Диляра Тасбулатова
Вы там держитесь…
© Тасбулатова Д., текст, 2017
© Gde Adelina, иллюстрации, 2017
© ООО «Издательство «Э», 2017
Предисловие
Писать предисловие к четвертой книжке моих рассказов – занятие в высшей степени странное, ибо в предисловиях к трем другим своим книжкам я уже рассказала о себе всё – ну, или почти всё.
Моя неутомимая мама, героиня моих баек, говорит, что предисловий никто никогда не читает – так же, как и «уйдисловий», как говаривала Алиса.
– Если книжка хорошая (говорит моя мама наставительно), то не читают. Предисловий этих. Ну а если плохая, то тем более не читают. Так что ты можешь в этом самом предисловии просто взять и перепечатать, скажем, предисловие к «Войне и миру» или, скажем, к «Винни-Пуху»: и никто ничего не заметит.
Вот какие советы дает мне мама – настоящие вредные советы, на каковые она большой мастер.
Я, однако, не слушая ее, попытаюсь все же написать четвертое по счету предисловие, изложив некоторые подробности последнего периода моей жизни.
В общем, с того дня, когда моя третья книжка была подписана в печать, прошло более полугода – и за это время я стала настоящим акыном.
Акын (слово казахское, а я казашка) – тот, кто устно развлекает людей на всяких празднествах, подыгрывая себе на музыкальном инструменте.
Вот и я в последнее время повадилась развлекать людей (правда, без музыкального сопровождения), читая свои рассказы вслух. В кафе, клубах и даже в квартирах, где люди специально собираются, чтобы послушать мои байки.
То есть теперь мои книжки стали «звучать», но вместо аудиоверсии предстаю я сама, живьем, так сказать: как юморист, говоря по-русски, и как стендапер, если говорить по-иностранному.
В апреле прошлого года я даже посетила Америку, где живет много наших бывших сограждан, соскучившихся, как они сами признаются, по «русскому слову». И это «русское слово» имело такой успех, что я вновь отправилась туда уже осенью.
Теперь я даже и не знаю, что мне больше нравится: писать байки или читать их вслух. Один хороший писатель сказал даже, что главное – это найти себя. И неважно, мол, в каком возрасте.
– Главное (говорит моя мама), найти себя лет эдак до семидесяти-восьмидесяти, чтобы была приличная эпитафия.
Ну а для тех, кто меня пока не знает и не читал моих предыдущих книжек, все-таки сообщу, как пишут в резюме, что я кинокритик, блогер и, как видите, уже и писатель.
Пишу я, как вы сами убедитесь, если прочтете эту книжку, которую сейчас держите в руках, об абсурде российской жизни.
Абсурд, который окружает нас ежеминутно и ежечасно, конечно, нужно уметь услышать: уловить в какофонии времени точную и чистую ноту. Иногда настолько точную и чистую (я не о себе), что это порождает шедевры Зощенко или Жванецкого.
И хотя я не тот и не другой, тоже стараюсь напрягать слух – чтобы услышать все то ужасное и порой прекрасное, что разлито в самом воздухе совершенно невыносимой и отчаянной российской жизни.
Скажу вам честно, «подслушивать» – на улице, в метро, в автобусе и далее везде – одно из самых, извините, утонченных наслаждений для уха юмориста.
Как говорится, жизнь кипит и пенится, какой бы ужасной она ни была.
Я лишь записываю.
Разговорчики в строю
Казевры
Наша консьержка, Рая, киргизка, обожает абсурдные разговоры. Ионеско отдыхает.
Как-то она говорит мне:
– Вышли бы вы замуж за какого-нить казаха.
– Все равно за какого?
– Потом разберетесь.
– Как это – потом?
– Ну, после свадьбы.
– После свадьбы он может оказаться не казахом – придуривался, к примеру. И что тогда делать?
– А кем?
– К примеру, евреем.
– Ну да (говорит задумчиво), разводиться сразу вроде как и неприлично. Надо выждать.
– А зачем разводиться? Если я за него вышла, может, он мне нравится?
– И кто бы у вас мог родиться? (спрашивает с ужасом).
– Казевр.
– Кто?
– Полуказах, полуеврей.
– Не родился бы. Это невозможно.
– Знаю пару таких.
– И что? Как они выглядят?
– Нос горбатый, но с нагайкой и соколом на руке. А под седлом – Тора. А из-под малахая пейсы развеваются.
– Ужас.
– Да, зрелище странное. Ну ничего не поделаешь – родился же, куда его денешь?
– Да (говорит), ребенок есть ребенок.
Вот такие странные разговоры я веду в вестибюле нашего подъезда: Рая выходит мне навстречу из своей каморки и беседует со мной.
Честный как киргиз
Консьержка Рая, Райхан на самом деле, говорит мне как-то:
– Пропишите у себя одного киргиза.
– Не могу (говорю).
– Почему? (строго так).
– А потому, что я прописала одну девицу и теперь мне банк угрожает ее долгами.
– Так она разве киргизка?
– А разве киргизы не берут в банках деньги?
– Нет (говорит убежденно). Киргизы – честные. (Она сама – киргизка.)
– Все честные?
– Все.
– Ну тогда другое дело.
– Пропишете?
– Пожалуй, все-таки нет.
– Почему?
– За себя боюсь: не отдам деньги в банк, а потом этот честный киргиз за меня отдуваться будет.
Рая задумалась.
Потом говорит:
– Вы так в себе не уверены?
– Ну… Меньше, чем вы во всех киргизах.
Резюме было в высшей степени неожиданным:
– Вот почему вы дружите с евреями! Их-то не обманешь!
– Ну да (отвечаю), искушений меньше.
Какой казах не любит
Рая, наша консьержка, киргизка, спрашивает меня как-то:
– Вы, наверно, хорошо на коне скачете? (?!)
– Плохо скачу. Можно сказать, вообще не скачу.
– Скачете (говорит лукаво). Не скромничайте.
– Какой казах не любит быстрой езды (говорю).
– Казах любит.
– Это тест, Рая. Вопрос – какой казах не любит?
– А правильный ответ какой?
– Тасбулатова Диляра – ответ.
– Ха-ха! Это неправильный ответ.
– Правильный!
– В смысле это тест на сообразительность? Найди казаха, который не любит быстрой езды?
– Ну да: среди множества казахов, которые любят быструю езду, найди такого, типа казаха-инвалида, который не любит. И правильный ответ: Тасбулатова Диляра.
– Поняла! (говорит, сияя).
О, Русь моя
Разговаривала с дворником Нурали.
Он почти совсем по-русски не говорит.
Нурали сказал:
– У тибе жена есть? (путает с мужем).
– Есть (сказала я). О Русь моя, жена моя!
– Муж (твердо сказала консьержка Рая, которая стояла с нами). Нету.
– У тибе? (спросил Раю Нурали).
– Умер (сказала Рая, вдова).
– Плохо (сказал Нурали).
Потом обратился ко мне:
– А твой зовут Русь?
– Нету (сказала Рая).
– Тоже умер (сказала я).
– Новый будет (сказал Нурали).
– Не будет (сказала Рая). Такого уже не будет.
– Как Русь? (спросил Нурали).
– Ага (сказала я).
– Когда? (спросил Нурали, имея в виду смерть моего мужа Руси).
– В 1917-м (сказала я).
– Да перестаньте! (сказала мне Рая).
Нурали что-то шептал про себя (вычисляя, наверно, год).
– Ты шутка сказал? (спросил он меня).
– Она все время так (сказала Рая). Ты ее не слушай, Нурали.
Нурали заулыбался и вдруг говорит:
– Я понимает. Революция!
– Во-во (сказала Рая). Великая социалистическая.
– Фубля (сказала я).
– Что? (спросил Нурали).
– Что? (спросила Рая).
– Это я так (сказала я). Ну, за мир во всем мире?
– Да! (хором сказали Рая и Нурали).
Вы там держитесь
Мама пошла намедни к консьержке Оле и сказала ей, что если та будет выгонять ейную кошку Мусю на ночь, то Диля ее типа «в газетах пропишет».
Вопреки ожидаемому, Оля засияла:
– Правда?
(Прямо чеховский Митя Кулдаров, который радовался, что в газете написали, как он в пьяном виде под лошадь попал.)
Мама сменила тактику:
– В американских.
Оля сделала стойку:
– Эт как?
– А так! (сказала мама злорадно). Она сотрудничает с американскими газетами. И там прочитают, что русские такие жестокие, что выгоняют кошек на ночь!
Оля покраснела.
И говорит:
– В американских не надо. И так они думают, что мы тут с медведями по улицам ходим.
– С Медведевым? (спросила мама).
– Если бы! (сказала патриотка Оля).
– Если бы ты могла ходить с Медведевым, то куда бы ты с ним пошла? (спросила мама).
– Например, в магазин (сказала Оля). Купить ченить. У него, наверно, денежка водится.
– Нет у него денежки: он сам говорил – денег нет, но вы тут не скучайте – что-то в этом роде. Типа держитесь. Типа всего вам доброго и так далее.
– Точно как мой Василий, алкабан проклятый. Вежливый, сука: все пропьет, а потом лыбится: денег нет, говорит, денежки тю-тю, но ты, Оль, не скучай, держись, блять!
– Кто – блять? (спросила мама).
– Да никто (неохотно отозвалась Оля). Присказка.
– А сказка впереди (сказала мама мрачно).
И пошла дальше в магазин.
Но Муся больше таки не плачет: подействовало.
Памятник Навуходоносору
Шла мимо консьержек – вся из себя, вырядилась. (Ну там ходила по кое-каким делам.)
Они мне и говорят:
– Все цветешь? По какому случаю разоделась?
– Седня (говорю) у Пушкина ДР.
– А! (сказали они хором). А мы вот пропустили. А вы что, празднуете?
– Ну да (говорю). На Красной площади. Жириновский придет, будет его стихи читать (они многие любят Жириновского).
– Про памятник? (почему-то спросила консьержка Оля).
– Ага (говорю). Тем более ему тоже памятник поставили.
– Вот это правильно (сказала Оля). Хороший он человек.
– Ну да – прекрасный человек. А памятник ему еще лучше. Говорят, Пушкина снесут и поставят на его месте Жириновскому. Собянин так решил.
Консьержки призадумались.
Надя говорит:
– По-моему, это слишком уже.
Оля говорит:
– Ну не все же Пушкину стоять и стоять. Памятники тоже менять надо. (?!)
– Ну да (говорю). Места всем не хватает. Потом Жириновский лет 10 постоит, еще кого-нить поставят.
– Кого? (спросили они хором).
– Пока секрет (говорю). Решение еще не принято.
– Ну а все-таки? Ты же вот там вращаешься, все знаешь. (?!)
– Валтасару. Или Навуходоносору.
– А кто это? (опять хором вскинулись).
– Депутаты Мосгордумы.
– Какие-то странные фамилии, нерусские (сказала Оля).
– Наоборот (говорю). Один вятич, другой – кривич.
– Понятно. Только от тебя и узнаёшь новости.
– Вы спрашивайте (говорю). Я всегда рада поделиться.
Антрополог Израилевич
Пошла на помойку мусор выносить. Гляжу – валяется шикарный крепеж для душа: почти новый, немецкий. Наверно, кто-то купил себе еще лучше и этот выбросил.
Обрадовавшись (у меня нет крепежа), стала я его грузить в свою тележку.
Тут откуда ни возьмись является Петрович.
– Ты зачем мой крепеж стырить хочешь? (сказал Петрович).
– Это мой крепеж, Петрович. Я сначала его вчера выбросила, а потом вдруг ночью о нем стала думать, соскучилась и вот пришла его обратно забрать. Ты мой маленький (обратившись к безмолвному крепежу, сказала я).
– Врешь ты все (сказал, засмеявшись, Петрович). Это я по нему всю ночь скучал и вот пришел забрать. Правда же? (обратившись к крепежу, сказал Петрович).
Крепеж гордо молчал.
– Молчит (сказала я). Как партизан.
– Как мы его делить бум? (спросил Петрович).
– Я тебе куплю пива (сказала я).
– Идет (сказал Петрович). Но крепеж-то надо спросить, с кем ему уютнее будет.
– С женщиной, конечно (сказала я). Он же мужского роду.
Петрович опять засмеялся:
– Ишь ты какая хитрая! Евреев в роду не было?
– Ты, Петрович, кто угодно, но ни разу не антрополог.
– Я – нет. Я – Белов. А у Антрополога какое отчество? Израилевич?
– Ясный пень.
Ну, пошли ему пиво купили. А слесарь Володя мне приладил крепеж: теперь мама будет мыться в ванне, а сверху душ ее будет поливать.
Перегибчатая
У нас во дворе открылся магазин для животных, называется «Братья наши меньшие».
Петрович говорит:
– Это про кого?
– Про алкашей, Петрович (говорю я).
– А я думал, про негров (мстительно говорит Петрович, который совсем не расист, а просто болван: это я про него писала байку, как ему «срет» какой-то «негритенок», типа Обама).
– Они, Петрович, бо́льшие. Выше ростом и покрасивше тебя будут.
– Кому что нравится (философски замечает Петрович, низкорослый и спившийся). Вот тебе кто больше нравится – Обама или Путин?
Я молча улыбаюсь.
Петрович вдруг говорит с горечью:
– Ты права, ихний красивше. Хоть и черный, бля…
– Переживаешь за белую расу, Петрович?
Петрович вдруг наклоняется ко мне интимно и говорит:
– Ты тут негритяночку не видела, с ребенком ходит (есть у нас такая, в Куркино живет).
– И что?
– Ммм… Мечта, а не баба. У нас таких отродясь не бывало.
– Есть хорошенькие.
Петрович махнул рукой:
– Есть-то есть, но какие-то они не такие… А эта, что твоя лань – перегибчатая вся.
– Ты, Петрович, поэт.
Петрович опять выдал:
– Поэт с писателем – сила.
– Тандем?
– Ага. Типа банда.
Как Швейк
Одна девушка, живущая в Америке, из наших, переводит мои байки на инглиш.
Там Бабыра так говорит: «Meaning?»
Ну, тут она как-то опять заходила.
И я ей говорю:
– Бабыр!
– Ась?
– А я про вас рассказы пишу.
– Дай почитать.
– Так я на английском пишу про вас.
– Так хто будет на английском про меня читать?
– Американцы.
– Так они ж на омериканском читают.
– Ниче, как-нить подтянутся: похожи языки у них.
– Подтянутся, чтобы читать про Бабыру (говорит Бабыра иронически).
– Ну да, Бабыр – вы теперь как Швейк.
– А эт хто? (кстати, высшее образование).
– Чех.
– И че делал?
– Чушь молол всякую.
Бабыра посмотрела на меня с ужасом, степенно допила чай, а потом маме в коридоре сказала, что у нее есть неплохой врач для таких, как я. Даже типа не врач, а бабка.
– Отшепчет, как что (сказала Бабыра). Вылечит ейные фантазии. Бабка хорошая, она нам дурака Ваньчика вылечила. Он даже перестал на прохожих гавкать.
Мама вдруг обиделась и говорит:
– Диля ни разу ни на одного прохожего не гавкнула.
– Так гавкнет (сказала Бабыра совершенно спокойно). Ваньчик тоже поначалу не гавкал.
Мама спросила сквозь смех:
– А че делал? Мяукал?
Бабыра степенно ответила:
– И мяукал, и достоинство свое показывал, всё делал.