Толик налил из бутылки по полстакана и протянул один Леве: – Ну, что, договорились?
Лева, сидя на нарах, некоторое время с неодобрением рассматривал Толика, затем, не вдаваясь в детали, сказал:
– Нет!
Каюр поставил стакан на стол и задумался. После недолгой паузы он сказал:
– Слышь, паря, тебя как звать-то?
– Лева.
– Ага, Левка, стало быть… В общем, Лева, что я тебе скажу. Обычная цена у нас за девку – мешок ореха. Спроси кого хочешь. Нормальная цена. Без женщин-то совсем плохо – ни приготовить, ни постирать. Да и так, для души, жить-то с кем-то надо… Сейчас большая часть людей отсюда уезжает, заезжие все сваливают. Только местные остаются – к охоте участки готовить, да паданку после ветров можно до ноября собирать, – Толик говорил степенно и обстоятельно, как бы обсуждая проблему с собеседником, терпеливо объясняя очевидные для аборигенов вещи.
– Женщины, Лева, здесь в цене. Мы ж не просто так, уезжать все зимой будем – расплатимся, ореха же мешок ей дадим, да шкурок беличьих на шапку. Довольна будет, не обидим… В общем, чувствую я – не устраивает тебя расклад. Ладно, дело житейское. Согласен на два мешка! Хотя это и шибко большая цена, но девка, вижу, хорошая. Пусть так и будет, дорого конечно, ну да ладно! Что мелочиться-то? Давай, пей, надо же обмыть такое дело!
Лева поднялся с нар и сел за стол. Выглядел он уже достаточно злым, и говорить старался внятно и убедительно.
– Толя, послушай теперь меня. Я взял девчонку с собой, и я должен вернуть ее обратно. Что бы ни случилось, но я это сделаю! Понимаешь? Речи про то, что она здесь останется, не идет. Вообще! Даже не задумывайся об этом! Понятно?
В зимовье разговоры смолкли. Все с интересом прислушивались к происходящему. Я, на всякий случай, пододвинулся поближе к краю нар.
– Так, а ты что, – жениться на ней собрался? Нет? Тогда о чем речь? Два, целых два мешка ореха за девку! Ты же, Лева, я вижу, – конкретный пацан! Но и я не баклан какой-нибудь, за базар отвечаю! Два мешка – в натуре, без фуфла! Ты не думай, я и с вывозкой помогу! На лошадях, в обход кордонов, вывезем, без вопросов! Ну, что – согласен?
Муторный разговор продолжался и заканчиваться в ближайшее время не собирался. Я вышел из барака и огляделся. Наташа возвращалась от речки. Я двинулся ей навстречу. Спросил – что видела, как настроение. Потом попросил:
– Наташ, ты погуляй еще немного. Там кипиш небольшой зреет. Как уляжется, позову, хорошо?
Та, умница, не стала выяснять подробности, и, кивнув, опять пошла к речке. Я вернулся в помещение и не увидев пока ничего, требующего экстренного вмешательства, снова залез на нары.
Лева, сидя на лавке вполоборота, мрачно разглядывал сучок в половице. На лице его играли желваки. Толик, с терпением католического проповедника на полинезийском острове, продолжал убеждать Леву в правильности своих предложений и логических построений. К этому времени разговор шел уже о трех кулях ореха. Обращения к небесам, родителям и вождям партии чередовались с откровенно неприкрытой лестью и обещаниями сделать всю нашу компанию, включая и Наташу, самыми счастливыми людьми на земле. Искренности посулов способствовала уже почти допитая бутылка водки, к которой Толян в одного периодически прикладывался.
– Не понимаю! Вот не понимаю ничего! Ну никто ведь, нигде в Саянах и никогда, не давал за женщину трех кулей ореха! Три мешка! Полный беспредел! Да за такую цену я не знаю, что уж такого эдакого она уметь должна! Не, ну правда же, тебе тут дают три, целых три мешка ореха за девку, а ты еще думаешь!
– Да не думаю я ничего! Толян, кончай ты этот гнилой базар, задолбал уже! – наконец, взорвался Лева. – Речи об этом нет, вообще нет, понял?!
Вскочив, он яростно сжал кулаки. Я тоже соскочил с нар, чувствуя, что пора. Барак затих в ожидании развязки.
Дверь внезапно распахнулась, в помещение, шатаясь, вошел Генка-радист. Обойдя стоявшего на пути Леву и подойдя к столу, он обнаружил перед Толиком почти пустую бутылку. Взяв ее в руки, Гена недоуменно потряс емкость, разглядывая содержимое, едва плескавшееся на донышке. Затем глотком допил, разочарованно выдохнул и с размаху хряснул уже совсем пустой бутылкой о голову Толяна:
– Ах, ты ж сука! Сам всю бутылку кончил, а мне ни хрена не оставил, гнида!
Удар, видно, оказался неточен, бутылка и голова остались целыми, но Толик, все-таки, упал с лавки. Сообразив, что его обидели, он проворно поднялся на ноги, отскочил к стене и выхватил нож. Генка разбил-таки бутылку об угол печки и выставил «розочку» перед собой. Родственнички закружились вокруг стола, делая с выдохами и со зверскими криками ложные выпады. Мы с Левой к этому времени уже успели запрыгнуть на нары. Дедок, спокойно куривший на корточках у печки, тоже с завидной прытью исчез за ее углом.
Генка с Толькой сошлись ближе и, схватив друг друга за руки, зацепились за лавку, свалились и перешли в партер, катаясь по полу. Народ сместился к краю нар, чтобы не упустить чего интересного. Впрочем, отчаянная борьба длилась недолго, силы быстро покинули оппонентов. Толя спрятал нож, Гена закинул «розочку» за печку. Они отдышались и стали снова препираться – кто, когда и чью водку выпил. Так и не придя к консенсусу и, видимо, вообще мало что из произошедшего помня, они поднялись и потащились снова к геологам. Я слез с нар и пошел искать Наташу.
Часть одиннадцатая.
Мишка
Похожим образом прошел и следующий день. Слоняясь ближе к вечеру по фактории и заворачивая за угол конторы, я буквально наткнулся на знакомого парня с параллельного класса – Витьку Медведева, которого все с пятого класса, как он пришел в нашу школу, звали исключительно Медведем или Мишкой. Мы изумленно смотрели друг на друга, удивляясь такой неожиданной встрече в таком удаленном от цивилизации месте. В свое время мы с Михой довольно хорошо общались, ходили вместе на волейбол. По лыжам в старших классах вообще входили в первую тройку и нас всегда отправляли вместе на разные межшкольные и районные соревнования.
Мы не виделись с ним все три года после окончания школы, слухи смутные до меня иногда доходили, но точно про него никто особо не рассказывал. Мишка был среднего роста, худощавым, но исключительно выносливым, со всем комплексом дворовой справедливости и подхода к жизни. Он не особенно изменился за прошедшие годы. Как оказалось, Медведь в институт не поступил, отслужил срочную, потом немного поработал на стройке, затем таксистом, разругался с начальством, уволился и вот, в компании ребят с нашего района, тоже колотит здесь шишку.
– Мишка, да ты чо? И Леха Птица здесь? И Паса? И Серега Иванов? Тыщу лет никого не видел! Вот это у вас компаха! Долго еще шишкарить собираетесь?
– Ну, еще неделю точно будем! У нас еще участок на границе с Пермяковским не обработан. Там кулей десять еще должны всяко взять, потом и свалим.
При упоминании уже знакомой фамилии я сразу насторожился, но решил расспросить попозже, а пока воспользоваться случаем.
– Миха, слушай, а у вас как с продуктами?
– Ну, есть. Точнее, до фига! Мы же хотели, если урожай хороший, то и до конца октября тормознуться, поэтому набрали с запасом. А что? Еда, что ли, кончилась?
Я кратко обрисовал ему ситуацию.
– Кузьмич только завтра вечером, говорят, появится. Нам бы хоть чуть-чуть что-нибудь перекусить и дотянем. Сами-то нормально, привычные, девчонка у нас, ее жалко.
– Погнали! Я у сторожа вот керосином разжился, он у нас закончился, а так все есть! За час дойдем, если не тормозиться, обратно до темноты обернешься.
Предупредив своих, что исчезну до вечера, я направился по тропе вверх от фактории, вслед за пружинисто шагающим Мишкой. Шли молча, тропинка извивалась между деревьев, то взбираясь на сухие пригорки с сосной и кедром, то выходя на подболоченный, с высокими кочками, ельник у берега речки. На очередном повороте реки тропка раздвоилась. У развилки Миха остановился и повернулся ко мне:
– Ну, что, хочешь посмотреть Пермяковские угодья?
После некоторого замешательства я утвердительно кивнул, и, наконец, решился выяснить – про кого вообще речь и чем эта личность так знаменита, что ей даже пугают. Мишка рассмеялся и рассказал, что ему было известно.
Часть двенадцатая.
Пермяков
Вся здешняя тайга с незапамятных времен поделена между семействами местных жителей. Там они собирали ягоды-грибы, били орех, добывали зверя и пушнину. Жили вполне себе так, не сильно богато, но и далеко не бедно. По несколько коров и лошадей в каждой семье имелось. В революцию и после многих постреляли, посадили, раскулачили, сослали, кто-то сам от греха уехал. На самые лучшие участки наложило свою руку государство, представленное здесь лесхозом. Но Пермяковы, хотя среди них тоже многие попали под каток репрессий, тайгу свою удерживали отчаянно, изобретательно и жестоко. Начальство лесхоза – тоже люди, и, когда им предлагали выбор, чаще соглашались с доводами Пермяковых. Те, кто не соглашался, как правило, долго не жил.
Тем не менее, время от времени, лесхоз прибирал к себе спорные угодья, но через какой-то срок они снова переходили к прежним хозяевам. С войны вернулся лишь один представитель большой когда-то семьи. Местные власти в то время относились с уважением к фронтовикам, воевавшим на передовой. Бывший сержант Панкрат Пермяков, имевший два ордена Славы и две медали «За отвагу», получил письменное разрешение, закреплявшее его право на традиционный промысел на родовом участке тайги.
Многократно раненый и контуженый фронтовик умер в начале семидесятых, оставив после себя единственного сына. Григорий не успел окончить институт, сел за драку с поножовщиной и полностью отпахал на зонах данный ему судом пятерик. Вернувшись, он узнал, что отца нет, а участок, принадлежащий ему по всем писаным и не писаным законам, снова занял лесхоз. Война шла три года. Победил Пермяков. Лесничий покусившейся на его угодья организации загадочным образом исчез на охоте в тайге, его так и не нашли. Директор лесхоза уволился и уехал после того, как у него сначала сгорела собственная новенькая «Волга» вместе с гаражом, а чуть позже сын на танцах в клубе был жестоко избит и искалечен залетной шпаной.
Пермякова достать не могли – из поселка он почти сразу исчез и проживал где-то на съемных квартирах в городе. Тем не менее, каждый год он промышлял шишку в своих угодьях, в октябре-ноябре охотился там же, но все добытое шло мимо начальства. Вроде бы, по разговорам, у него была семья, но ее он переправил куда-то на юг, то ли в Сочи, то ли в Крым.
Прошло несколько лет. В лесхозе очередной раз сменилось начальство. И опять встал вопрос о принятии под государственное крыло самого урожайного в округе участка кедрового леса. Началось обсуждение – как к этому делу подойти. Предложения сжечь пермяковские зимовья были отвергнуты сразу. Присутствующие знали, что агентура противника обо всем докладывает в деталях, а лично ссориться с Пермяковым никто не хотел. Решено было действовать гибко, с соблюдением закона.
В долину Сарама вела одна единственная дорога, проходимая только для тяжелой вездеходной техники. По предложению Чалдонова, лесхозовцы в разгар заготовки ореха поставили на перевале балок и шлагбаум, выставили охрану из четырех недавно принятых на работу неместных егерей под руководством лесничего. Два грузовика, нанятые в какой-то организации Пермяковым для вывозки урожая, на кордоне остановили и арестовали, мотивировав тем, что он может делать на своем участке, что хочет, но орех обязан сдавать государству по твердой цене. Угрозы немедленной расправы и всяческих бед на представителей власти не произвели никакого впечатления. Была вызвана милиция, составлены протоколы и Пермякову пришлось уплатить изрядный штраф, чтобы вызволить хотя бы машины.
На следующий год в дождливый вечер завершающегося сентября в балке, где играла в карты охрана, распахнулась дверь, и, обойдя оружейную пирамиду, к столу подошел сам Пермяков. Он протянул руку к середине стола, и все увидели зажатую в ладони ребристую гранату. Другой рукой он положил кольцо от нее на прикуп.
– Значит, так, парни. Вы, я вижу, ни черта не боитесь, но и мне терять нечего. Дернетесь – калеками на всю жизнь останетесь, если со вспоротыми кишками здесь не передохнете. Кто еще хочет пожить – сидите тихо, не рыпайтесь!
В дверь тут же зашло четверо из бригады Пермякова. Двое направили черные зрачки двустволок на охрану, еще двое сгребли все оружие из пирамиды у двери и вышли. Через несколько минут послышался шум приближающихся машин. Две «ступы» и «шишига», завывая моторами, проследовали мимо и направились вниз.
Налетчики покинули помещение, предупредив, чтоб никто не пытался выйти – стрелять будут без предупреждений. И что захваченное оружие они бросят ниже, утром пусть ищут. Действительно, все оружие нашлось – километром ниже, каждые сто метров на дороге лежали отдельные части от изъятых ружей и карабинов. Все патроны, естественно, исчезли. Удивительно, но рация на фактории как раз в этот вечер сломалась и наладилась только через несколько дней. Пермяков ушел, и ушел со всем собранным урожаем ореха.
Вся эта история произошла в прошлом году. В этот сезон, по данным лесхозовской разведки, Пермяков заехал в тайгу рано – в середине августа. Прошла на этот раз, по сведениям тех же осведомителей, колонна из трех грузовых вездеходов – ЗИЛ-157. Удалось также выяснить, что в бригаде насчитывается восемь человек, включая самого хозяина. Все вооружены охотничьими ружьями и карабинами. Через кого-то из местных Пермяков предупредил возможных посетителей – дороги зашипованы, на тропах – растяжки, в любого, появившегося на участке стреляют без предупреждения.
Лесхозовское начальство поставило на перевале второй балок для шестерых студентов-охотоведов, проходящих практику, посулив им очень существенную премию, если удастся взять Пермякова. На подступах отрыли два окопчика. Слева и справа по натянутым проволокам бегали две овчарки. Дежурили круглосуточно по двое – егерь и студент. Дополнительный кордон выставили, где дорога выходила на трассу. В поселке наготове находился наряд милиции, готовый выехать по первому сигналу. Сезон шел к завершению, все нервничали, ожидая начала актиных действий. И тут, неожиданно, от осведомителей поступила информация, что Пермякова на участке нет. Лазутчики обследовали его территорию и подтвердили – ни машин, ни бригады нет. И куда они делись – никто не знает.
Мишка со своей бригадой еще в прошлом году выбрал участок, расположенный рядом с пермяковским, но ни разу ни с ним, ни с его ребятами не встречался. Так только, издалека слышали, как там колотят кедры, как работают бензиновые агрегаты, перерабатывая шишку. И вчера, узнав от кого-то (а в тайге слухи распространяются удивительно быстро), что соседи съехали, они решили заглянуть туда и осторожно прокрались. Увиденное их поразило. Сейчас Миха решил показать это и мне.
Пермяковская тайга оказалась необычной – значительную часть практически ровного большого участка, километра три длиной и около двух шириной, занимал чистый некрупный, исключительно удобный для колотьбы, кедрач. В центре располагался табор с двумя большими ухоженными зимовьями. Все свидетельствовало, что переработка ореха здесь была поставлена на промышленную основу.
Две мощных рамы из плах, судя по всему, использовались для установки бензиновых моторов с приводами на валы для перекручивания собранной шишки. Судя по размерам коробов, в каждый из них свободно входило по мешку. Сита, найденные в стороне под навесом, оказались тоже огромными, вмещая по паре мешков размятых шишек. Вертикальная рама, на которой крепился брезент для отвеивания ореха от мусора, была, где-то, четыре на пять метров. Еще какая-то непонятная станина находилась сбоку.
– Промышленный вентилятор, чтобы от ветра не зависеть при заключительной очистке ореха, – объяснял Миха. – А вон тот навес с отсеками – там досушка ореха шла, в коробах. Почему решета и сита тут оставил и посуда и остальное? Он же местный. Свои люди есть – если кто что с пермяковских зимовий заберет, все равно узнают, значит, – считай не жилец. А ведь он нынче тонн пятнадцать ореха вывез, но как? Кордон же стоит! Другой дороги, чтобы на машинах проехать, вообще нет! По следам смотрели – непонятно, теряются на дороге и все. В общем – темный лес!