Теперь уже можно было кое-что разглядеть, а когда они добрались до деревни, стало совсем светло. Деревня казалась вымершей.
— На наше счастье, тут еще все спят, — заметил Штуки.
— Они все держат сторону старосты, — высказал свои соображения Лустенвюлер.
— Проклятый шнапс, — буркнул вахмистр. — Как приму лишнего, всегда дрожу как осиновый лист. В такой холод придется опрокинуть еще по одной, чтобы дрожь унялась.
— Но в бутылке ни капли, — отметил Лустенвюлер.
Они стояли уже перед домом старосты. В конуре было пусто. В щель под дверью дома пробивалась полоска света. Вахмистр осторожно нажал на ручку. Дверь была не заперта. Взяв оружие на изготовку, он левой ногой пнул дверь. В кухне у плиты стояла Эльзи в ночной сорочке.
— Входите же, — сказала она.
Полицейские друг за другом осторожно вошли в дом. Вахмистр винтовкой распахнул полуоткрытую дверь в комнату, отступил назад и приказал Эльзи зажечь в комнате свет. Собаки там не было.
— Иди впереди меня, — приказал вахмистр, и Эльзи пошла, зажигая повсюду свет — и на чердаке, и в хлеву. Четверо полицейских остались в кухне. Вахмистр вернулся вместе с Эльзи.
— Если пса нет в доме, то где он?
— Ушел с отцом, — ответила Эльзи.
— А когда староста вернется?
— Когда вы уйдете, — ответила Эльзи.
— А мы можем и подождать, — заявил вахмистр.
Рядом с входной дверью стояла длинная скамья, над ней тянулся ряд окон с закрытыми ставнями. Вахмистр уселся на скамью, четверо полицейских, обхватив винтовки, последовали его примеру.
— Адский холод на улице, — обронил Хайметтлер.
— Не мешало бы Эльзи сварить нам кофе, — добавил Лустенвюлер.
— Это было бы мило с ее стороны, — поддержал его Эгглер.
— Еще как мило, — подхватил Штуки.
— Какого вам кофе — с наливкой? — спросила Эльзи.
— Ага, — кивнул вахмистр.
Они сидели и смотрели, как Эльзи готовит кофе.
— Сколько сахару? — спросила Эльзи.
— Побольше, — ответил за всех вахмистр. — И вишневки тоже побольше. Раз уж нам приходится ждать.
Потом они пили кофе из больших пузатых чашек.
— Еще кофе? — спросила Эльзи.
— Давай еще по чашечке, — ответил за всех Хайметтлер.
Она сварила новую порцию кофе.
— А ты — красивая шельма, — сказал вдруг вахмистр.
— Никакая я не шельма, — спокойно возразила Эльзи.
— Да я не хотел сказать ничего плохого, — пошел на попятную вахмистр. — И все же — со сколькими парнями из пансионата ты занималась этим?
— А там никого и не было, кроме сторожа Ванценрида, — ответила Эльзи, разливая по чашкам кофе.
— Мне еще чуточку вишневки, — успел ввернуть Штуки.
Эльзи подлила всем еще немного шнапса.
— Ну, так со сколькими же? — не отставал вахмистр.
— Во всяком случае, не со сторожем, — заявил Лустенвюлер. — Я частенько пил у него вино — хорошее вино, «Муле-на-Ван», и кое-чего нагляделся.
— Но отцу вы ничего такого не рассказывали, — возразила Эльзи.
— Слова — серебро, а молчание — золото, — заметил Лустенвюлер.
— Если бы рассказали, не пришлось бы вам теперь приканчивать Мани, — сделала вывод Эльзи.
— И сидеть тут — тоже, — добавил вахмистр.
— Мне больше по вкусу, чтобы вас здесь не было и чтобы Мани оставили в покое, — сказала Эльзи.
— Собака — это собака, а красивая девка — это красивая девка. И ту и другую в покое не оставят, — отшутился вахмистр и допил свой кофе.
Остальные тоже опорожнили свои чашки. Эгглер, поставив пустую чашку на подоконник, заявил, что кофе пошел ему на пользу, и прислонил винтовку к стене.
— А если сейчас мне дадут еще и рюмочку вишневки, — добавил он, — то больше мне ничего на свете не надо.
— Бутылка пуста, — сказала Эльзи, — но наверху, в отцовской спальне, есть еще одна, полная.
— А что находится рядом со спальней старосты? — спросил вахмистр.
— Моя комната, — ответила Эльзи.
— Вот и прекрасно, значит, мы все можем подняться с тобой наверх, — решил Штуки.
— Почему это вы все хотите подняться со мной наверх? — удивилась Эльзи.
— Потому что там шнапс и ты, — ответил Хайметтлер.
— Ну, это-то ясно, — спокойно ответила Эльзи.
— А ведь мы ничем не хуже тех парней из пансионата, — заявил Эгглер.
— Вы — отпетые трусы, — выпалила Эльзи. — Впятером против одного пса.
Вахмистр медленно поднялся.
— Мы не боимся твоего пса, но его решено ликвидировать, и мы его ликвидируем. Как положено полицейским. А теперь — пошли все с ней наверх.
— Я вам не шлюха, — возразила Эльзи.
— Этого никто и не говорит, но ты — чертовски темпераментная штучка.
Эльзи задумалась, потом с вызовом взглянула на вахмистра.
— А что — это разве плохо? — спросила она, вздернув подбородок, и заявила, что поднимется наверх только с тем из них, кто сильнее прочих.
— Я здесь самый сильный, — рявкнул вахмистр.
— Это еще надо доказать, — возразила Эльзи, — пока что вы только пили больше всех.
— Как же это можно доказать? — спросил вахмистр.
— А отжимами, — сухо обронила Эльзи. — Кто сделает больше отжимов, тот и есть самый сильный.
— Отжимами! — сразу оживился Хайметтлер. — Я — член спортивного клуба полиции, я здесь самый сильный! — Он прислонил свою винтовку к стене рядом с винтовкой Эгглера, расстегнул шинель, положил ее на скамью, а револьвер на подоконник. — Он мне мешает! — бросился на пол и, считая вслух — раз! два! три! — стал делать один отжим за другим.
— Хайметтлер, ты пьян в стельку! — завопил вахмистр, но тут же поставил свою винтовку к стене рядом с двумя другими, сбросил шинель, положил револьвер на подоконник и начал делать отжимы — раз! два! три! четыре! пять! Хайметтлер к этому времени отжался уже девятнадцать раз, а когда досчитал до тридцати, Эгглер и Штуки тоже принялись отжиматься. Один Лустенвюлер остался сидеть на скамье. Он спал. Сперва выпивка на морозе, а потом тепло кухни и горячий кофе. Вдруг он открыл глаза. И удивленно уставился на вахмистра Блазера и полицейских Эгглера, Штуки и Хайметтлера, отжимающихся на полу кухни. Не понимая, зачем они это делают, он выпрямился во весь рост, поставил свою винтовку к стене рядом с остальными, расстегнул шинель, швырнул ее на кучу других, положил револьвер туда же, куда и все остальные, бросился на пол, сделал один отжим, плюхнулся животом на пол и снова заснул.
— Больше не осилю, — прохрипел вахмистр и поднялся с пола.
— Я тоже, — заявил Штуки и последовал его примеру.
— Как нальешься под завязку кофе, потом ходишь мокрый как мышь, — сошел с круга и Эгглер.
Во всем виноваты травяная настойка, жареная картошка и глазунья. Все они с завистью смотрели на Хайметтлера, который все еще продолжал отжиматься, хотя и снизил темп.
— Семьдесят три, семьдесят четыре, семьдесят пять, — считал он вслух.
— Кончай, Хайметтлер, — сказал вахмистр, — кончай это дело, ты выиграл.
— Семьдесят шесть, — выдохнул Хайметтлер и хотел было подняться. Сперва встал на колени, потом, шатаясь, шагнул к лестнице и сел, вернее, плюхнулся на вторую ступеньку.
— Нужно немного передохнуть, — заявил он. — С Эльзи я при всем желании ничего уже не смогу. Пускай Блазер с ней займется.
На полу все еще лежал и храпел Лустенвюлер.
— Эльзи, пойдем со мной наверх, — ласково сказал вахмистр, — такой породистой девки у меня еще никогда не было.
— Вы — не самый сильный, — возразила Эльзи, — а самому сильному потребовалось передохнуть. Такого дурака, как он, у меня еще никогда не было.
Вахмистр только собрался ей ответить и уже открыл было рот, да так и застыл: перед пятью винтовками у стены, пятью револьверами на подоконнике и пятью шинелями на скамье сидел, оскалив зубы, Мани — огромный, как теленок. На полу кухни по-прежнему храпел Лустенвюлер.
— Прогони собаку, — приказал Эльзи вахмистр.
Пес зарычал.
— Пожалуйста, — вежливо добавил вахмистр.
— Ведь вы собирались пристрелить Мани, — сказала Эльзи, — и вот он тут.
— Но он сидит перед нашими винтовками, и к револьверам тоже доступа нет, — возразил вахмистр.
— Но вы ведь его не боитесь, так что спокойно можете взять свое оружие, — сказала Эльзи.
Вахмистр сделал один шаг, Мани рявкнул. Вахмистр замер на месте.
— Если ты прогонишь собаку, мы возьмем свое оружие и шинели и ничего плохого Мани не сделаем.
— Это я знаю, — возразила Эльзи, — но послезавтра понаедет еще больше вашего брата, и Мани все же пристрелят. Закон есть закон. Если уж Мани придется погибнуть, пусть он по крайней мере погибнет достойно. Сейчас я велю Мани напасть на вас, и он вцепится зубами в вахмистра — спереди или сзади, это уж как пожелает, — а остальные пусть уж стреляют в Мани.
— Ты что — совсем рехнулась? — спросил вахмистр.
— Но ведь тогда все получится почти как в битве под Земпахом, — возразила Эльзи.
— А мы — не герои, мы полицейские, — вставил Хайметтлер, который все это время сидел на ступеньке лестницы, а теперь встал и заохал: его пронзил прострел в пояснице.
— Это неблагородно с твоей стороны, — злобно прорычал вахмистр.
— А вы тоже неблагородно вели себя со мной и с Мани, — заявила Эльзи. — И теперь убирайтесь-ка отсюда через черный ход.
Лустенвюлер продолжал храпеть, лежа на полу.
— Ну, мы еще придем, — сквозь зубы процедил вахмистр и вместе с Эгглером, Штуки и Хайметтлером вышел через заднюю дверь.
Но пришла не полиция, а войсковая часть. Начальник управления был ничуть не менее упрям, чем деревенский староста, к тому же он возглавлял не только юстицию и полицию своего кантона, но и армейский полк, как всякий истинный чиновник. А поскольку дивизия, в которую входил его полк, как раз собиралась проводить маневры, он предложил командиру дивизии и начальнику штаба направить его полк в ущелье Вверхтормашки, поскольку тамошние жители не чувствуют себя защищенными от внешних врагов. Возражение командира дивизии «Вряд ли кто-либо сможет перевалить через гору Шпиц Бондер и вторгнуться туда» он решительно отмел: «У русских на Кавказе имеются такие скалолазы, что запросто переберутся через Шпиц Бондер, и если такое случится, то придется прочесывать уже все ущелье, а раз такая вероятность существует, то нужно к ней приготовиться».
— Целым полком? — наморщил лоб начальник штаба. Они сидели в задней комнате ресторанчика «Горный козел» и были уже сильно под градусом. — А кто должен быть русскими шпионами? Их надо же как-то отличить?
— Это пес тамошнего старосты, — отвечал начальник управления. — Его необходимо пристрелить. Таково решение высшей судебной инстанции кантона.
Командир дивизии покачал головой.
— Пес — дело полиции.
— Если он — не советский шпион, — возразил начальник управления.
Начальник штаба подумал вслух:
— Знает ли об этом сам пес?
— Надо сперва его спросить, — решил командир дивизии. — Если уж псу отводится столь важная роль, он может взяться за нее только в добровольном порядке. Будет несправедливо просто его прикончить, а потом утверждать, что он — русский шпион.
— Не знаю, может ли армия вообще расправляться с отечественной собакой, — засомневался начальник штаба.
— Но он — шпион, — категорическим тоном заявил начальник управления и одернул мундир.
Командир дивизии замялся:
— Он ведь только изображает шпиона. Ну ладно, с этим мы можем согласиться. Но пристрелить? На маневрах? Для виду разве что. Но взаправду?
Однако командиру дивизии очень не хотелось сердить начальника управления, так что в конце концов он все же разрешил использовать полк и расстрелять пса. Начальник управления поднял полк по тревоге якобы для ночных учений и повел его в ущелье. На рассвете деревня была окружена, а все выходы из нее заблокированы танками. Под предлогом маневров и обучения солдат обнаружению русских шпионов, один из которых замаскировался под пса Мани, был подвергнут обыску сначала дом старосты и его хлев, затем солдаты обыскали другие дома, подняли испуганных крестьян с постелей и выгнали скот из коровников, чтобы обследовать каждый закуток с автоматом наперевес. Покуда один батальон переполошил всю деревню, второй прочесал лес за пансионатом, в то время как третий, рассыпавшись в цепь, с великим трудом поднялся по крутому склону, поскольку вскоре попал в глубокий снег.
Наконец три выстрела из танковой пушки положили конец поискам: один из лейтенантов, стоя на башне танка, в полевой бинокль заметил что-то на каменном зубце Шпиц Бондера.
— Поднимись-ка ко мне. — Лейтенант протянул полевой бинокль стрелку, вылезшему из танка. — Видишь — вон там!
Стрелок поводил биноклем, вгляделся.
— Там собака, — сказал он.
— Это и есть шпион, — решил лейтенант.
— Не знаю, — замялся стрелок. — Что-то она не двигается.
— Притворяется, — заявил лейтенант. — Чтобы не бросаться в глаза. Здорово играет свою роль, черт побери.
— Ну, если вы так думаете, — протянул стрелок.
— Три выстрела! — приказал лейтенант.
Стрелок трижды выстрелил из пушки, и, когда осело облако каменной пыли, исчез не только Мани, но и выступ скалы, на котором он сидел.
— Вот видишь, — засмеялся лейтенант, — мы с ним покончили.
Начальник управления в полковничьем мундире величественно, словно какой-нибудь средневековый владыка, восседал в ресторане «Генерал Гизан».
— Прелестно, — сказал он, когда лейтенант доложил ему о точном попадании в цель, и тут же заказал вторую бутылку «Цицерзера». — Для того мы и держим армию, хотя все еще находятся недоумки, которые требуют ее отмены.
Маневры были прекращены, а федеральному министерству иностранных дел пришлось извиниться перед соседним государством за три произведенных по оплошности выстрела из швейцарской танковой пушки, искрошивших каменный зубец на Шпиц Бондере, расположенный на суверенной территории соседнего государства, из-за чего двое скалолазов на склоне горы, невидимом со швейцарской стороны, подверглись смертельной опасности.
Из-за вторжения войск жители деревни почувствовали себя брошенными на произвол судьбы, словно мусор, который сваливают куда-нибудь подальше в вонючую яму, чтобы тут же о нем забыть. Одному только старосте все было безразлично. «В нашем ущелье вообще нет справедливости, — говаривал он, — придется деревне с этим смириться». После вторжения войск он вообще стал общительнее, и, хотя каждый день исчезал в лесу на склоне Шпиц Бондера, в глазах его появился какой-то лукавый блеск. Лишь вдова Хунгербюлер не могла успокоиться из-за убиенного пушкой Мани, как она выразилась. Вдова добралась до окружного судьи, проживавшего за ближайшей от них деревней, служившего той деревне еще и писарем. Писарь долго сморкался. Потом заявил вдове:
— Пес — он и есть пес, и, если он погиб за отечество, тем лучше, поелику жизнь его собачья хотя бы имела смысл, а что до фон Кюксена, то он отозвал свое заявление о возмещении ущерба, можете сообщить об этом старосте, потому как от жителя Лихтенштейна такого и ждать-то никто не ждал, пусть уж староста порадуется. А требовать больше — это будет уже вымогательство и большая наглость.
В то время как деревней владело уныние, в «Приюте нищеты» жизнь кипела ключом. Вновь начался летний сезон. Пансионат был переполнен гостями. Миллионеры спали в мансардах флигеля на таких нарах, какие вызвали бы возмущение любой комиссии по правам человека, обнаружившей их в какой-нибудь тюрьме. Но смех, пение и радостный визг из всех окон доносились до обедневшей деревни на другой стороне ущелья. Однако милость Великого Старца имела и теневые стороны. Как-то теплой летней ночью, часов около двух, Моисей Мелькер, уставший от пастырских трудов, прогуливался по парку перед сном. Ярко сиявшие звезды напомнили ему о Ниле. С Оттилией тогда ошибка вышла — лучше бы уж Цецилию… Он не додумал эту мысль до конца. Бедность не пошла Моисею Мелькеру впрок. Он попался в собственный капкан, поскольку, будучи бедняком, имел право жить в «Доме богатства», как он называл свою виллу под Гринвилем. Но его передергивало при воспоминании о зимних месяцах. Такой непроглядный туман вокруг — просто удивительно, как это крохотная речушка Грин ухитряется до такой степени портить погоду, к тому же вонь от химических заводов в Нидеральмене и в довершение всего — Цецилия: целыми днями курит сигары, жрет шоколад и читает. В свое время она поймала его на слове — «все, что он имеет, принадлежит ей», — и он подписал договор о разделе имущества. Вновь ему вспомнился Нил. В сущности, он с радостью ждал начала сезона в «Приюте нищеты» и теперь каждое утро и каждый вечер с головой окунался в работу, восхваляя и превознося бедность пламеннее, чем когда-либо раньше, — так пламенно, что гости содрогались от отвращения к своему богатству и потом с еще большим удовольствием наслаждались в пансионате бедностью, взаимопомощью, доброжелательностью и сопричастностью друг к другу. Вот только бы еда была чуть получше, думал Мелькер. А была она еще отвратительнее, чем в прошлом сезоне, даже пищу бедняков этой страны можно было назвать роскошной по сравнению с той, что с восторгом поглощали миллионеры в «Приюте нищеты». Погрузившись в свои мысли, он забрел в восточный конец парка. Вдруг перед его глазами блеснул свет. Он падал из окон верхнего этажа Восточной башни. Оттуда же слышалось мелодичное пение. Мелькер отступил в тень и зашагал назад, к пансионату. В дверях кухни стоял Крэенбюль.