Тут мама так закатилась, что Бабыра быстро убежала.
Где лежал Гагарин
…Рассказала я как-то Бабыре про Лозу и Гагарина.
Что, мол, певец ртом Лоза припечатал Гагарина: тот, по мнению певца Лозы, ничего не делал, а только лежал в своем космическом корабле.
(Певец Лоза многих припечатывает, от Пола Маккартни до Гагарина, он вообще звезда соцсетей – как сделает какой-нить вброс, так потом неделями обсуждаем.)
Бабыра ничего не поняла и говорит:
– А может, он у него дома жил и все время лежал? И ничего не делал по дому? У меня вон брат двоюродный приезжал: как залег, лежит и лежит. Не брат, а леженка какой-то. В магазин не выгонишь. Так и пролежал два месяца. Ну, потом таки съехал: жена говорит, теперь там лежит, в Херсоне. А вместо него приехала кума, сука редкостная.
– Тоже залегла?
– Да не то слово. И еще командовает.
– А кто-нить еще лежал у вас – ну как Гагарин у Лозы?
Бабыра задумалась, потом говорит:
– Да многие норовят лечь. Но у меня невестка строгая: если что, мертвого поднимет. Так что не залеживаются: это брат перехитрил всех, долго пролежал.
Как встать с колен (руководство)
…Приехал тут в Первопрестольную один мужчина, откуда-то из провинции и, как постепенно выяснилось, с радужными намерениями и большими планами.
Перво-наперво этот мужчина, сидя с нами в трактире, заявил, что долго ждал, что Россия встанет наконец с колен, и он тоже вместе с ней встанет со своих колен: и вот наконец это случилось – и он встал с колен, и Россия заодно с ним встала. С колен. Такое вот удачное совпадение получилось.
Сколько мы с приятелем ни уверяли его, что я, например, вставая с этих своих колен, чуть не повредила мениск, а приятелю вообще ногу сломали – те, наверно, кому он попался на радостях вставания с колен и всеобщего ликования, – этот мужчина никак не унимался.
– Ерунда! – кричал он. – Просто вам или не повезло, или вы как-то не так встали с этих своих колен: вы, наверно, просто до сих пор стоите на коленях, когда давно нужно было взять и встать (он даже слегка продемонстрировал, как это делается).
Надо сказать, что у него и вправду лучше получилось, чем у моего приятеля с его сломанной ногой и у меня с моим артрозом: этот мужчина, полный всяких планов на будущее в Первопрестольной, сравнительно легко и пружинисто вскочил со своих колен, слегка напугав подошедшего и ничего не подозревающего официанта.
Ну, вот.
А недавно я встретила этого мужчину в метро, в каком-то уже менее радужном настроении: по крайней мере о коленях он уже ничего не говорил, а только вздыхал и даже пару раз выругался матом.
Выяснилось, что ему даже ночевать негде, потому что фирма, которая его пригласила, чтобы он освещал это наше всеобщее вставание с колен, его просто-напросто обманула и, как надоевшего щенка, вышвырнула на улицу, пообещав позвать милицию, если он будет требовать денег за произведенные им труды (опять-таки по освещению вставания с колен, будь они неладны).
Про колени мы с ним больше ни гу-гу, и он направлялся уже к железнодорожной станции, чтобы взять себе билет в одну сторону, потому что в хостеле, как он поведал, водились вши, которые не прибавляли оптимизму этому, в общем, природному и доверчивому оптимисту, который был зол даже не на фирму и прочие безобразия, а на ни в чем не повинных вшей, которым ведь тоже нужно где-то обретаться и почему бы не в хостеле.
Народ в хостеле ему тоже не показался, грубый оказался там народ, который к тому же про это вставание ничего знать не знал, что неприятно поразило нашего гостя.
В общем, мы с ним дружески так попрощались, и он напоследок заверил, что просто оказался жертвою досадной случайности и что вскоре непременно опять вернется, чтобы поддержать таких унылых пессимистов, как я, с их полным неверием в эти самые колени.
Такая вот история.
А вы говорите.
Какой такой Толстой?
Учила намедни Коляна и Петровича так говорить:
– «За вами сорок три тысячи, граф»…
На что Петрович сказал:
– Не сорок три, а двадцать, и не граф, а мудак. Мне Михалыч должен (пояснил Петрович). Вот натравлю на него ребят – пусть разбирается с ними.
– Это Толстой, Петрович.
– Какой, Петр? Программа «Политика»?
– Лев Николаич.
– А Николаич тоже, штоле, в казну лазил?
Такой вот разговор был, когда Петрович с Коляном во дворе пиво пили.
Доктор Жикил
Старая тема похищений (года два назад по ТВ всерьез говорили, как нас похищают американцы) продолжается: я намедни бегала в магазин за одной мелочью и покурила с Коляном.
– Опять (говорю ему) тему похищений подняли: помнишь, как Лёлика похищали и как Петрович говорил, что это америкосы наших карликов спаивают, а нацпредатели говорят, что у нас якобы в деревнях даже дети пьяные?
– Помню, конечно! А че они опять возбудились-то? Кого-то похитили, штоле?
– Ну да, и говорят, на органы отдали…
Колян затянулся, почесал затылок:
– Нашли у кого органы брать! Органы-то у нас тово-с, проспиртованные: возьмешь печень у Михалыча, к примеру, а из нее водка сочится… Потом пришпандоришь какому-нить америкосу, и он пить начнет, гулять, жене изменять. Но печень – это что! Я тут слышал, голову хотят пришить кому-то чужую?
– Да, вроде будет такое. Уникальная, говорят, операция предстоит.
Колян хмыкнул:
– Представляю (говорит) ихнего сенатора с головой Михалыча. Пойдет он в свой этот сенат и давай матюкаться. Ну ему по новой оторвут эту голову-то, которая пришитая… Кароче, бесполезняк. Не нужны им ни наши печенки, ни головы: я так думаю. Сами потом пожалеют, если чо. Вот если бы наоборот…
– В каком смысле?
– Ну, Михалычу голову ихнего сенатора. Англоговорящую. Это вапще было бы атас: голова по-аглицки шпарит, а печень выпить просит. Какой-то… ну этот… как его?
– Кентавр?
– Во! Страшнее не придумаешь. Или этот…как его? Доктор Жикил и этот…
– Мистер Хайд?
– Мистер Михалыч. Жуть.
Мертвые души
Пока я была в театре, к маме заходила Бабыра.
– А где Диля? – спросила Бабыра.
– В театр пошла, – сказала мама.
– Да что ты? – почему-то изумилась Бабыра.
– Она каждый день теперь туда ходит, – сказала мама.
– Да что ты? – опять изумилась Бабыра.
– А что тут удивительного? – спросила мама.
– Я в театре была раза два в жизни, – сказала Бабыра. – И больше никогда не пойду.
– А что так? – спросила мама.
– Лет писят тому назад, еще по молодости, смотрела «Горе от ума». Так там Чацкому было лет семьдесят и он был страшно толстый. И гундосил…
– Карету мне, карету?
– А вот это он прокричал, да так страшно, что я испугалась, – сказала Бабыра.
– Ну а во второй раз че смотрела? – спросила мама.
– Какую-то производственную пьесу. Про партсобрание какое-то. Прямо на сцене. А я как раз пришла с партсобрания: и опять попала на партсобрание. Это был ужас. Но пришлось сидеть до конца: билеты-то распространяли насильно. Все начальство было. А Диля на что пошла?
– Она мечтает на «Мертвые души».
– Какой ужас, – сказала Бабыра. – В школе, где я учила ребятишек (Бабыра была учительницей младших классов, между прочим), меня хотели заставить изобразить Коробочку. Но я не согласилась. Отказалась наотрез. И Коробочку изображала учительница географии: она текст забыла, про пятки где, и сказала Чичикову: «Давайте я вам почешу». А что чесать, забыла. А потом говорит: «Покойник любил, чтобы его чесали». А потом вапще говорит: «Покойники любят, когда их чешут».
Ну, дети и испугались. И из районо вместо грамоты выговор пришел. А я вот так и знала, что ченить такое выйдет не то: потому и отказалась. И географичка плакала. В общем, я театр не люблю поэтому.
Не до жиру
Сегодня меня похвалила одна нищая пенсионерка, одинокая старуха.
Она обошла меня вокруг, как гробовщик, и сказала:
– Тебе хорошо. Примерно на год хватит.
– Чего хватит?
– Жиру (сказала старуха). Потом на убыль пойдешь. Как я.
Слово о полку
Приходили мои друзья.
Днем.
Ну а домой возвращались уже поздно вечером.
Консьержка Рая, сидя на скамейке перед домом, спросила:
– Это были гости? (она у нас непосредственная).
– Да (говорю). Точно так: гости.
– Женщина и мужчина (сказала Рая тоном следователя). И опять – русские.
– Есть такое дело (говорю).
– И что у вас с ними может быть общего?
– Вот они как раз пришли – выяснить, есть ли у нас что-то общее.
– Выяснили? Что же это?
– Ну… Принадлежность к хомо сапиенс, например.
– Гомо сапиенс?
– Хомо.
– Ну, хоть не гомо (говорит). И что вы делали с этими русскими?
– Частушки пели. Читали «Слово о полку Игореве». Вслух.
– Понятно (говорит серьезно). Пришли они в час дня, ушли в 11 ночи. И что, все это время вы пели частушки и читали этого Игореве?
– Ну, не только.
– А что еще?
– Я пыталась пойти вприсядку, но у меня же колено, вы же знаете. Ничего не вышло – упала я.
– Вот видите! Не нужно никому угождать.
– Я в детстве пыталась сплясать казахский танец: и тоже упала. Причем в костюме зайца, который мне был мал.
Рая наконец хихикнула:
– А сегодня вы тоже плясали в костюме зайца?
– Сегодня нет: не успела сшить к их приходу.
Рая задумалась.
Потом вдруг говорит:
– Я тоже общаюсь с русскими. Консьержками. Но говорить мне с ними не о чем: так, ерунда, сплетни о жильцах. Скучно мне с ними…
– А с киргизами весело?
Рая внезапно говорит:
– Тоже не бог весть что.
– Так какая тогда разница?
– Зато свои (говорит).
Вот такой разговор: и при этом она совсем не националистка.
Просто абсурдистка.
Мраморные евреи
…Какая-то питерская тетка возмутилась наготой Давида.
Типа че он стоит весь голый, и вапще.
Мама говорит:
– Ну лучше, чем памятник Жириновскому. Даже и одетому.
Тут зашла Бабыра, и мама прямо и без обиняков спросила ее, кто ей больше нравится: голый Давид или одетый Жириновский?
Бабыра сказала:
– Так они же оба – евреи?
Мама сказала:
– Типа какая разница?
– Ну да (отозвалась Бабыра, которая не знает, кто такой Давид).
– Один из этих евреев – красавец хоть куда. Тем более он мраморный.
– Мраморный еврей? (спросила Бабыра, которая даже не антисемитка).
– Еще какой мраморный! (сказала мама). Так хорош, что сердце тает…
Бабыра покраснела и говорит:
– Я даже своего мужа ни разу голым не видела. Не то что каких-то там евреев, хотя бы и мраморных. А ты бы, Нель, постыдилась в своем возрасте ахать при виде голых мущин.
Мама буквально покатилась, чуть со стула не рухнула, а Бабыра в который раз обиделась и ушла.
Мама продолжает страшно хохотать и кричит, что представляет Бабыриного супруга в Пушкинском музее или на улице во Флоренции.
Разговоры с мамой
Я как-то прочитала, что, мол, у двух процентов занимающихся сексом «вообще нет никаких ощущений».
На что мама (покраснев) сказала:
– Они что, в ходе, так сказать, эксперимента изнасиловали сто человек и двое из них ничего не заметили?
Котят ли русские
На мой невинный возглас – Котят ли русские? – консьержка Оля неожиданно выкрикнула:
– Котят! Только русские и котят.
– А другие – не котят?
– А другие – хотят.
Вы чёнить поняли? Даже мама ничего не поняла. Говорит:
– Наверно, она имела в виду, что русские любят котят. А другие не любят, потому что хотят войны. А котятам в войну будет даже сложнее, чем русским. Или туркам. Или кому угодно.
Пиар-брак
…Тут вот пишут, что умер какой-то продюсер, которому принадлежала идея пиар-брака Пугачевой с Киркоровым.
Но вначале типа думали поженить ее на Барри Алибасове.
Но Алибасов был отстранен и женился на Шукшиной, которая Федосеева.
Мама говорит, что мне нужен для пиар-брака, к примеру, Задорнов, а если я его отстраню или он меня, то надо выйти за Коляна. Или, к примеру, Петровича.
– Симпатичнее Митрич. И не пьет так, как Петрович и Колян.
– Но ты же сама говорила, что Митричу нравится эта… как ее… чуть ли не Ванга?
– Ваенга.
– Это что, дочь Ванги?
– Ага, от Петровича.
– Тогда вообще сложный расклад получается. С другой стороны, если Митрич сначала женится на дочери Ванги, хотя бы и от Петровича, то пиар будет…
– Петровичу!
– Ну вот, именно, Диль. А при чем тут ты?
– Ни при чем.
– А зачем ты мне тогда голову морочишь?
– Потому что мне нужен пиар-брак.
– Ну и выходи за Петровича.
– Это не пиар, он алкаш химкинский.
– Ты не понимаешь, пиар будет ему – ну хотя бы в нашем дворе. Консьержка Люба перестанет его гонять своей метлой.
– Петрович, между прочим, сожительствует с алкоголичкой Надькой, они вместе в помойках роются.
– Значит, этой Надьке тоже будет пиар – какой-никакой.
– То есть мне нужно выйти за Петровича, чтобы алкоголичке Надьке был пиар?
– Наконец дошло. Я думала, ты малость сообразительнее этого Петровича.
Задорно не порно
Одна красивая юная девушка расстроилась, что ее парень опубликовал ее фото обнаженной – но это не порно, а ню. Красиво.
Был скандал.
Когда мы говорили с мамой об этом, зашла Бабыра, ахнула и говорит:
– Я бы ни за что не согласилась в таком виде сыматься!
Мама посмотрела на нее внимательно и говорит:
– Вот и я бы тоже.
Но Бабыра не унималась:
– Я только в пальто сымаюсь.
Мама говорит:
– А я в парандже – пусть думают, что внутри паранджи сидит двадцатилетняя красивая девушка. А еще лучше сниматься в домике (сказала мама).
– Как это – в домике?
– Ну (говорит мама) стоит, к примеру, домик. На фото. А все остальное – фантазии. Никто же не знает, что там внутри – юная красавица или мы с тобой в пальто или Диля в ночной рубашке (Бабыра меня застала в ночной рубашке).
Бабыра говорит:
– А при чем тут порнография?
– Ни при чем, Ир. Слава богу.
Бабыра прихлебнула чай и говорит:
– Ну да, не дай бог.
Порно задорно
Осенью я ездила со своими выступлениями в Америку.
Причем не одна, а с отличным талантливым молодым певцом, Лёвой Сандюком.
Ну и мама, конечно, перед поездкой меня начала троллить.
– А ты с кем в Америку наладилась-то? Чуть ли не с юношей каким-то?