— Вот, полюбуйтесь! — неистовствовал Триэс, потрясая письмом. — Они утверждают, что кротоны ядовиты. Кто бы тогда, интересно знать, рекомендовал их в качестве пищевых консервирующих добавок?
— А крысы?
— Какие там крысы! Поданным Института охраны насекомых и грызунов…
— Мы-то, Сергей Сергеевич, — перебил его начальник отдела, — прежде всего должны думать о людях…
— Да вы вспомните, сколько было испытаний, проверок. Кстати, они ничего не сообщают о концентрациях. Ведь уморить крыс можно разными способами. Может, их просто перекормили?
— Не будем попусту тратить время. Тему придется закрыть.
— Закрыть только потому, что кому-то не нравится запах веществ, с которыми мы работаем? Это что же получается? Волюнтаризм? Сначала Таганкова отобрали, теперь тему закрываете…
— Вы со словами поосторожнее, Сергей Сергеевич… Зачем вы так? Ну зачем? Не нужно передергивать. В ваше отсутствие Владимир Васильевич попросил меня решить этот вопрос…
— И вы решили его. За счет моей лаборатории. Соседей-бездельников небось тревожить не захотели. Воспользовались ситуацией. За Таганкова-то некому было заступиться.
— Как заведующий отделом я имел право и без вас… — зазвучали ледяные нотки в голосе Сироты.
Что и говорить, имел такое право Игорь Леонидович. Только зря замораживал он голос, потому что у Сергея Сергеевича были свои права, своя беспроигрышная игра, свои неотразимые аргументы, ходы и фигуры, включая влиятельную фигуру заместителя директора по научной работе Владимира Васильевича Крупнова. Тут нужно было искать компромисс, идти на взаимные уступки, а не лезть в бутылку. Не поднимать, к примеру, больного вопроса о Таганкове. А за это, прямо или косвенно, потребовать сохранения кротоновой тематики, по которой финансировалась вся научная работа лаборатории. Или — другой вариант — отстоять Таганкова и распрощаться с кротонами, которые в научном плане сами по себе давно не представляли интереса. Проще и безопаснее для обеих сторон было, пожалуй, пойти на обмен. Обменять, что называется, слона на коня.
— Давайте попробуем разобраться спокойно, — примиряюще сказал Сергей Сергеевич. — Хотя бы с кротонами. А уж с Таганковым — ладно. Что теперь поделаешь?..
Сирота сразу смягчился.
— Мне и самому не хотелось бы… Работа в практическом отношении важная, нашему отделу нужная…
— Да, да, да, — кивал Сергей Сергеевич, прикидывая в уме, не продешевил ли, и если да, то насколько.
Из столь быстрой перемены в поведении начальника отдела он сделал вывод, что, наверно, выгоднее все-таки было бы сохранить слона. Но сил и желания что-либо менять, переделывать, переигрывать уже не осталось. Вся энергия куда-то ушла, необратимо отделилась на центрифуге.
— Старые протоколы испытаний у вас сохранились? — справился Игорь Леонидович.
— Полагаю, что да.
— Тогда никаких кротонов! — громко, заговорщически, как единомышленник, прошептал Сирота.
— Не понимаю.
— Можно же назвать их иначе?
Сергей Сергеевич понял. Все-таки в учрежденческие игры он играл много хуже начальника. Следовало это признать.
— По Женевской номенклатуре они называются тетраариленфосфориленбутиленгликольадипинатбутонами, — сказал он.
— Длинновато, — шумно выдохнул воздух Сирота. — Лучше тогда назовем тему так: «Разработка новых консервирующих веществ». Согласны?
— Пожалуйста.
— А старую закроем.
Сирота оперся ладонью о полированный стол.
— Только кто будет вести? Таганкова-то нет, — озабоченно проговорил Сергей Сергеевич.
— Ну народа у вас хватает. Каледин. Ласточка…
— Они занимаются кетенами.
— Так ведь кетены мы закрываем.
— Что?!
— Вы разве не знаете? — чистыми, как у младенца, глазами взглянул на Сергея Сергеевича начальник.
— Впервые слышу.
— Ну что вы… Вопрос решен.
— Но ведь крысы остались живы!
Сергей Сергеевич в растерянности зашуршал отчетом, отыскивая нужную страницу.
— Вот!
— Ну и что? — даже не заглянул в отчет Игорь Леонидович. — На крыс может не действовать, а на людей…
Сергей Сергеевич попытался было противопоставить демагогии Игоря Леонидовича собственную демагогию, полагая, что других средств борьбы с нею не существует. Встав на горло собственным принципам, он сослался на один из самых основополагающих, классических, рассматриваемых всеми как абсолютная истина трудов, которым Игорь Леонидович просто не посмел бы пренебречь, но тот в свою очередь сослался на еще более классический, еще более основополагающий, еще более современный труд, каковой не только вслух, но даже в тайных мыслях своих оспорить было никак невозможно.
— Ведь есть же официальное заключение… — едва не плакал профессор.
— Хорошо. Буду с вами вполне откровенен. Думаете, без ваших кетенов мало у меня забот? Бесконечные жалобы. И Самсон Григорьевич настаивает.
— Ему-то какое дело?
— Я понимаю. У вас аспирантка. Ей — защищаться. Но нельзя же ради этого подвергать опасности жизнь остальных сотрудников. Измените тему. Чуть поверните. Не мне вас учить… Очень вам советую не упорствовать. Очень! — вдруг снова перешел он на громкий шепот. — Для вашей же пользы. Поверьте.
После этого неприятного, унизительного разговора Сергею Сергеевичу не хотелось возвращаться в лабораторию. Что он скажет? Как объяснит случившееся? Чем оправдает гнусную сделку?
…Две одинокие фигуры брели по институтскому парку друг другу навстречу. Одной из них был страдающий, запутавшийся, обессиленный и обесчещенный Сергей Сергеевич, а другой — тоже сильно сдавший за последний месяц Сергей Павлович Скипетров. И встретились они, по странному совпадению, на той самой дорожке, на которой Сергей Павлович повстречал Дину Константиновну. Под теми самыми липами. И даже время дня совпадало.
Впрочем, не стоило вспоминать. Все истлело, перегорело, кануло в вечность. Любовь Дины к своему мужу, ее преданность заставляли теперь Сергея Павловича раскаиваться в недостойном своем поведении. Сергей Сергеевич как бы вырос, возвысился в его глазах, получил особое право на покровительство.
Они поздоровались, разговорились.
— Закрывают кетеновую тематику, — пожаловался Степанов. — Все точно сговорились. Даже Самсон Григорьевич.
— Не обращайте внимания. Это ничего не изменит.
— Еще как изменит!
— Ровным счетом ничего.
Сергей Сергеевич даже вздрогнул, вновь услышав эти слова. Они таили в себе нечто непонятное и могли означать что угодно.
— Вам еще повезет.
— Спасибо.
— Вам еще предстоит…
Не окончив фразы, Сергей Павлович как-то слишком уж резко повернулся и, даже не попрощавшись, заспешил куда-то.
ГЛАВА XV
1. БЕЗОБРАЗНАЯ СЦЕНА
Эта случайная встреча в парке несколько приободрила Триэса, хотя ничего определенного, обнадеживающего или тем более утешительного Сергей Павлович ему, в общем-то, не сообщил. Но так устроен человек, что в темные периоды своей жизни он воспринимает как щедрый подарок судьбы уже простое слово участия, мимолетную доброжелательную улыбку.
Трудные настали времена. Распахнутая настежь дверь в фантастический мир, подаривший ему юношескую легкость и вдохновенные часы, вдруг захлопнулась, но и прежней спокойной жизни больше не существовало. Точно они с Инной вернулись из Приэльбрусья не к домашним очагам, а на пепелище. Все менялось в худшую сторону, и на что мог он теперь рассчитывать? На какие перемены? Самое же ужасное заключалось в том, что Инна вела себя с ним как в переполненном автобусе, стараясь потесниться, ужаться, забиться в угол — лишь бы ее не трогали, не касались, оставили в покое.
И вот приходит час, когда он вынужден сообщить сотрудникам правду: кетеновую тематику закрывают.
— Как же вы согласились на это, Сергей Сергеевич?
— Меня никто не спрашивал. Теперь будем заниматься одними тетраариленфосфориленбутиленгликольадипинатбутонами.
— То есть теми же кротонами? Остроумно. Но какое они имеют право закрывать тему? Без рассмотрения на подсекции. Без решения секции. Без обсуждения на ученом совете.
— Было бы желание, — печально замечает профессор. — Право всегда найдется.
Звонит телефон. Сергея Сергеевича вызывают в дирекцию. Когда возвращается, его уже ожидают две посетительницы.
— Мы из Лютамшор, — говорит одна. — Вы ведь занимаетесь консервантами?
— Занимаемся.
— Кретонами? — заглядывает женщина в бумажку.
— Кротонами, — уточняет Триэс. — Но только мы ими занимались раньше. А теперь — тетраариленфосфориленбутиленгликольадипинатбутонами.
— Ага, — едва переводит дух женщина. — Скажите, а они… эти ваши… ну эти… лучше или хуже, чем кретоны? — снова заглядывает она в бумажку.
— Да как вам сказать… Почти такие же.
— Мы из такого-то научно-исследовательского института, — объясняет женщина в надежде на большую благожелательность, в расчете на режим благоприятствования со стороны смежников.
— Знаю такой-то ваш институт.
— Нам бы немного этих… ваших… Для опробования.
— Ну сколько?
Женщины мнутся, переглядываются. Стало быть — «капелюшечку». Привычное дело. Знакомая песня.
— Уж так и быть. Сто граммов дадим.
Лица посетительниц просветляются. Лица посетительниц проясняются.
— Если нам понравится, вы производство наладите? — звучит следующий стандартный вопрос.
— Наладим, — обещает Триэс. — Даже если вам не понравится.
— А другие потребители есть?
— Есть.
И опять опасливо, жалостливо, просительно:
— Вы уж нас не обижайте потом, имейте в виду.
— Не обидим. Поимеем, — снова обещает Сергей Сергеевич. — Обращайтесь в Королизу на опытный завод. Запишите наш телефон. А сюда — свой. — Заученным движением протягивает телефонную книжку, сплошь исписанную телефонами и адресами.
Но все это так, для проформы. Женщины больше не придут. И не позвонят. Это можно утверждать почти со стопроцентной вероятностью. Случайные посетительницы. Бродяги по долгу службы. Шабашницы-бесшабашницы. Птицы перелетные. По соломинке, по травинке строят свое гнездышко. Ищут. Что-то находят. Тащат к себе. Испытывают. Пишут отчеты. Кто-то что-то где-то кому-то сказал, от кого-то услышал — и вот они уже примчались, вестницы-предвестницы. Предвозвестницы. Сто граммов им хватит, пожалуй, на год испытаний. Питание всему коллективу на целый год. Потом у других выпросят. Еще год жизни. Так подаяниями и живут. Как тут не дать?..
— До свидания. Спасибо. Извините за беспокойство.
— Всего доброго. Звоните. Заходите…
И т. д.
Прощание. Рукопожатия. Дежурные улыбки. Художественное оформление впустую потраченного времени.
— Так что будем делать? — вновь обращается Триэс к сотрудникам, возобновляя прерванный разговор.
В это время снова звонит телефон.
— Сейчас не могу. Занят. Позже.
Вешает трубку.
— Что будем делать?
Опять звонок.
— Начальство требует…
Через полчаса возвращается.
— Мы так и не договорили.
Опять его дергают, вызывают куда-то.
Челночные операции продолжаются, рабочий день неумолимо движется к завершению. Триэс приглашает всех после работы к себе домой.
— Там и поговорим. Посидим спокойно…
Беготня по кабинетам и этажам притупляет сердечную боль, смиряет живые чувства, и к концу дня человек как пьяный: море ему по колено.
Учрежденческая карусель! Почти уже биологическая потребность современного человека куда-то нестись, лететь, кружиться. Великое освобождение от собственного «я». Ежедневная бесовская игра в занятость, полный бальнеологический курс избавления от любых душевных недугов и страданий. У подвергнутого лечению на учрежденческой центрифуге включаются защитные механизмы организма, срабатывают безусловные рефлексы, активизируется система торможения, и случайно попавшая, например, в любовные сети жертва вдруг осознает, что никакой, собственно, любви нет, не было и быть не может. Ее просто в природе не существует. Есть только некая жажда, для утоления которой достаточно одного стакана свежей холодной воды. Насчет же любви человек ошибался. Заблуждался. Он просто выдумал эту любовь, поскольку в реальной повседневной жизни, во всех этих циркулярах, письмах, телефонных звонках, переговорах, заседаниях, совещаниях, перестановках, рокировках, учрежденческих играх и вакханалиях нет для нее ни времени, ни места. И вот даже само слово, само понятие «любовь» постепенно вытесняется из сознания пациента — как легкая жидкость вытесняется более тяжелой.
Если бы Сергей Сергеевич сразу оговорился, что приглашает к себе сотрудников на чай, то сама собой отпала бы возможность двусмысленного толкования слова «посидим». К сожалению, руководитель лаборатории не сделал этого. Но там, где нет точности формулировок и чистоты помыслов, неизменно возникает соблазн, выползают наружу всякие страстишки — и поди их потом уйми, загони обратно.
…Мужской разговор за столом в доме Сергея Сергеевича закручивается спиралью вокруг ответа на поставленные днем вопросы: «как быть?», «что делать?» — тогда как две женщины, жена хозяина дома и его аспирантка, беседуют отдельно. Они ведут между собой как явный, так и тайный словесный поединок, во время которого многое узнают друг о друге, хотят же узнать еще больше: то главное, что трудно передать с помощью обыкновенных слов.
— Когда Сергей Сергеевич…
— Да, да, когда он был с в а м и в Приэльбрусье…
Нет, не случайное уточнение. Как раз очень существенное. Вот именно «с в а м и». Именно «в Приэльбрусье»…
Дина Константиновна пристально, точно сквозь прорезь прицела, смотрит на собеседницу. Она улыбается ей открытой, приветливой улыбкой. И Инна не выдерживает взгляда, опускает глаза, краснеет…
А трое подвыпивших мужчин в другой, сильно прокуренной комнате продолжают обсуждать свои проблемы.
— С чего началось? — шумит Гурий.
— Тише, не глухие…
Это Ласточка. Его голубые глаза светятся ангельским светом.
— Помолчи!
— Пусть скажет, — добродушно дозволяет хозяин. — Только не злись, Гурий…
Здесь, у него в доме, собралась испытанная гвардия, три друга-мушкетера, и что бы ни случилось, они всегда вместе. Всегда заодно. И от этого становится тепло на душе. Уверенно и надежно. Снег тает, бегут ручьи, солнце светит. Весна.
— И скажу, — уже рычит Гурий, сбрасывая с плеча расслабленную руку шефа. — Хватит из себя начальника строить!
Гурий становится похож на большого разъярившегося пса. Пожалели его, видите ли, погладили. А он взял и огрызнулся, щелкнул зубами.
Что, в конце концов, обидного сказал Триэс? «Зачем злишься, Гурий?» — только и спросил. Мол, ты, Гурий, хороший человек, и негоже тебе злиться на друзей. Но у Гурия уже тормоза заклинило, и эта жалость на него, это панибратство — как красное на быка.
— Сволочь, — быстро говорит Гурий. — Сволочь! — и мелко дрожит, будто насквозь продрогший пес или как перегретый мотор на больших оборотах.
— Спятил? — подскакивает к нему Ласточка.
Гурий отшвыривает его. Валера снова бросается. Словно с гранатой под танк.
— Тему прикрыли — и ладно! Аскольда забрали — плевать… Думаешь, все слепые? — тяжело дышит Гурий. — Или дураки? Аскольд не хотел… не хотел он заниматься кротонами. Ты ведь его заставил. Он тебе мешал — ты его выжил…
— Что?! Я выжил Аскольда? Зачем? Иди-ка проспись…
— Ты ему мстил! — орет Гурий.
— За что?
— За то, что он талантливее тебя. За Инну!
— Тише! Тише! — хватается за голову Ласточка.
Триэс не отвечает. Триэс пытается поглубже вдохнуть, но что-то у него не очень получается. Он стоит посреди комнаты бледный, трезвый, совсем одинокий.
— Так, — говорит он наконец. — Поговорим завтра.
— Иди ты!..
Гурий гоняет желваки по скулам. Ласточка в панике.
— Как не стыдно!
— Пусть, Валера, стыдятся те, кто довел институт… Превратил его в богадельню… Кто отирается целыми днями в кабинетах, вместо того чтобы…