— Да мне хорошо, — отвечал он, запрокидывал голову, довольно щурился, точно подставляя лицо под освежающий солнечный душ.
Рыбочкин его уговаривал:
— Виктор Алексеевич, кончайте. Нам тут покойнички не нужны.
— Сами вы покойнички, — мрачнел Базанов. — Даже не понимаете, до чего все это прекрасно.
— Ну да, — возражал Рыбочкин, — прекрасно. Как в аду.
— Там гораздо хуже, — совершенно серьезно, будто о чем-то вполне знакомом, говорил Базанов.
Вечером иногда заходил к нам выпить чаю.
— Вот это другое дело, — встречал его Рыбочкин, — а то ходит по пеклу, как во сне, будто рассудка лишился.
Таких шуток Базанов не любил. Терпеть не мог, когда его хлопали по плечу. Выпивал чай и уходил молча, с холодной маской на лице.
Нет, я неточно выразился. Какая там маска! Зачем ему? Нежный надевает маску жестокости, чтобы кто-то ненароком не догадался, не задел уязвимое, не сделал больно. В ком пробудилась робкая способность мыслить, спешит надеть шутовскую маску. Пусть лучше смеются над смешным, чем над убогостью малой мысли. Чуткие к слову, но опять-таки робко чуткие, становятся косноязычными, неразговорчивыми как бы потому только, что боятся осквернить своим неумением прекрасный язык, а на самом деле — чтобы придать некую таинственность своей личности. Человек носит одну или несколько масок и не замечает, как они срастаются с ним, как средства защиты постепенно подменяют то, что изначально должны были защищать. Нежный становится жестоким, романтик — желчным скептиком, разговорчивый — молчуном, и за ним, за этим молчанием, порой ничего не скрывается, никаких драгоценных кладов, волшебных замков, райских кущ.
Базанов — сильный человек, который рано стал сильным. Базанов — это человек без масок. Однажды он сказал, что каждому из нас, живущих на земле, отпущены природой примерно одинаковые энергетические запасы, только по-разному они, эти запасы, распределены относительно линии жизни. Я так понял. У одних — это почти прямая. Равномерно, без взлетов и падений, расходуемая жизнь. У других — волнистая. У третьих — как пила: весь талант этих людей уходит в малые зубья — вверх-вниз, вверх-вниз. Артистические натуры, донжуаны, классические неудачники. Но жизненная энергетика может быть распределена и по-другому, хотя площадь под линией останется та же. Вот она тянется по территории детства, ползет почти по самой оси, экономя каждый миллиметр высоты, а потом вдруг резко пошла вверх. Таким высоко взлетать и глубоко падать.
Всем отпущено поровну. У всех одинаковые запасы. Как это характерно для Базанова! Он действительно так думал. Демократ. Аристократ. Люмпен-пролетарий.
Если Базанов прав, то нужно говорить не о гениальной личности, а о гениальном состоянии личности. Ведь каждая долгая жизнь содержит много прямых, волнистых и ломаных. А когда жизнь коротка и вся — пик? Как бенгальский огонь сгорела в лихорадочном блеске — и нет ее.
Что бы там ни говорили, Базанов не был человеком с болезненным складом души. Здоровущий был мужик. Любому из нас дал бы сто очков вперед.
IX
Еще одна фотография. Верижников — базановский сотрудник периода войны с Френовским. Черные, взлохмаченные волосы, толстые губы, широкоскулое лицо, отчаянно пристальный взгляд. Во всяком случае, именно таким запечатлен на фотографии инженер Верижников, молодой специалист.
После окончания вуза его направили по распределению в наш институт. Кочевал по разным отделам, то не уживаясь, то не находя дела по душе. Однажды Базанова спросили:
— Вам нужен сотрудник?
— Нужен.
— Тогда берите.
Так распорядилась специалистом Верижниковым судьба. Так распорядилась она Базановым.
В комнату постучали, и молодой человек, робко переступив порог, тихо сказал:
— Здрассте.
Базанову пришлись по душе его скромность, вдумчивость, осторожность в суждениях, способность смотреть на вещи по-своему. Виктор сторонился ординарно мыслящих людей, быстро уставал от них, пресыщался, в этом они с Ларисой оказались схожи. Только не знаю, в каких уж там фантомов превращались его скучные собеседники, через какой воображаемый перевернутый бинокль он на них смотрел.
Очень скоро Базанов убедился, что как экспериментатор Верижников обладает рядом драгоценных качеств: аккуратностью, тщательностью подготовки и проведения опытов, критическим отношением к полученным результатам. Он верил, что именно такого склада люди способны обнаружить тропинки, в конце которых как раз и находятся волшебные клады. К тому же Верижников не считался со временем, задерживался допоздна, много читал, то есть вполне отвечал основным требованиям базановской системы. Он не был женат, на женщин реагировал сдержанно и даже, пожалуй, избегал их.
Вот и прекрасно, — решил Базанов. — Лучшего желать не приходится. Правда, новый сотрудник не сработался с Рыбочкиным, но это дело житейское, уладится как-нибудь. С божьей помощью, как любил выражаться Рыбочкин.
Верижникову поручалась опытная проверка и широкое исследование эффекта, предсказанного Базановым на основе более ранних расчетов и экспериментов.
Это был достаточно ограниченный в то время круг химических реакций, чутко реагирующих на релаксационные характеристики среды. Базановская гипотеза предсказывала возможность подбора таких крайних условий, при которых тот или иной процесс мог подавляться или, наоборот, ускоряться одними и теми же веществами, взятыми в одинаковой концентрации. То есть, по Базанову, ничего не стоило превратить плюс в минус, лед — в пламя.
Верижников имел склонность, опять-таки поощряемую поначалу Базановым, многократно проверять собственные результаты. За год было сделано несколько впечатляющих опытов, целиком подтвердивших гипотезу. Каждый опыт воспроизводился, и у Базанова не возникало сомнений в том, что пора двигаться дальше. А у Верижникова сомнения оставались.
Их поджимали сроки, дергал Френовский. Они снова и снова обсуждали полученные результаты, приходили к согласию, к тому, что пора ставить новые опыты, а через неделю вновь выяснялось, что двигаться дальше нет никакой возможности. Верижников опять сомневался. И вновь упорствовал. Еще раз совещались, достигали договоренности, но все повторялось сначала. Колеса крутились на одном месте, машина буксовала, время шло. Терпение Базанова и его доброе отношение к новому сотруднику иссякали.
— Что вас теперь останавливает?
Верижников молчал.
— Я вас спрашиваю.
— Многое.
— Что именно?
— Все неясно.
— То есть как? — взрывался Базанов.
Верижников молчал.
— Вы ведь сами убедились. Десятки опытов. Воспроизводимость хорошая.
Верижников молчал.
— Так есть, по-вашему, эффект или нет?
— Кто его знает…
— Несите рабочий журнал и графики.
Приносил.
— Здесь, — тыкал Базанов пальцем, — есть эффект?
— Вроде бы.
— А здесь?
Молчал.
— Есть, — отвечал за него Базанов. — И здесь. И здесь.
Верижников молчал.
— Тогда в чем сомневаетесь?
Верижников молчал, краснел, пыжился.
— В чем?! — срывался Базанов.
— Во всем, — тихо отвечал Верижников.
— Не устраивает тема?
Верижников молчал.
— В чем дело?
Верижников молчал.
— Завтра же начинайте новый эксперимент. Записывайте условия!
Записывал.
— Вопросы есть?
Молчал.
— В ваших интересах скорее продвинуть дело.
— Какие у меня интересы? Все занимаются одним и тем же.
— Кто это все?
— Рыбочкин.
Вот оно что! Базанов объяснял, доказывал: совсем другим занимается Рыбочкин.
— Поняли?
Опускал голову.
Базанов снова объяснял, терпеливо, вразумительно:
— Вы путаете разные вещи. Действительно, и Рыбочкин, и я, все мы занимаемся в некотором роде одним и тем же. Одна группа, одна проблема. Но ведь какая! Конца-края ей нет. Материала не на один десяток диссертаций.
Верижников врезал замок в ящик своего стола. Приходил — открывал, уходил — запирал. Обедать — ящик на ключ, в уборную — тоже. Прятал записи от постороннего глаза. Сначала только записи. Потом образцы. Потом химическую посуду, приборы и реактивы, чтобы никто, кроме него, не мог с ними работать. Завел отдельное хозяйство, чего никогда раньше в группе не было.
На очередной вопрос Базанова — «Как дела?» — ответил: «Спасибо», чем окончательно вывел шефа из равновесия.
— Я спрашиваю: как дела? — взревел Базанов.
— Ничего.
— Принесите рабочий журнал.
Приносил.
— Что сделали за последние две недели?
Аккуратные записи: «Мыл посуду», «Работал на овощебазе». Дальше несколько непонятных значков. Шифр. Снова шифр. Не только постороннему — Базанову не разобрать.
— Расскажите.
— Там написано.
— Не понимаю.
— Мыл посуду.
— Вижу. Что еще?
— Лаборантки нет, приходится самому.
— У Рыбочкина тоже нет лаборантки.
— Так то у Рыбочкина.
— Чем он хуже вас?
— Он знает, зачем работает.
— А вы?
Молчание.
Это была восточная музыка без конца. Та, которая когда-то так нравилась Базанову.
— Чем еще занимались, кроме мытья посуды?
— На овощной базе работал.
— Вы что, издеваетесь?
— Нет, — тихо говорил Верижников, — отвечаю на ваш вопрос.
Вот уж кто был полной противоположностью Рыбочкину! Тот крупно работал, норовисто, с размахом, а этот — ножичком ковырял, и все в одном месте. Трудился, старался, десятки экспериментов, но без толку — в пустоту, в бездну, в песок. Его направленные, казалось бы, в одну точку усилия рассасывались куда-то, растекались, как капля по промокашке. Увязал в деталях, аккуратно расщеплял каждую своим маленьким ножичком. Одна деталь превращалась в десять других. Каждую из новых вновь расщеплял. И так без конца. Стержня в нем не было. Цели не чувствовал.
Свое хозяйство, недоверие к Рыбочкину, ювелирная работа, запирание ящика — все это ежедневно подливало масла в огонь, которым горел Базанов и, разумеется, Рыбочкин. Времени в обрез, нужно тянуть из последних сил, а тут этот тип, озабоченный тем, как разделить шкуру неубитого медведя. Мелкие стычки с Рыбочкиным, споры с руководителем о том, кому тащить газовый баллон — ему или Рыбочкину.
— Пусть женщины принесут.
Они более свободны.
— Вам не стыдно, Верижников? Женщины понесут шестидесятикилограммовый баллон?
— Они здоровее меня. Сколько я трачу сил на работу — и сколько они. Если я заболею, обо мне заботиться некому.
Раскраснеется. Глаза злые. Ох, как люто ненавидел он женщин!
— Хорошо, я сам принесу. Игорь, пошли.
— Несите.
Это был вызов.
Как-то Верижников сказал:
— Максим Брониславович считает вашу тему бесперспективной.
«Максим Брониславович», «в а ш у тему». Это было уже что-то новое.
Несколько раз Базанов заставал Верижникова в кабинете Френовского. Они наедине беседовали о чем-то. При его появлении замолкали. Раньше не придавал значения, а вот теперь вспомнил.
Видимо, Френовский чем-то зацепил Верижникова, запугал, задобрил, что-то пообещал. Это он умел, как никто другой.
Потом наступило время, когда Френовский начал отбирать у Базанова сотрудников, растаскивать группу. Верижников продолжал работать. Его он не трогал.
Фронт имел свою передовую линию и свои тылы. В стратегическом замысле Френовского Верижникову отводилась роль пятой колонны. Во всяком случае, Игорь Рыбочкин рассказывал мне именно так. Вряд ли он ошибался. Многое, что не должно было выйти за пределы группы, становилось известно Френовскому. Верижников вел себя вызывающе, но порядка не нарушал. Выполнял все, что требовал от него Базанов. До буквы. До точки. При этом работа не двигалась с места. Такой, видимо, была установка Френовского.
До сих пор не могу до конца понять Верижникова, истинных, практических, так сказать, причин его лютой ненависти. Зависть? Болезнь? Биологическая несовместимость? Многие считали виноватым Базанова с его эксцентричным характером. Люди у него не приживались. Люди от него уходили. Тихого, безобидного Верижникова он подавлял. С Френовским, пожилым, уважаемым человеком, руководителем лаборатории, предоставившим ему все условия для работы, — воевал. Только Рыбочкин не умещался в эту схему. И поэтому кое-кого он тоже стал раздражать.
Слухи о дурных человеческих качествах Базанова распространялись, страсти накалялись. Шла война. Снаружи — Френовский, внутри — Верижников. Ни лишнего, неосторожного слова. Постоянно нацеленный в спину нож. Представляю себе их с Игорем тогдашнее состояние. Ни слабости, ни усталости обнаружить. Не дай-то бог.
Верижников саботировал по всем правилам. Видно, Френовский ловко его окрутил. Товарищ работал на совесть, во имя б у д у щ е г о.
О каком будущем могла идти речь? Трудился, засиживался по вечерам, шифровал в своем рабочем журнале и по-прежнему чувствовал себя несчастным, всеми обиженным. Однако за Френовского держался крепко.
Что мог пообещать ему Максим Брониславович? Какие золотые горы? Умный ведь был человек. Предусмотрительный. Не стал бы он делать серьезную ставку на Верижникова. Он видел дальше, чем другие. Гораздо дальше. Чем он потрафил Верижникову? Что сказал?
«Работай, — наверно, сказал. — Копи материал. Все пригодится. Настанет час. Вот прогоним твоего обидчика, который все, что ты сделал, хочет Рыбочкину отдать, а тебя сделаем руководителем группы».
Или Верижников изначально был подсадной уткой? Теперь, конечно, не докопаешься. К тому же я не припомню, война уже началась или только готовилась, когда Верижников пришел в базановскую группу. Вряд ли Френовский с д е л а л его таким. Скорее, в о с п о л ь з о в а л с я им, таким.
Думаю, неверие было основной составляющей личности этого человека. Ни в себя не верил Верижников, ни в Базанова, ни даже, наверное, в Максима Брониславовича Френовского. Просто Максим Брониславович предлагал ему нечто р е а л ь н о е, а когда нет веры, что остается? Реальная конъюнктура. Реальные обещания. Реальная зарплата. Реальный страх перед жизнью.
Что стало бы с Верижниковым, если бы победил Френовский, а не Базанов? Нет сомнений, что Френовский брезгливо бы отбросил его от себя. Верижников годился только на одноразовое использование. Надолго Максиму Брониславовичу требовались такие, как Базанов: люди веры, люди успеха.
Но победил не Френовский — Базанов, которому и в голову не пришло сводить счеты с Верижниковым. Благородство? Не знаю. Неужели Виктор сумел забыть наглую, надутую физиономию Верижникова, откровенно ждущего гибели тех, с кем рядом он жил и работал? Не хотел вспоминать прошлое? Скорее всего. Война кончилась, ночное затемнение отменено, войска оттянуты от линии фронта.
— Как дела? — привычно спрашивает Верижникова новый заведующий лабораторией.
Тот поспешно бежит за рабочим журналом, раскрывает, показывает. До чего жалкий, заискивающий вид! Куда девались былая дерзость, сатанинское упрямство, затаенное торжество, предвкушение возмездия? Я хорошо помню Верижникова этой поры, человека без веры. Ее по-прежнему нет у него. Теперь — тем более. Не осталось ни капли. Были сильный покровитель Максим Брониславович и маленькая надежда на изменения к лучшему. Но вот и надеяться больше не на кого, не на что. Ради чего старался? Где справедливость? Раньше, по крайней мере, в собственные способности экспериментатора верил, а теперь испарилась последняя вера в себя. В свою предусмотрительность, дальновидность. Потеря веры, как и ее обретение, — цепной процесс. Самоускоряющийся. Остатки верижниковской личности деструктировали на глазах. На дне сосуда кипели, не выкипая, полное бессилие и неверие.
Погибал Верижников, шел ко дну у всех на виду. Если раньше на вопрос Базанова, хочет ли он работать в группе, Верижников отвечал, что работать будет, даже если этого не хочет он, Виктор Алексеевич Базанов, то теперь — смиренно и безропотно:
— Как знаете, Виктор Алексеевич. Вам виднее.
Базанову действительно было виднее, и для Верижникова все кончилось, пожалуй, наилучшим для него образом. Точно так же, как и началось. При организации в институте очередного подразделения его новому руководителю был задан вопрос:
— Вам нужны сотрудники?
— Очень нужны.
— Так и быть, переведем к вам одного, поможем.