Annotation
Повесть «Судья» и роман «Фата-моргана» составляют первую книгу цикла «Куда не взлететь жаворонку». По времени действия повесть и роман отстоят друг от друга на десятилетие, а различие их психологической атмосферы характеризует переход от «чарующих обманов» молодого интеллигента шестидесятых годов к опасным миражам общественной жизни, за которыми кроется социальная драма, разыгрывающаяся в стенах большого научно-исследовательского института. Развитие главной линии цикла сопровождается усилением трагической и сатирической темы: от элегии и драмы — к трагикомедии и фарсу.
Иллюзии. 1968—1978
СУДЬЯ
I
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
23
24
25
26
ФАТА-МОРГАНА
I
II
III
IV
V
VI
VII
VIII
IX
X
XI
XII
XIII
XIV
XV
XVI
XVII
XVIII
XIX
XX
XXI
XXII
XXIII
XXIV
XXV
XXVI
XXVII
XXVIII
XXIX
XXX
XXXI
XXXII
XXXIII
XXXIV
notes
1
2
Иллюзии. 1968—1978
Опыт — откровение, в свете которого мы отрекаемся от заблуждений юности ради заблуждений зрелости.
Бирс
СУДЬЯ
Повесть
Так пел я, пел и умирал.
И умирал и возвращался
К ее рукам, как бумеранг,
И — сколько помнится — прощался.
Пастернак
ЭЛЕГИЯ ШЕСТИДЕСЯТЫХ
I
Меня зажали со всех сторон, притерли спереди, сзади, сбоку. Когда за мостом стало немного свободнее, я прибавил скорость. Только бы, подумал, успеть убежать, поскорее выбраться из города.
Сначала вдалеке возник нависший над шоссе яркий кружок, ограничительный знак, потом показался серый игрушечный домик, а возле него — несколько изуродованных машин с расплющенными капотами, помятыми боками, разбитыми стеклами. Из домика на асфальт решительно вышел милиционер и резко замахал черно-белым полосатым жезлом. Я притормозил, съехал на обочину, выключил зажигание.
— Ваши документы!
Инспектор вскинул руку к козырьку, оглядел сначала машину, потом меня.
— Почему выезжаете в таком виде на линию?
Я мучительно стараюсь собраться с мыслями и не могу заставить себя сосредоточиться, чтобы внятно объяснить инспектору, почему я ехал теперь, 31 августа 1967 года, на машине по этому опустевшему вдруг шоссе. В силу каких причин и обстоятельств. Куда и зачем…
— Видите ли…
Главное, чтобы получилось правдоподобно. Чтобы он ни в чем не заподозрил меня.
— Видите ли, в поселке Лукино, где я родился, вырос и оставался вплоть до окончания средней школы, до поступления в университет… Я сейчас объясню… что имею в виду… Не подумайте, я не уклоняюсь от прямого ответа. Попытаюсь ответить как можно короче. Мне тридцать лет, женат, дети есть, преподаю специальный курс, веду общественную и научно-исследовательскую работу в области, название которой вряд ли покажется вам интересным…
Вы спрашиваете… Да, вы спрашиваете, почему я выехал в таком виде на линию. Видите ли, в связи с некоторыми обстоятельствами, сильным переутомлением, а также тем, что сегодня 31 августа, дата для меня в некоторой степени очень важная… Я позволил себе этот автопобег — простите, автопробег, который, собственно…
Или он думает, что я пьян?
— Вас смущает вмятина на крыле?
— Предъявите акт.
— Я ударил машину вчера вечером в темноте. Когда ставил…
— Почем я знаю? Может, вы человека сбили.
— Товарищ инспектор!
— Не имели права выезжать на линию с неисправностью.
— Машина исправна.
— А эта вмятина?
— Вот! — мне наконец удается поймать нить. — Именно с намерением ликвидировать вмятину я выехал на линию с неисправностью, поскольку сам не имею достаточной квалификации и жестяным работам не обучался. Надеюсь, что на станции обслуживания, которая находится в нескольких километрах от вашего поста…
— Не имели права, — повторяет инспектор сухо.
Неужели снимет номера и заберет документы?
Мы направляемся к деревянному домику, оборудованному грубосколоченными столом, лавкой. Инспектор из кипы чистых бланков берет один, макает перо в чернильницу, чешет о краешек.
— Извините, товарищ инспектор…
На кончике пера застрял волосок, который необходимо снять, а потом еще раз обмакнуть перо, так как все чернила сошли.
— Мою вину… безусловно, без всяких сомнений достаточно серьезную, я осознаю до конца, и ваше справедливое замечание…
Инспектор переводит задумчивый взгляд с кончика пера на окно, из которого видно прямое шоссе с зеленой разделительной полосой. Маленькие разноцветные жучки беззвучно ползут из города и в город. Постепенно приближаясь, они превращаются в крупных медлительных животных. Скорость не более сорока километров в час.
А из-за горизонта вновь возникают маленькие блестящие панцири. Идет борьба за первые места возле правой кромки шоссе. У дорожного знака игра в перегонки на время прекращается, и машины ведут себя как приодетые образцово-показательные школьники на торжественной линейке. Только зеленая «Волга» упрямо добивается первого места.
Инспектор отрешенно смотрит на дорогу. Что сказать ему? Какие слова позволят объяснить смысл происходящего? Как передать состояние, заимствованное, должно быть, из арсенала пятнадцатилетней юности, — состояние замороженности всех чувств.
Инспектор кладет ручку на стол и выходит из домика неторопливой походкой дирижера большого оркестра. Едва заметный взмах руки — и зеленая «Волга», похожая на кузнечика-богомола, замирает в испуге, словно надеясь, что защитная окраска и неподвижность помогут ей остаться незамеченной.
— Так что, товарищ инспектор?..
Он смотрит удивленно, будто за эти несколько мгновений успел забыть, как я выгляжу, и лицо его выражает недовольство. Я почему-то все еще здесь.
— Забирай документы.
Наконец замечаю, что инспектор лет на пять моложе меня. Он искоса смотрит на зеленую «Волгу», на спешащего к нему водителя и, предвкушая удовольствие, хмурит брови.
— Уезжай, пока не передумал.
С авторемонтной станции, находящейся в нескольких километрах от поста ГАИ, я уехал, не дожидаясь, когда высохнет грунт на выправленном крыле. Я спешил. После городских улиц езда по широкому шоссе воспринималась как купание в море сразу после двухчасового перелета в Крым, случайного транспорта из аэропорта и полуторачасовой тряски в автобусе, который должен привезти наконец к морю.
Шоссе расплывалось у горизонта. Блестели лужи нагретого воздуха. Меня обогнало несколько машин, а вот и еще одна. Уже включена правая мигалка, хотя мы идем нос к носу, и, охваченный горячкой гонки, я чуть прибавляю скорость. На спидометре девяносто пять, сто, мы не уступаем друг другу, словно оба боимся упустить некий последний шанс первенства, а на повороте человек мечется по шоссе. Из-за деревьев его не было видно раньше. Самоубийца! Я затормозил. Голову зажало в тиски. Небольшой поворот винта — и она расколется с треском, как грецкий орех.
Человек на шоссе ошарашенно улыбался.
— Это вы?
На обочине стояла зеленая «Волга». Кажется, та самая «Волга»-богомол.
— Неплохой способ остановить машину. И место удачное — как раз на повороте.
— Тем не менее никто не останавливался. Вы первый.
— Попробовал бы не остановиться.
— Бензин кончился. Не выручите? Только до бензоколонки добраться.
— Берите, — сказал я, — но не больше пяти литров.
— Не беспокойтесь.
Он достал из багажника шланг и опустил один конец в бак моего «Москвича».
Бензин тоненькой струйкой полился в канистру.
— За грибками решил съездить. Вы тоже?
— Нет.
— Машина ваша?
— Моя.
— Давно купили?
— Угнал сегодня утром.
— Шутите.
— Конечно, шучу.
— Я так и понял. За обгон задержали?
— Нет, крыло было помято.
— Стукнулись?
— Убил человека.
— Вы это серьезно?
— Ну все, — сказал я, — хватит.
Стрекот убегающего кузнечика-богомола растворился в тишине и зное. Справа за деревьями начиналось скошенное поле, вдали вырисовывались темные кубики деревенских домов и белая стрелка церкви. Маленькая луковица, подобно воздушному шару, поддерживала ее над землей, отчего все сооружение казалось чрезвычайно легким. Да, это был раз и навсегда изготовленный макет, полная иллюзия покоя в окружении старых, уютных декораций.
Наконец ты остался один, свободный, предоставленный теперь самому себе, но почему-то именно здесь, в чистилище магистрального шоссе, как нигде и никогда прежде, ты грезишь о воле, в бесплодных мечтах отстраняешь все свои несчастья и, освобожденный, переносишься в новый, желанный мир, полный разумного спокойствия и тишины.
2
Начальнику ОК
тов. Залиско В. П.
от доцента кафедры
органической химии
Березкина А. А.
Заявление
Прошу предоставить мне очередной отпуск сроком на 20 дней с 31 августа.
А. Березкин. 25.VIII.67
Резолюции:
Прошу оформить отпуск доц. Березкину А. А. с 31.VIII.
Б. Южный. 25.VIII.67
Не возражаю.
И. Волнушев. 28.VIII.67
Оформить.
В. Залиско. 29.VIII.67
* * *
Андрей Александрович! Вас просили зайти в ОНИР.
Валя
* * *
Уважаемый Леопольд Борисович!
Несколько раз звонил Вам в институт, но, к сожалению, не заставал на месте. Завтра уезжаю из Москвы. Вернусь в конце сентября к защите Якушева. Предварительно я ознакомился с его диссертацией. Работа интересная. Серьезных возражений нет, будут мелкие замечания. Числу к двадцать пятому подготовлю письменный отзыв.
С уважением
А. Березкин. 30.VIII.67
* * *
В аналитическую лабораторию
Прошу определить содержание указанных элементов в прилагаемом образце.
Доц. А. Березкин. 30.VIII.67
* * *
Ан! Ты постригся бы по случаю дня рождения. Я сегодня рано не встаю, так что меня не буди. На завтрак подогрей картошку с мясом. Не забудь взять помидоры и зелень.
Твоя Катя
* * *
Поликлиника № 18 Ленинского райздравотдела
Ф., и., о. и возраст больного — Березкин, 29 лет.
Дата — 30.VIII.67
Ф., и., о. врача — Волина
Rp. — Trioxasini
Dtd — in tabul № 10
DS — По 1 таб. 3 р. в день.
* * *
Андрей Александрович! Я уехал в ИХПС за фенилгидразином.
Володя
* * *
Извещение № 11
Тов. Березкин А. А., 1 сентября в 10.00 в помещении МАЗа состоится заседание учебной подкомиссии института.
Учебная часть.
* * *
Москва, Центральный телеграф, до востребования, А. А. Березкину
Андрей! Разве не глупо, что, живя в одном городе, приходится прибегать к конспирации и писать до востребования? Но я не хотела звонить тебе вечером домой.
Спасибо за цветы. Я догадалась, что они от тебя. Их принесла сегодня в семь часов утра какая-то сумасшедшая старуха. Разбудила весь дом!
Те розы, которые ты подарил мне во Львове, стояли долго. Я чуть не плакала, когда пришлось их выбросить.
Заболел сын, и поэтому в ближайшие три-четыре дня я не смогу с тобой встретиться.
Инга. 28.8.67
* * *
Березкину
Прошу проверить гранки, подписать и срочно вернуть в редакцию.
М. Колкер. 30.VIII.67
* * *
Dear Dr. A. A. Beriozkin:
I would greatly appreciate receiving a reprint of your paper «Biogenetic model reactions».
Thank you for this courtesy.
I remain sincerely yours H. McColl, Pocker Research Institute, N.-Y., USA[1].
3
Шоссе опустело. Редкие машины попадались навстречу. Когда за спиной послышался нарастающий гул, я подумал, что это тяжелый грузовик пошел на обгон. Взглянул в зеркало, но ничего не увидел, кроме тонущей в дымке ленты шоссе. Звук шел сверху вниз, и вскоре все переднее стекло заслонил идущий на посадку самолет. Рядом был аэродром. Шум авиационных моторов заглушал прочие шумы. Беззвучно подрагивал капот, молчал радиоприемник — в машине царила тишина. Самолет пролетел над лесом и скрылся.
Мелькнул столбик с отметкой 170, слева в окне проплыли поросшие лесом холмы, а впереди наметились контуры высоковольтных электрических линий. Я свернул на проселочную дорогу, которая шла среди леса круто вверх.
Машина карабкалась, круглые листья орешника подступали к окнам и, как рыбы в аквариуме, ткнувшись в стекло, уплывали прочь. Казалось, горе не будет конца. Я услышал сначала перебои в сердце двигателя, едва заметные признаки усталости, затем протяжный рев. Сцепление никуда не годилось. Машина тянула из последних сил, как большое раненое животное, которое не может свалиться где попало и пытается доползти до своего звериного кладбища.
За перевалом, у развилки дорог, начиналось Лукино, граница которого двадцать лет назад, летом сорок седьмого года, была отмечена убийством змеи. Вместе с Сашей Мягковым мы убили выползшую из леса гадюку, дав клятву верности нашей дружбе. За убитую змею нам полагалось отпустить двенадцать грехов.
Каждый раз, подъезжая к Лукину, я испытывал что-то вроде гордости за дом, в котором прожил семнадцать лет. Было особенно отрадно, что он стоит в таком красивом месте, прямо среди леса. По существу, здесь мало что изменилось с тех пор, но не так хорошо я помнил детали, чтобы заметить мелкие перемены. Впечатления последующих лет, наслаиваясь друг на друга, скрыли их вместе с подвигами и проступками двадцатилетней давности. Это напоминало сказку про сундук, зарытый у подножия дуба. В сундуке — утка, в утке — яйцо, в яйце — иголка и жизнь Кощея. Несколько не связанных друг с другом оболочек, внутри которых спрятана хрупкая игла.
И вот я стою под раскидистым деревом, дышу воздухом эдемским, а машина, кобылка моя, пасется рядом. Что еще нужно мне? Чего желать? Я дома, добрался все-таки, здесь и останусь.
А вот и сам дом, спрятанный за забором, за деревьями, за буйной зеленью участка. Я подумываю о том, как бы пробраться к нему незамеченным. Хочу стряхнуть с себя разом неприятности и дрязги последних дней, все эти пустые нескончаемые разговоры, непроходимые, как болотистая местность.