– Забудь. Иди дальше. Оставь его.
Гейл не договаривает – Китнисс начинает вздрагивать, всхлипывать, и новые ручьи слез стекают по острому лицу. Он обхватывает ее крепкими руками, разворачивает к себе, прижимает до боли в груди. Его губы касаются ее макушки, Гейл безмолвно открывает рот, чтобы тут же закрыть снова. Ее ладошки на его пояснице, горячие капли на плече, и запах кожи, кажущийся ему болезненно родным.
– Я… не… хочу… – прерываясь, шепчет Китнисс.
И он не знает, чего она не хочет: оставить, забыть? Но он почти уверен, что в ее словах куда больше: она не хочет жить, не знает как, не умеет.
Его поцелуи становятся чаще, отчаяннее, ее волосы щекочут его лицо. Гейлу практически нужно, чтобы она откликнулась, отозвалась.
– Не говори так, – хрипит он, – ты сильная, ты живучая! Китнисс, ты через столькое прошла! Я в тебя верю, ты сумеешь…
Она трясет головой, и рыдания набирают силу. Гейл никогда не видел ее такой, совершенно разбитой и настолько открытой перед ним в своем горе. Он стискивает ее в объятиях, душит, старается быть той крепостью, за стенами которой она могла бы переждать непогоду.
Гейл не сомневается, что ей нужен всего лишь толчок, чтобы распахнуть глаза и, набрав воздуха в легкие, расправить крылья. Она – вольная птица, должна быть такой, ей нужно быть такой. Он сжимает пальцами ее подбородок, приподнимает заплаканное лицо, а потом касается своими жесткими губами ее влажных и вздрагивающих.
Китнисс не реагирует, будто не замечает поцелуя. Гейл прикусывает ее губу, посасывает. Его собственные глаза закрыты, а чувства, давно запертые в темный уголок души, вырываются наружу. Он все еще ее любит. Так, как никого не любил: беззаветно, до предела искренне.
Его руки скользят в ее волосах, путают их, сплетают узелки, он хочет Китнисс – всю, целиком, без остатка. Она нужна как воздух, ему без нее плохо…
– Гейл? – ее удивленный стон выдает сомнения, но Гейл не дает ей опомниться – жмется еще крепче, целует жарче.
Китнисс не отталкивает его, запрокидывает голову и медленно, неуверенно опускает веки. Жар Гейла греет ее губы, проникает в рот вместе со слюной, впитывается в кровь; ее дрожащие пальцы прикасаются к щеке, покрытой темной порослью, повторяют линии шрамов. Она стонет и льнет к нему, выпрашивая новую ласку.
Гейл плавится от ее нежности, тает в руках, по которым по-настоящему скучал. Он исступленно шепчет любимое имя и не прекращает влажных поцелуев, его сердце стучит гулким эхом и… Китнисс так резко отступает назад, что он не сразу понимает, почему его руки обнимают пустоту.
Она смотрит дико и яростно, несколько раз проводит тыльной стороной ладони по губам, будто пытается смыть с себя прикосновения Гейла. Китнисс хмурится, дышит сбивчиво.
– Не здесь, – отрывисто произносит она. Ее глаза горят так, как давно уже не горели, Китнисс будто сбросила с себя оковы сна.
Они оба, не сговариваясь, поворачиваются к стене. Пит по-прежнему спит, и это успокаивает Китнисс, а Гейл думает, что он в любом случае не смог бы их увидеть. Зеркало бывает кривым.
Полупрозрачными тенями в стекле отражаются они сами: Гейл и Китнисс, она злится, он растерян. Ему противно быть отвергнутым, но и принуждать Китнисс он не собирается.
– Ты хотя бы больше не похожа на призрак, – он искривляет губы, старается скрыть боль, пронзившую левую сторону грудной клетки, а Китнисс вспыхивает, будто пристыженная, но молчит и только отводит взгляд, заправляет за ухо волосы.
Гейл почти верит, что сейчас она передумает, может даже извинится перед ним и попробует найти утешение и покой в его руках, как это бывало раньше. Ему этого хочется, но ничего не происходит.
– Увидимся, – бросает Китнисс и тут же исчезает за дверью, оставляя его в темноте пустой комнаты.
Они спят каждый в своей кровати, ворочаются и видят пугающие сны. Война изменила их, разделила по собственной воле, и хотя Китнисс, пожалуй, еще верит, что все можно вернуть, Гейл, как никогда ясно понимает, что потерял ее навсегда.
Это ночью они не могут спасти друг друга – толстые бетонные стены чересчур крепкие, а обиды не в меру глубокие. Нить, протянутая через две судьбы, того и гляди, разорвется совсем.
========== Половинки ==========
Комментарий к Половинки
Если в тексте встретятся очепятки или ошибки, то
включена ПБ - буду благодарна за помощь )))
- 06 -
Небо над дистриктом хмурое, позднеосеннее. Китнисс бредет через луговину, карабкается в гору, и, несмотря на то, что ее ноги путаются в досыхающей траве и бурьяне, упорства девушке не занимать. Шаг за шагом она приближается к месту, где раньше стоял забор.
– Черт! – восклицает Китнисс, когда запинается об муравейник и падает прямо на землю.
Сумка с подстреленным зверьем отлетает в сторону, а в девичьи ладошки впивается с десяток колючих травинок.
– Ох…
Потревоженные насекомые беспокоятся, заползают на ботинки Китнисс и торопятся выше. Она поднимается, отряхивается и, лишь отойдя в сторону, вспоминает про сумку, из которой торчит кончик заячьего хвоста, – ее маленький вклад в восстановление Двенадцатого.
Широкая лямка давит на плечо, едва сумка оказывается на месте, на мгновение напоминая Китнисс о шрамах, раскрасивших его. Тяжело вздохнув, она пытается прогнать память о прошлом: слишком много в нем было боли, а ей надо идти дальше. Они так договорились.
В городе шумно и красочно: те, кто почти три года назад вернулся сюда, чтобы заново отстроить свои дома, не теряли времени даром. Вдоль новых улиц выстроились аккуратные белые домики, наряженные разноцветными ставнями, то тут, то там встречается цветник или просто ухоженная лужайка. Раньше о таком и помыслить было нельзя, зато теперь все стало былью.
– Привет, Китнисс, – слышит она в след и натягивает улыбку, кивком отвечая незнакомцу.
Кажется, они виделись в столовой у Сей, но Китнисс не уверена: так много людей обращаются к ней по имени, а она до сих пор даже не всех их различает между собой.
Из трубы «Вкусной похлебки» идет дым, а возле входа толпятся завсегдатаи: приличная еда по сходной цене быстро сделала это заведение хорошо посещаемым. Китнисс пробирается к задней двери и проскальзывает внутрь. Там душно и пахнет гороховым супом.
– Заходи, милая, – Сей замечает ее почти сразу. – Голодная?
Китнисс бросает куртку на стул, а сама следует за хозяйкой на кухню.
– Да, но я поем дома, – она выкладывает на стол кролика и белку. – Сегодня по скромному.
– И за то спасибо, – улыбается старая женщина. – Этой толпе шахтеров и строителей главное чтобы было понаваристее и пожирнее, да за малые деньги. Если бы не ты, мне, наверняка, пришлось бы поднять цены.
Китнисс кивает, присаживается на краешек стула.
– Как в целом? – спрашивает она.
Сей расплывается в широкой улыбке.
– Все своим чередом, милая. Работы много, но я не жалуюсь. Может, все-таки перекусишь?
Китнисс пожимает плечами, оглядываясь вокруг. Ее взгляд задерживается на румяном каравае, выложенном на столе, и желудок ворчливо шумит.
– Гейл сегодня готовит ужин, я обещала, что буду вовремя и с хорошим аппетитом.
Лицо Сей сияет.
– Я всегда говорила, он хороший парень, и так о тебе заботится!
– Да, он такой… – тихо отвечает Китнисс.
Она неловко отводит взгляд и пытается сменить тему.
– Ты занялась выпечкой?
Хозяйка качает головой.
– Куда уж мне? Тут недалеко открылась пекарня, вот и прикупила немного: пару караваев да булочек в придачу. Пальчики оближешь!
Дыхание Китнисс на секунду сбивается.
– Пекарня? – в серых глазах вспыхивает интерес.
– На соседней улице, – как ни в чем не бывало отвечает Сей. – Если посетителям понравится, буду покупать больше…
Старуха говорит еще, но Китнисс уже не слушает. Внутри нее поднимается волнение. И страх. Пекарня. Она не осмеливается произнести свои чаянья вслух, но сердце начинает биться чаще.
Вдруг?..
Торопливо простившись и пообещав зайти на следующий день, Китнисс выходит на улицу. Подступающая прохлада нисколько не охлаждает ее пыла: озираясь, словно воровка, она проскальзывает между домами, лавирует в толпе прохожих и останавливается только перед нарядным домом с новой вывеской «Пекарня».
Дверной колокольчик заливается песней, когда Китнисс отваживается войти, но внутри никого нет. Прилавок ломится от нескольких корзин с разными булочками, позади, на полках, лежат плетенки, рулеты и торты, запах – пленительно сладкий запах свежего хлеба – влечет и дурманит.
За приоткрытой дверью кладовой мелькает светловолосый парень. Он исчезает быстрее, чем Китнисс удается его разглядеть, но и этого хватает, чтобы она почувствовала слабость. Ноги подкашиваются, и Китнисс хватается за прилавок, лишь бы не упасть.
– Одну минуту, – кричит пекарь, – я сейчас выйду!
Ей смутно кажется, что она не знает этого голоса, но ведь прошло три года – просто забыла…
– Добрый день! – отряхивая руки, парень выходит к ней. – Чего желаете?
Китнисс слышит, как хлопают ее ресницы. Она молчит и смотрит не на Пита.
Секунды утекают, но она молчит; просто пялится и не двигается.
– Мисс? – пекарь волнуется, его светлые брови сходятся на переносице. – Вам плохо?
Китнисс чувствует, как кровь застыла в венах, скорее всего она побледнела, иначе не стал бы парень переживать, и все же…
– Я искала хозяина пекарни… – выдавливает она.
Блондин чуть смущенно улыбается.
– Это я, мы знакомы?
И она срывается: дверь хлопает, недовольно ударившись об косяк, колокольчик надрывается где-то уже вдали, а Китнисс все бежит. Слезы текут, не спрашивая ее разрешения, приближающиеся сумерки раскрашивают небо разводами алого и золотого, а она не может остановиться. Снова падает, но не поднимается. Ревет, закрыв лицо руками. Плотину ее боли прорвало, так внезапно и некстати. Рыдания душат, и Китнисс позволяет себе эту истерику, она давно так не плакала. С тех самых пор, когда умерла Прим…
Наконец, Китнисс приходит в себя, и только сейчас замечает, что над ее головой раскинулись звезды. Она переворачивается на спину и разглядывает долго их. Медведица, ковш… В ночь перед Бойней они с Питом в точно таком же небе выискивали созвездие надежды. Не нашли.
Она резко встает, вытаскивает соломинки, застрявшие в волосах, и, не оборачиваясь, идет к дому. У нее теперь другая жизнь: без Прим, без Пита.
Гейл. Друг, напарник. Любимый.
От ее дома веет теплом: новенькое крыльцо, еще блестящая черепица на крыше и свет в окнах первого этажа. Китнисс старается не смотреть налево, туда, где затянутые травой, покоятся развалины его дома: когда бомбы Сноу сыпались на Двенадцатый, Деревня победителей тоже попала под обстрел. Первое время после возвращения, она не видела ничего вокруг себя, просто тонула в собственном горе, а потом – когда жизнь, мало по малу, снова пустила в ней корни – Китнисс поняла главное: Пит не вернется. Ему некуда возвращаться.
Гейл дремлет на диване в гостиной. Китнисс бесшумно снимает куртку и сапоги, еще раз пробегается пальцами по волосам – одна травинка осталась.
Она присаживается возле Гейла прямо на ковер. И смотрит. Во сне черты его лица разглаживаются, и Китнисс думает о том, что он красивый.
«И любимый», – снова повторяет сама себе.
Ее пальцы касаются черной прядки возле его уха, поправляют ее, и Китнисс тепло улыбается, стоит Гейлу приоткрыть глаза.
– Тебя долго не было, – сонно произносит он.
– Заболталась с Сей, – врет Китнисс.
Парень хмурится, словно сомневается, но все же кивает.
– Пойдем есть, наверное, все уже остыло.
За ужином Китнисс неразговорчива: она и в лучшие дни не щебетала, как пташка, а сегодня ей особенно тоскливо и хочется поскорее скрыться в своей комнате – только друга не хочется обижать. Гейл рассказывает о последних новостях на службе – после революции его назначили главой местной охраны: правительство набирает добровольцев для работ на полях в Девятый, арестовали двух мошенников, обвиненных в спекуляции алкоголем, завтра придет поезд с очередной почтой из Капитолия и дистриктов – такой теперь ходит два раза в неделю.
– Расскажешь?
Китнисс не сразу понимает, что он обращается к ней.
– Что?
Гейл вздыхает, откладывает вилку.
– Расскажешь, что тебя беспокоит?
Она прячет глаза. Китнисс и мысли не допускает о том, чтобы признаться про поход в пекарню.
– Ничего, – она пожимает плечами, стараясь изобразить безразличие.
Парень недоволен, но не решается давить.
– Ладно. А как вообще прошел твой день?
– Охотилась, потом зашла к Сей, – быстро отвечает Китнисс: ей не хочется лишний раз говорить неправду.
– И все?
Китнисс мерещится скрытый смысл в его вопросе, но она отмахивается – на вору и шапка горит.
– Все, – она натянуто улыбается. – Самый обычный день.
Гейл смотрит странно, дотошно. И пауза повисает, как немой укор.
– Хорошо, что обычный, – наконец, соглашается парень. – Ешь, мясо и так совсем холодное.
Когда они садятся у камина, за окном поздняя ночь. Телевизор негромко бубнит о погоде, а Китнисс, поджав ноги под себя, штопает рубашку Гейла.
– Я и сам бы мог, – произносит он, но Китнисс фыркает.
– Мама просит меня помогать тебе, потому что… – она замолкает, застыв с иголкой в руке.
Гейл откладывает в сторону точилку для ножей.
– И почему? – настаивает он.
– Она думает, что мы пара, – признается Китнисс, смутившись.
Гейл подсаживается рядом.
– А на самом деле?
Китнисс упрямится, разглядывает заплатку и снова принимается шить. Дергается, когда парень забирает у нее рубашку.
– Ты подумала? – спрашивает он, заставляя ее посмотреть на него.
– Гейл, пожалуйста!
– Китнисс, это ведь простой вопрос.
– Это ты так думаешь! – она вскакивает на ноги и отходит к камину – пламя успокаивает ее: прежняя Огненная Китнисс выгорела, но новая постепенно собирает себя по крупицам. – Ты единственный, кто у меня остался!
Гейл приближается к ней медленно – будто боится спугнуть свою птицу, становится прямо у нее за спиной.
– Ты меня любишь? – его голос с хрипотцой.
Ему так нужно услышать «да». И так нестерпимо страшно получить «нет».
Китнисс оборачивается, в ее глазах печаль.
«Люблю, люблю!» – повторяет она себе молитвой, но именно сейчас как никогда ясно понимает, что не достаточно сильно.
– Ты… Без тебя, Гейл, я останусь совсем одна, понимаешь? Я не могу тебя потерять…
– Выходи за меня? – шепчет он, испугавшись, что уже через минуту его с таким трудом построенная мечта рухнет. – У нас все получится, вот увидишь!
Китнисс качает головой.
– Я люблю тебя… Но не так, как следовало бы. Не так, как ты заслуживаешь.
– Не надо! – спохватывается он.
На глаза Китнисс набегают слезы, но она продолжает:
– Семья, дети – это не для меня, Гейл, и разве я могу лишить этого и тебя? Ты заслуживаешь большего…
Слезинка беззвучно скатывается по ее щеке.
– Я не хочу, чтобы ты уходил, – почти молит Китнисс, – но… и выйти за тебя я не могу.
– Это все из-за нее? – резко спрашивает Гейл.
Китнисс замирает: она столько лет гнала от себя этот вопрос, что возвращаться к нему больно и страшно.
– Просто скажи: ты все еще думаешь, что это я убил Прим?
Она отшатывается как от удара, пятится к дивану, едва не падая на него.
Молчит, и Гейл тоже.
Ему плохо, и ей тоже.
– Я… мы… мы все виноваты в том, что случилось, – с трудом шепчет Китнисс. – Это не ты сбросил бомбы, но…
– Но я их сделал, – подсказывает Гейл.
Она просто кивает. Ей нечего сказать.
Парень опускается в кресло напротив нее, трет лицо руками, словно слишком устал. А ведь, и правда, он столько лет боролся за Китнисс с ней же самой – с таким неимоверным трудом вытаскивал ее с того света – и все это время не мог задать единственный вопрос, единственный, но самый главный.