От Екатеринослава до Александровска Днепр словно заколдован. Скалистые гряды кварца, гранита, горы валунов пересекли реку поперек. Вниз по течению зеленеет более шестидесяти островов. Тянутся они один за другим — Становой, Сурский, Дубовый, Виноградский, Потемкин-Песковатый и много еще — до самой Хортицы. Гранитные гряды пересекают Днепр от берега до берега. Это грозные пороги. Растянулись пороги от Старо-Кайдацкого до Вольного на шестьдесят одну версту. И река в этой части то и дело изменяет ширину своего русла. В порогах она от 180. сажен до 450, а в плёсе свыше 900 сажен. Порожистая часть Днепра делится на два «фарватера. Первый — это Старый Казацкий ход. Пролег он вдоль правого берега реки, в местах наименее порожистых, там, где нет подводных рифов. Под левым берегом тянется так называемый Новый ход.
В 1786 году генерал-губернатор Новороссийского края князь Потемкин, уступая просьбам купцов, искавших выхода по Днепру в Черное море, дал приказ полковнику Фадееву сделать все для улучшения условий судоходства на Днепре. Но «все» свелось к взрыву незначительного количества подводных каменных гряд. Два года спустя выстроили канал на Старо-Кайдацком пороге, канал с трехкамерным шлюзом на Ненасытце да запрудили течение в порогах Сурском и Лоханском под левым берегом Днепра.
В результате всего этого создался Новый ход, однако такой мелкий и узкий, что проходить по нему было очень опасно. И потому лоцманы, как и раньше, водили плоты Старым Казацким ходом.
В Лоцманской Каменке перед отплытием Кашпур и Миропольцев встретились с самыми старыми лоцманами. Кажан привел их к Кашпуру. Они сидели перед ним, высохшие, торжественные, молчаливые, как апостолы. От морщин бронза их лиц казалась еще темнее. Ветры, дожди, ливни взяли свое. Деды эти славились на весь Днепр. Никто не знал ни фамилий их, ни имен. Люди присвоили им названия порогов, и со временем они сами не могли уже иначе называть друг друга. И вот деды Ненасытец и Вольный сидели перед Кашпуром и Миропольцевым, ожидая, когда те скажут, чего от них хотят. В стороне стоял Кажан, выученик деда Вольного, и с уважением поглядывал на своего старого учителя. Кашпур и инженер сидели за столом под расцветшей яблоней, деды — на бревне. Бревно зацвело и поросло мхом. С голубого неба пригревало солнце. Лоцманы щурили глаза на него, ребром прикладывая к бровям ладони. Сизая тучка бродила по небосклону, и взгляд Кажана невольно остановился на ней.
Дед Вольный, собрав в руку седую длинную бороду, сказал, ни к кому не обращаясь.
— Дождь будет.
Он с хрипом втянул в себя душный воздух полудня, потер желтые костлявые пальцы. Дед Ненасытец молчал и, сложив руки на острых коленях, глядел себе под ноги. Казалось, ничто не в силах раздуть в нем искорку интереса к окружающему. Как будто прозрачный простор степи, голубой свод неба, тишина жаркого дня вокруг — все существовало где-то вне его сознания. Сколько прожито лет? Разве сочтешь? Да и считать не к чему. Деды хоть и жили рядом, по сторонам одного тына, а между собой говорили редко; перекинутся иногда несколькими словами, да и все. Кажан едва нашел их. Они рыбачили, спрятавшись в тень среди густых камышей, часами выжидая добычу. Рыба не шла, и старики пользовались этим, чтобы поспать. Не завязывалось у них бесед о прошлом. То было славное время. Его не вернуть. На что же тогда и вспоминать? Уж не ради ли пустословия? А пустословить они не хотели. Их позвали они пришли и терпеливо ждали. Но, если бы им сказали, что позвали их по ошибке, они бы молча поднялись и пошли отсюда, ничем не проявив ни удивления, ни обиды. Такой уж у них был нрав.
— Плавали вы, отцы, кто знает сколько лет… Может, и не сочтёшь сразу, — усмехнувшись, начал Кашпур. — Видели такое, чего нам и вовек не увидать. Спрашиваем мы у вас совета, как младшие у старших. Научите, лоцманы. Посоветуйте. Думаем пороги обуздать. Прямо, режет нас эта дума.
Улыбка не сходила с его губ. Кашпур щурился и с интересом следил за стариками. Кажан стоял недвижимо, скрестив руки на груди.
Лоцман Вольный словно ожил. Спокойные глаза заискрились. Он подтянул пояс на штанах и украдкой взглянул на своего приятеля. Ненасытец только глаза оторвал от земли, но продолжал сидеть все так же, положив руки на худые острые колени, которые, как палки, выпирали под широкими полотняными штанами.
— Плавали вы, верно, и Старым и Новым ходом, пороги, как свои пальцы, знаете, так что, если согласны, садитесь с нами на дуб и побредем, как славные казаки, искать забытую дорогу. Костью в горле застряли у меня пороги. Лес надо гнать, хлеб, кирпич, а ходу нет, все в прорву.
Лоцман Вольный вдруг покачал головою и повернулся к Ненасытцу:
— Вишь, что надумали господа. Хотят и воду к рукам прибрать. Были уже когда-то такие, — сказал он Кашпуру, — были да сплыли. Нет на это силы у человека!
— Ясно, нету, — пробормотал Ненасытец, — где уж человеку меряться с природой.
— Человеку, может, и не сладить, — заметил Кашпур, — а золото сладит. Золото все может.
Он как бы для проверки достал из кармана червонец, подбросил его на ладони, долго вглядывался в тускло поблескивающую монету, точно ждал какого-то чуда.
Старики промолчали, ничем не выдавая своего отношения к высказанной мысли. Кашпур бережно положил червонец в карман и снова заговорил:
— Давайте сделаем так, как говорю. Поищем старых мест, поищем, куда подевались прежние ходы, а там и о новых подумаем. А, отцы?
— Поискать можно, — неуверенно проговорил Вольный. — Отчего ж не поискать? На Кайдацком канал должен быть, да и не только на нем, почитай, два их было вдоль левого берега.
— Да мы по ним не ходили, — отозвался басом Ненасытец, насупив седые кустики бровей. — Пускай водяной по тем каналам плавает… Чуть вода спадет, уже дубом каменья крещешь. Такие-то господа ходы копали!
— Верно, деньги-то им не больно помогли… — рассыпался смехом Вольный.
— Может, невелики деньги были, — бросил Кашпур.
— А кто их знает, мы не считали…
Лоцманы впервые переглянулись, и Вольный сказал:
— Что ж, коли есть охота, поплывем, поглядим. А ты кто же такой будешь? — спросил он у Кашпура, внимательно разглядывая купца.
— Сосед ваш, дедушка, из Дубовки, лесом промышляю.
— Знаю, знаю, — закивал лоцман головой. — Саливон у тебя караван повел. Теперь знаю. Он еще раз внимательно взглянул прямо в глаза Данилу Петровичу и простодушно сказал: — Говорят, богатый ты дюже…
— Треплют языками, — неопределенно улыбнулся Кашпур, — чужой рот не заткнешь.
Через несколько часов они двинулись. Дуб легко шел по воде. Тучка в синеве росла. Кашпур сбросил с себя пиджак и взялся за весла. Кажан сидел между стариками лоцманами и вел немногословную беседу. Вспоминались прошлые годы. Новых лоцманов старики не уважали, называли их возчиками.
— Перевелся наш род… — хмуро жаловался Вольный, — не те лоцманы теперь.
Кашпур оглянулся. Позади, залитые солнцем, в золотистом мареве громоздились дома. Трубы маячили в вышине, выпуская черные волнистые полосы дыма. А издалека уже смутно доносился гул водопадов, он беспощадно раскалывал тишину и гнал навстречу мелкие темно-синие брызги воды. Кажан пересел на руль. Зорко вглядываясь в синеву, он держал руль загрубелыми смуглыми руками. Чем дальше, тем быстрее несло дуб. Старики оживились, внимательно вглядываясь вперед. Вдруг могучий шум оглушил Кашпура. Миропольцев, сидевший всё время молча, побледнел и невольно вцепился пальцами в деревянную банку.
Гребли сосредоточенно, напряженно, откидываясь назад. Где-то впереди была пропасть, в которую несся дуб. Пот крупными каплями выступил на лбу Кашпура. Он чувствовал, как капли медленно скатываются по вискам и смачивают натянутую на скулах кожу. Прошла еще минута тревожного ожидания, и вот вода словно вырвалась с невероятной силой из-под днища дуба. Он зарылся носом, и казалось, через секунду перевернется вверх дном. Вокруг бушевала вода. Бешеные потоки выбрасывали снопы пенных искр, взлетая ослепительными каскадами над гранитной грядой Кайдацкого порога. Единый рев — словно тысячи диких животных сошлись в одно место — катился меж берегов.
Кирило Кажан уверенной рукой, зная наизусть удобнейшие места для проплыва, направлял дуб на середину бурливого течения.
— Бросай весла! — крикнул он властно, и ему подчинились, понимая, что в эту минуту он — хозяин.
Дуб рвануло вниз, он черкнул бортом о скалу и снова выровнялся. Миропольцев снял фуражку и перекрестился непослушными пальцами, растерянно моргая глазами.
— Сейчас вторая лава, — предупредил Кирило.
— Бери правее! — весело взвизгнул дед Вольный. — Там должен быть обходный канал.
Весла бесшумно ложились на воду, легко скользили по ней. Дед Вольный вдруг поднялся и с юношеской легкостью перешагнул на корму. Он решительно отстранил Кирила и взялся высохшими руками за руль. Кажан опустился на дно дуба, готовый каждую минуту схватить руль. Дед гневно взглянул на него и громко выругался. Миропольцев, теряя выдержку, испуганно крикнул Кашпуру: «Право, он нас потопит!» — но было уже поздно отбирать руль у старика. Вторая каменная гряда встречала дуб неимоверным грохотом, и все замерли на своих местах. Дед одним движением выровнял дуб и повел его в сторону, уклоняясь от главного течения. Дуб легко проскочил мимо остробокого шпиля подводной скалы и выплыл в удивительно тихий плёс, огороженный с обеих сторон скалами. Где-то за стеною глухо ревела вода, словно угрожая разнести в пыль каменную гряду. Руки старого лоцмана дрожали. Широко расставленными ногами он изо всей силы упирался в борта дуба. Кажан заглянул в воду и побледнел как полотно. Под водой тускло поблескивали островерхие каменные глыбы. Дуб проплывал над ними, но каждое мгновение мог наткнуться на одну из них и пойти на дно.
— Примечайте, — крикнул Ненасытец, кивая бородой Кашпуру, — вот обходный канал… Только там воды над камнями, что сметаны в крынке, так что сноровка нужна.
Страх покинул инженера. Не думая о том, что как раз теперь дубу угрожает опасность, он внимательно изучал канал. Через несколько минут прошли третью гряду. Кажан снова взял в руки руль. Дед Вольный сидел тяжело дыша, перебирая пальцами пряди бороды. Где-то за спиной глухо стонал Кайдацкий порог, и стон его расстилался широким эхом меж пологих берегов, покрытых пышным зеленолистым кустарником.
Кашпур бросил весла и осматривал берега. Необозримый простор радовал глаз. Зеленым бархатом стлалась по земле трава.
Дед Вольный опустил голову на руки. Ветер нагнал слезу. Она разъедала глаз и жгла. Мир вставал перед стариком сквозь серую сетку тумана. Грустная дума грызла его. Вот сегодня он, верно, последний раз держал в руках руль. Издалека путаными стежками бредет его доля. Знает о ней старый лоцман и веселые, и печальные песни. Каменное сердце могут эти песни тронуть. Певал он их в молодые лета. А теперь и голоса нет. Тоска одолевала деда. Думалось ему, что весь этот грохот водопадов, зеленеющие берега, легкокрылый ветер и свет солнца, как одно дыхание, скоро отлетят от него. И отлетят, может, в такой же день, как этот. И на что было идти с этими людьми искать затерянный путь меж днепровских порогов, какая от этого радость и корысть?
Думая так, дед задремал и уже во сне — кивал седой головою. А лоцман Ненасытец сидел рядом с ним и молчал. Ни пышные луга, ни плёс широкой реки, ни солнце, ни песня, доносящаяся с берега, не интересовали его. Он шамкал беззубым ртом и сердился, сам не зная на кого.
Неуклюже переставляя ноги, обутые в стертые лапти, постукивая посошком по обочинам, шел по лесной опушке бродяга. Утро было прозрачное и душистое. Радовали взор зеленеющие поля. В воздухе переливалась песня жаворонка. Бродяга часто останавливался, снимал с головы потертую смушковую шапку и отирал ею потный лоб. Его желтое худое лицо обрамляла рыжеватая борода. Безбровые глаза жадно искали чего-то в степи. Пустая серая сума, перекинутая через плечо, болталась на спине. Он спустился по крутому склону к реке, медленно скинул с себя рваную одежду и погрузил исхудалое, покрытое синяками тело в теплую, разогретую солнцем воду.
Вскоре он уже снова шел по той же тропинке. Лес пересекала дорога. До ушей бродяги долетал перестук колес, фырканье лошадей и покрикивание возчиков. Порой, проникая сквозь плотную стену деревьев, его обдавало дымчатое облако пыли. Пересохшие губы просили влаги. От голода сосало под ложечкой. Ноги в коленях одеревенели. Хотелось лечь в траву и забыться мертвым сном. Но этого он не мог себе позволить. Наоборот, он шагал все торопливее, словно боялся подчиниться этой коварной мысли. Так он шел долго, постукивая посохом, охваченный беспокойными мыслями, углубленный в себя.
Солнце уже садилось. Лес давно остался позади. Посреди ровной степи поднималась крутая Половецкая могила. Одиноко маячила на ней убогая часовенка. Не останавливаясь, бродяга скинул шапку и перекрестился. Какая-то мысль так поразила его, что он пошатнулся, сбившись с шага. Пройдя Половецкую могилу, он увидел за волнистыми холмами серые хаты. На фоне сумерек перед ним выросла Дубовка. Он вступил на кривую улицу, которая вела через все село к воротам барской усадьбы. А через полчаса стоял уже во дворе и хрипло допытывался у Феклущенка, как увидеть хозяина.
— Да на что он тебе нужен? — удивлялся Феклущенко настойчивости бродяги, но тот не отставал.
Наконец управитель сдался. Кашпур только что пообедал. Лежал на кушетке лицом к стене: не то думал, не то, закрыв глаза, дремал. Феклущенко вошел в кабинет не постучавшись. Со временем он завоевал себе это право. Была надежда, что мир между ним и хозяином установится.
Кашпур лениво повернул голову.
— Что еще там?
— Какой-то нищий приплелся. Добивается вас видеть.
— Сейчас выйду… да нет, — равнодушно махнул рукой Данило Петрович, — позови сюда.
Феклущенко исчез за дверью. Кашпур ждал. Только утром он вернулся с порогов, слегка утомленный и обескураженный. Инженер Миропольцев поехал в Екатеринослав прощупать почву — нельзя ли сделать заем — и по другим делам. Кашпура угнетала мысль об ограниченности капитала. Для начала нужно хотя бы тысяч триста свободных денег.
За дверью раздались шаги. Дверь скрипнула. Порог переступил человек в изодранной свитке, высохший и худой как призрак. Удивленный Кашпур поднялся на ноги, вглядываясь в изможденное лицо.
Человек молча, спокойным движением опустил бродяжью суму на пол. Он смотрел прямо в глаза хозяину, словно предоставляя ему возможность лучше разглядеть свое лицо. Пораженный неожиданностью, Данило Петрович прислонился к стене. Ладони ощутили холодную клеенку кушетки. Он отдернул их, будто обжегся, и замахал перед собой руками, словно, перед ним маячил призрак. Тогда бродяга шагнул вперед и, вытягивая исхудалые, в широких рукавах свитки руки, поднес их к лицу Кашпура. Тот увидел выше запястья на обеих руках пришельца синеватые полосы — следы кандалов…
Как живой укор далекого прошлого, которое казалось отошедшим в небытие, как бы занесенным пылью лет, перед Данилом Кашпуром, выпрямившись во весь рост, спокойно стоял, словно в ожидании, брат Максим.
Над усадьбой громоздил сумерки вечер. Темень скрадывала сиреневую даль. Из степи повеяло сыростью. Шелестели ветви яблонь. Бело-розовый цвет осыпался, устилая гравий садовых дорожек. В воздухе резко запахло дождем. В вышине, где горбатились тучи, угрожающей улыбкой сверкнула молния, а потом удар грома долго катился с юга на запад и пропал где-то за лесом, оставив после себя дрожащий звук. Ветер притаился, как провинившийся пес, залег в густой траве.
Кирило Кажан вышел из своей халупы, вдохнул полной грудью предгрозовой воздух и, сложив ладонь горстью, поймал первую жемчужную каплю. А через минуту полил частый дождь. Свинцовые струи падали с высоты на землю. Кирило стоял у окна, беспокоясь об Ивге. Пошла она в село к девчатам, добро, коли там переждет, а что, ежели гроза в пути захватит?
Небо разрывали молнии. На миг, освещенный их сиянием, встал перед глазами парк. Вода грязными потоками сбегала по дорожкам, унося с собою изувеченные лепестки яблоневого цвета. По двору за барским домом босиком, в засученных до колен штанах бегал мальчишка, загоняя гусей.