— Пустите! — прошептала Инна, поднимаясь с земли. — Что вы наделали? Не смотрите же, отвернитесь. Ну!
Он тоже поднялся. Все окружающее казалось нереальным. Это был уже не он. Это была не она. Они оба умерли, оставшись навечно лежать в примятой траве, лишившейся вдруг всякого запаха.
Оглянувшись, Сергей Сергеевич встретил ее взгляд, подошел в нерешительности. Инна печально вздохнула, как бы ему сострадая, грустно улыбнулась, провела ладонью по жестким его волосам. Так они простояли целую вечность, открытые солнцу и ветру, опустошенные, растерянные, беззащитные, подвластные неведомой судьбе.
Сначала послышались далекие голоса, потом из-за холма показалась небольшая процессия.
— Кажется, это снова они.
— Только их не хватает…
Беглецов заметили. Синяя куртка, точно пиратский флаг, взметнулась над головой колонны.
— Привет!
— Привет.
— Догнали все-таки. Решили тоже пешком.
Крупногабаритное лицо Сани лоснилось от пота. Где-то на недосягаемой высоте в вылинявшем от зноя небе пел жаворонок; его монотонной песни не было конца.
Все вместе они спустились к небольшому ручью. Компания решила сделать привал. Триэс облегченно вздохнул.
— Счастливо оставаться.
— Да вы что! — запротестовал Синяя куртка.
— Правда, оставайтесь, — вяло пролепетала Люба.
— У нас, между прочим, все есть. Закусим, отдохнем…
Клара игриво-бесцеремонно подхватила Триэса под руку, но он решительно отстранился и зашагал прочь. Инна, чем-то как будто напуганная, робко последовала за ним.
В течение некоторого времени из-за темной извилистой полоски зелени, обозначившей русло ручья, еще доносились неясные звуки неразличимых голосов, какие-то разрозненные, бессвязные их осколки. Вдоль берега они дошли до шаткого мостика, перебрались через ручей и стали подниматься на холм.
Когда Инна и Сергей Сергеевич вновь оказались на шоссе, пульсирующий огненный шар солнца коснулся линии горизонта, а когда достигли гостиницы «Приэльбрусье», день окончательно погас.
ГЛАВА III
1. ЭКСТРЕННОЕ, ВНЕОЧЕРЕДНОЕ
Экстренное внеочередное расширенное заседание Президиума научно-технического совета Института химии назначили на понедельник. Двадцать девятого июня, в пятницу, секретарша звонила из дирекции начальникам отделов и сообщала фамилии тех, чье присутствие считалось обязательным. Любого рода отлучки, отгулы, командировки отменялись. Вызвали даже некоторых отпускников, оказавшихся в пределах досягаемости. Все эти строгости в первую очередь касались сотрудников отдела информации, так что Вигену Германовичу Кирикиасу пришлось изрядно поволноваться в тот последний рабочий день недели.
Но ни лихорадочная деятельность, ни общая институтская наэлектризованность не отражались на чистом, деловом, размеренном существовании утопающей в декоративной зелени директорской приемной. Многочисленные вееролистные, зубчатые, круглолистные и игольчатые представители флоры, включая два недоразвитых лимонных деревца на широком мраморном подоконнике, продолжали не только выделять огромное количество кислорода, но и поглощать все вредные излучения, колебания, шумы, коим неизбежно подвергается даже самый совершенный учрежденческий организм. Царящая здесь, в жизненно важном центре, оранжерейная атмосфера, весьма полезная для здоровья, влияла также самым благоприятным образом на течение всех институтских дел. Когда молчали телефоны на столе секретаря, можно было услышать полет мухи, если только ей удавалось случайно проскользнуть в приемную. Никаким сверхсрочным и архиважным заседаниям не дано было нарушить этот олимпийский покой и безупречный порядок. Утром, днем, вечером невозмутимая секретарша, всегда одинаково аккуратно одетая и накрашенная, подавала в мельхиоровом подстаканнике с выпуклым изображением трех богатырей неизменный директорский чай, и только дважды в день она же носила в кабинет напротив чай его заместителю, Владимиру Васильевичу Крупнову. Также, по одной ей ведомому расписанию, она поливала из специально изготовленной в механической мастерской маленькой лейки прихотливые зеленые насаждения.
Несмотря на неоднократные и настойчивые просьбы не опаздывать, к десяти часам утра в просторном замдиректорском кабинете, переоборудованном из старого зала, собралось лишь несколько человек. Ученый секретарь нервничал, звонил по телефону, и это продолжалось до тех пор, пока магические слова «есть кворум» не были произнесены.
Тогда со своего председательского места, не спеша, упираясь в кожаные подлокотники венецианского старого кресла, поднялся Владимир Васильевич Крупнов и предложил присутствующим открыть заседание, связанное с рассмотрением направленности работ отдела информации.
— Не нужно объяснять, — сказал он в кратком вступительном слове, — какое значение для повышения эффективности всех сторон деятельности института приобрели эти работы в связи с новой системой, находящей все более широкое применение не только у нас, но и в объединениях смежников…
Виген Германович Кирикиас как главный виновник нынешнего совещания сидел по правую руку от председателя, потупив взор, и поглаживал указательным пальцем тыльную сторону ладони, будто там у него образовалась бородавка, папула или припухлость, каковую он собирался ликвидировать теперь с помощью обыкновенного массажа. Голова, плечи, вся его небольшая, но плотно сбитая фигура более всего напоминали, пожалуй, железный короб, однажды по неосторожности попавший под пресс. После широкого внедрения так называемых «дискретных переводов», разработанных в его отделе, Виген Германович превратился в одно из самых влиятельных институтских лиц, продолжая, впрочем, оставаться таким же тихим, скромным и незаметным, как прежде. За это его ценили, уважали и боялись. Внештатники боялись, что рано или поздно он заменит их штатными сотрудниками, состоящие в штате — конкуренции со стороны более опытных и авторитетных внештатных переводчиков. Начальники других отделов опасались его влияния на руководство института, а само руководство в лице заместителя директора по научной работе Владимира Васильевича Крупнова неотступно преследовала мысль об угрозе превращения отдела информации в самостоятельный институт. Тем не менее необходимость срочно составить и отправить в вышестоящие организации согласованные проекты нескольких заказ-нарядов вынудила его в экстренном порядке провести внеочередное заседание и произнести те в некотором роде проникновенные слова, которые он произнес. Как-никак все последние годы отдел информации приносил институту огромные доходы, покрывавшие финансирование большей части проводимых исследований. Его опыт пытались перенять многие, но пока отдел Вигена Германовича находился все-таки на недосягаемой высоте, и другие организации охотно заключали с Институтом химии хозяйственные договоры на солидные суммы для решения постоянно возникающих проблем и вопросов, обусловленных стремительным развитием научной мысли.
— Товарищи! Есть предложение начать с обсуждения организационных моментов, а затем перейти к рассмотрению научно-технической стороны дела. — Владимир Васильевич насупил брови, набычил голову в преддверии ответственного рабочего момента. — Какие, товарищи, будут мнения? Ты как считаешь, Виген Германович?
Кирикиас поднял глаза. В его спокойном взгляде, устремленном на заместителя директора, можно было прочитать лишь полную покорность верховной воле начальства, хотя все материалы для заседания готовил он и настоял на включение в первые пункты повестки заседания именно этих организационных вопросов тоже он.
— Как вы считаете, — тихо ответил Виген Германович.
Заместитель директора удовлетворенно кивнул. Он проинформировал товарищей о трудностях, которые постоянно испытывает отдел в связи с резким увеличением объема работ, и предложил в пределах институтского фонда заработной платы изыскать возможность укрепить подразделение Вигена Германовича кадрами, для чего перевести в отдел информации нескольких сотрудников из других отделов.
— Какие будут соображения?
В кабинете воцарилась звенящая тишина. Собравшиеся понимали, что вопрос уже решен, и никто не хотел высовываться, дабы не привлечь внимания к своему отделу.
— Если все товарищи согласны, — выждал надлежащую паузу председатель, — то не будет, я думаю, возражений и в части второго вопроса — о переводе отдела информации из группы вспомогательных в группу основных научно-исследовательских подразделений. Тем более, — добавил он, делая при этом над собой некоторое усилие, — что отдел фактически таковым и является.
— Одобрить! — выкрикнул с места начальник отдела Сирота.
Сидящие за длинным столом напротив друг друга члены Президиума и приглашенные задвигались, зашумели, будто разом вдруг ощутив неловкость изначально принятых поз и как бы подтверждая справедливость вывода, очевидного для всех и каждого.
— Вот наглядный пример, — откликнулся на живой голос заместитель директора. — Кетеновая тематика, ведущаяся в отделе Сироты… Сергей Сергеевич!.. Где Степанов?
— В командировке.
— Я ведь предупреждал: все командировки отложить.
Сирота угрюмо кивнул. Замечание было по существу и в то же время совершенно бессмысленно: не отменять же конференцию в Приэльбрусье.
Владимир Васильевич завершил прерванную мысль. Ее суть заключалась в том, что популярная ныне кетеновая тематика зародилась как раз в недрах отдела информации. Кетены привлекли внимание исследователей лишь благодаря дискретному переводу с немецкого, квалифицированно выполненному в отделе товарища Кирикиаса.
Слушая все это, Виген Германович продолжал то ковырять, то разглаживать ладонь, будто все еще не отваживаясь на более решительные меры для удаления не дающей покоя припухлости.
Засим следовали сообщения по основным направлениям работ, чтобы дать возможность Президиуму принять решение о ходе дальнейшего развития так называемой Лунинской системы переводов, уже получившей заслуженное признание.
Докладчиков было трое. Выступивший первым старший лингвист ЛПИМТ Борис Сидорович Княгинин, тяжеловесный кудлатый старик, сделал мучительную попытку встать, но едва заметный жест товарища Крупнова позволил ему говорить сидя. Борис Сидорович только кхекнул на это, пожевал губами, подергал пористым в малиновых прожилках носом и поправил очки.
— В своем сообщении, — на весь кабинет загремел его бас, заставивший кое-кого даже вздрогнуть, — я не стану касаться задач машинного перевода, выходящих за пределы собственно лингвистики…
Старик поперхнулся, кашлянул раз-другой, задохнулся, засипел и тотчас зашелся в стонах, всхлипывании, клокотании. Божья кара, очередной раз посланная небом злостному курильщику, отняла значительную часть отведенного для доклада времени. Когда же Бориса Сидоровича наконец отпустило и можно было продолжать, члены Президиума чувствовали себя не менее изнуренными, чем сам Борис Сидорович.
— Круг деятельности, охватывающий понятие «перевод», велик и обширен…
С тревогой приглядываясь к Борису Сидоровичу, присутствующие боялись повторения приступа.
— Мы вынуждены, как вы знаете, переводить стрелки часов, перемещаясь с востока на запад и с запада на восток, или железнодорожные стрелки при переводе поезда с одних путей на другие. Переводим мысли, поступки, намерения и события на язык слов, взаимоотношений, действий. Переводим деньги по почте или на сберкнижку…
Вдруг в широко раскрытый рот Бориса Сидоровича вновь со свистом устремился воздух, и где-то там, в груди, начал надуваться ужасный пузырь. Все замерли. Однако обошлось, приступ не повторился.
— Задумаемся же о том пределе, той мере приближения перевода к подлиннику…
Старший лингвист ЛПИМТ сделал многозначительную паузу, исподлобья и не без сарказма взглянул на сидящего визави Андрея Аркадьевича Сумма, сморщил лицо, все в старческих угрях, громко отпил несколько глотков воды из пододвинутого кем-то стакана и продолжал:
— Было бы крайне неразумно при разработке новой системы возвращаться ко временам так называемого склонения на наши нравы, когда переводчики сатир Буало, например, превращали Париж в Москву, другие переносили действие из одного времени в другое, а третьи так и вовсе переименовывали небезызвестную «Ленору» Бюргера то в Людмилу, то в Ольгу…
Нина Павловна, тощая, маленькая женщина с желчным лицом, представлявшая на заседании интересы технического отдела, заерзала на своем стуле и недобро взглянула на Бориса Сидоровича, всем своим видом давая понять, что вводная часть затянулась и пора переходить к существу вопроса. Поговаривали, что она приходится дальней родственницей покойному академику Скипетрову.
— Иные же переводчики, — отложил в сторону дрожащей рукой один из шуршащих листков доклада Борис Сидорович, — я имею в виду, разумеется, только тех, кто не прибегает к сознательным искажениям, а добросовестно пытается перенести читателя в обстановку других эпох… так вот, некоторые переводчики, к сожалению, сами перебираются туда с большим трудом. И потому под беретом, осененным перьями, мы нередко узнаем голову, причесанную в современной парикмахерской, иные романтические героини получают воспитание в нынешней школе с продленным днем, а государственные люди шестнадцатого столетия мыслят столь же неинтересно, как какие-нибудь современные обозреватели «Литературной газеты»…
Последние слова лингвиста вызвали заметное оживление. При этом кто-то вспомнил недавно опубликованную в районной газете заметку, посвященную Лунинской системе переводов, кто-то усмотрел двусмысленный намек в выражении «государственные люди», а докладчик уже углубился в анализ страданий писателей, уязвленных жалкими переводами. Целый его пассаж был посвящен Пушкину, впадавшему в бессильный гнев от упреков в неблагодарности по поводу исправлений и улучшений его текстов переводчиком, взявшим на себя труд «сократить длинноты и облагородить некоторые слишком уж обыкновенные украшения». Дальнейшее сводилось к отстаиванию необходимости использовать для новой машинной идеологии единственно правильный принцип перевода — «слово в слово».
Борис Сидорович прихлопнул ладонью последний лежавший перед ним листок и на вопрос председателя: «вы кончили?» — только упрямо тряхнул головой.
— Кто следующий? — обратился к собравшимся Владимир Васильевич.
Его взгляд, пробежав по лицам, точно луч прожектора, остановился на товарище Кирикиасе. Но тут донеслось совсем с другой стороны:
— Разрешите мне.
2. ДОВОДЫ ОППОНЕНТА
— Прошу внимания! Слово Андрею Аркадьевичу Сумму.
В отличие от апологета «дословного перевода» Бориса Сидоровича, Андрей Аркадьевич принадлежал к артистическому типу переводчиков-импровизаторов и потому начал свое выступление в полемическом тоне, противопоставив буквализму предшественника свободные правила свободных ассоциаций, которые, по его утверждению, только и могли сообщить гибкость машинной идеологии в современных условиях дискретного перевода.
— Как сказано у Вергилия: «Quadrupedante putrem sonitu quatit ungula campum»…
С первой же фразы богатый модуляциями, выразительный голос Андрея Аркадьевича, его капризно-чувственные губы на бледном худом лице, свидетельствующие о необычном сочетании жизнелюбия и аскетизма, покорили присутствующих.
— Переводится это так: «Топотом звонких копыт сотрясается рыхлое поле». Стихи Вергилия тотчас пришли мне на память, когда в уже упоминавшейся сегодня научной статье я столкнулся с термином «ядерный квадрупольный», созвучным вергилиевскому quadrupedante…
Тут Андрей Аркадьевич вынужден был откровенно признаться, что до сих пор не понимает, да и не стремится, по совести говоря, понять значение сложного физического термина. Лишь интуитивно ощущаемое сродство энергий побудило его использовать строку из «Энеиды» в качестве и н т е р а п т о р а — искусственной вставки, ритмической паузы, если угодно.
— О плодотворности принципа спонтанности применительно к дискретному переводу свидетельствуют хотя бы успешно начатые работы в области…