехнулся Школьников.
Новосельцев не успел спросить их, почему они такого нелестного мнения о командире базы, как в кают-компанию боком втиснулся высокий капитан с широченными плечами. Лицо у него было квадратное, с массивной нижней челюстью. Небольшие светлые глаза и узенькие реденькие бровки казались непропорционально малыми по сравнению с толстым носом и большими губами. Люди с такой внешностью не забываются даже после мимолетной встречи, и Новосельцев сразу узнал его, но не мог вспомнить, при каких обстоятельствах познакомился с ним.
Мощная фигура капитана, казалось, заполнила всю небольшую кают-компанию, и всем вдруг стало тесно.
Уздяков поздоровался с покровительственными нотками в голосе и подал каждому толстую руку. Здороваясь с Новосельцевым, он склонил набок голову и произнес с некоторым удивлением:
— А мы как будто знакомы с вами. Дай бог память, сейчас припомню.
Он наморщил лоб и приподнял узенькие белесые брови. От этого и без того маленькие глаза совсем сузились.
— Припомнил, — и снисходительно улыбнулся. — Однажды на Приморском бульваре нас познакомила девушка. Ее звали Таней.
— Точно, — подтвердил Новосельцев, сразу вспоминая далекий летний вечер в Севастополе, когда он с Таней сидел на скамейке.
К ним подошел старший лейтенант с молодой женщиной, державшей его под руку. Таня познакомила их, и они с полчаса гуляли вместе. А когда Уздяков с женой распростились с ними, Таня сказала, что Уздяков большой оригинал, увлекается древней философией, у него вся квартира заставлена шкафами со старинными книгами.
Уздяков сел, покосился одним глазом на опустошенную бутылку и повернулся к Новосельцеву с вопросом:
— А где, позвольте спросить, сейчас Таня?
— На фронте. Снайпер, — коротко ответил Новосельцев.
— Ого! — толстые губы Уздякова вытянулись в трубочку. — Уж не про нее ли это недавно писали во флотской газете? А я подумал, что однофамилица. Героиня, значит. Вы не успели жениться?
— Не успели. Война помешала.
— А теперь? Впрочем, вопрос лишний.
Школьников хмуро поглядывал на Уздякова, постукивая пальцами по столу. Притушив папиросу, он поднялся и вышел. Через минуту лейтенант вернулся и безразличным тоном произнес:
— На сигнальной мачте «твердо». Значит, жди с минуты на минуту самолеты.
Уздяков кинул на него встревоженный взгляд и заторопился:
— Эх, и поговорить времени нет. Дела, дела… Впрочем, еще увидимся не раз.
Последнюю фразу командир базы договорил уже за дверью. Когда он прытко поднялся по трапу на палубу, Школьников и Крутов переглянулись и рассмеялись.
— Почему смех? — удивился Новосельцев.
— Наш мощный капитан, мягко выражаясь, побаивается бомбежки. Теперь он надолго засел в подвале, — пояснил Крутов.
— Неужели такой трусливый?
— Он не называет это трусостью. По его мнению, нечего бравировать своей смелостью, когда налетают самолеты, а надо быстро спешить в укрытие.
— У него на словах все правильно, — с неожиданной злостью сказал Крутов. — А ну его. Выпроводили деликатно — и хватит о нем говорить.
— А самолеты?
— Владимир их выдумал, — кивнул Крутов в сторону Школьникова. — Только так и спасаемся от него и от его длинных речей.
Он сбегал в каюту и принес гитару.
— Твоя, — протянул он Новосельцеву. — Сохранил в целости и сохранности.
— Спасибо, — проговорил Новосельцев, прижимая гитару. — Старая подружка, еще в училище купил.
— Морскую застольную песню знаешь? Впрочем, откуда тебе знать, она недавно появилась. Хочешь, спою?
— Спой.
Крутов взял у него гитару и под ее аккомпанемент запел:
Новосельцев сдержанно похвалил песню, но не удержался от замечания:
— В песнях все о победах поем, а где они? Севастополь оставили, Новороссийск — тоже. Что-то мне не нравится, друзья, как мы воюем. Ума не приложу, как могли так быстро сдать Новороссийск.
— Кутерьма там получилась, — сказал Школьников. — За него можно было драться. Местность там подходящая. Кто-то, похоже, завалил все дело.
— Кто знает, — проговорил Крутов, кладя гитару на диван. — У немцев были превосходящие силы. Морская пехота дралась там здорово. Батальон морской пехоты гитлеровцы прижали к берегу. Четверо суток моряки отбивались от танков, но так и не отдали клочка земли, за который зацепились. На четвертые сутки ночью мы сняли их с берега. Они оставили на берегу пустой ящик, на котором написали на память фашистам: «Мы еще вернемся! Черноморцы!» Вот как дрались! По-севастопольски!
— У меня мать осталась там, — вздохнул Новосельцев.
— А может, успела эвакуироваться?
— Кто знает, — Новосельцев тряхнул головой. — Когда же вперед, друзья? Что слышно?
Оба лейтенанта пожали плечами.
— Оборона сейчас плотная, — заметил Крутов. — Едва ли немцы прорвут ее. Будем, видимо, изматывать их в обороне.
Друзья говорили бы допоздна, если бы не пришел вестовой и не потребовал Школьникова к командиру дивизиона.
Новосельцев взял гитару под мышку и пошел на свой корабль.
На другой день Новосельцев доложил командиру дивизиона о готовности корабля выйти в море.
— Пойдешь в дозор, — сказал Корягин, не поднимая полузакрытых глаз. — Нужные распоряжения даст начальник штаба. К вечеру, возможно, прибудет помощник.
Выйдя из штаба, Новосельцев решил сходить к Уздякову.
Штаб базы помещался в небольшом одноэтажном здании метрах в двухстах от берега. Сразу от крыльца начинался узкий и глубокий ход сообщения, он вел в бомбоубежище. Войдя в кабинет, Новосельцев увидел Уздякова, сидящего за массивным двухтумбовым столом, на стенах кабинета висели картины в рамах с морскими видами. В углу кровать, но не такая, как у Корягина, а полутораспальная с никелированными спинками, и была она застлана толстым красным одеялом из верблюжьей шерсти. На одеяле свернулась клубком пестрая кошка. На полу около кровати лежал ковер.
Уздяков встретил лейтенанта приветливо.
— Прошу, прошу, Виктор Матвеевич, — протягивая руку, весело, с басовитыми нотками сказал он. — Чем могу служить? Присаживайтесь.
Новосельцев присел на край тяжелого стула и рассказал про историю с брюками матроса, о мыле.
— Значит, нет на складе, — проговорил Уздяков, когда Новосельцев закончил.
— Я не верю тому, что нет на складе, — решительно заявил лейтенант.
Уздяков нахмурил белесые брови, поджал толстые губы:
— Не верите?! Мне? Это уж слишком, товарищ лейтенант. Вы забываетесь.
— Не верю кладовщику, — поправился Новосельцев. — У меня есть основания не доверять ему. Разрешите от вашего имени сходить в кладовую.
— Гм… сходите, — процедил Уздяков, делая скучающее лицо.
Через несколько минут Новосельцев был уже в вещевом складе.
— Пришел получить брюки для матроса Шабрина, — сообщил он кладовщику. — История с брюками вам известна.
— Известна, товарищ лейтенант, — учтиво ответил кладовщик, невысокий рыжеватый старшина. — Но, к сожалению, брюк нет.
— Я сейчас был у капитана Уздякова, и он передал вам приказание выдать брюки.
Старшина вздохнул:
— А какой размер?
— Четвертый рост.
Открыв ящик, кладовщик вынул брюки.
— Почти единственные, — тоном сожаления произнес он. — Прошу вас расписаться.
— А мыло есть?
— В ограниченном количестве.
— А ну, покажи.
Мыла оказалось в достатке. Новосельцев чувствовал, что вот-вот взорвется. Ну и прохвосты эти кладовщики. Но он сдержался, только сказал кладовщику:
— Если еще раз откажешь в чем моему боцману, пеняй на себя. Понял?
— Не пугайте, товарищ лейтенант, — невозмутимо отозвался тот. — Я пуганый уже.
Новосельцев завернул брюки в газету и пошел к Уздякову.
— Вот, товарищ капитан, оказывается, есть, — с торжествующим видом показал он сверток. — А боцмана водили за нос. Нехорошо. И мыло есть, оказывается.
Уздяков поморщился и пренебрежительно повел плечом.
— Что вы, Виктор Матвеевич, все о брюках разговариваете. Подумаешь — есть у какого-то матроса брюки или нет. Бог с ними. Присаживайтесь. Я еще не обедал. Обед мне из кают-компании принесли сюда. Пообедаем вместе?
Новосельцев не стал отказываться.
За обедом Уздяков рассказал несколько веселых историй, и Новосельцев отметил про себя, что капитан довольно остроумен, умеет хорошо рассказывать, начитан. Когда вестовой убрал со стола, Уздяков угостил лейтенанта сухумским табачком, а сам пересел на стоявшее в углу кресло, закурил и произнес с сожалением:
— Была же жизнь, Виктор Матвеевич… И возраст невелик, а все в прошлом. И все война. Чем все кончится? Слышали, что писала одна фашистская газета о нашем флоте на Черном море?
Новосельцев отрицательно покачал головой.
На лице Уздякова выразилось удивление.
— Как? Не знаете? Как будто лектор из политотдела говорил об этом командирам. У меня записано. — Он встал, вынул из левого ящика стола папку, достал из нее лист бумаги. — Вот прочтите.
На бумаге, видимо, рукой капитана было написано чернилами: «После падения Новороссийска, последнего южного порта Черноморского флота, положение флота стало критическим. Конференция в Монтре обязала Турцию открыть проливы в том случае, если через них должны будут пройти корабли страны, ставшей жертвой войны. Русский флот, изгнанный из черноморских баз и ищущий убежища вне черноморских портов, должен пройти в Средиземное море, через Эгейское, которое находится под контролем держав оси. Что останется от флота? Об интернировании русские никогда не мыслят. Это противоречит их духу. Капитуляция также немыслима. Для этого дух советских моряков слишком высок. Остается единственный, трагический исход — самопотопление».