Не важно, любит ли она его. И даже не важно, как сильно.
Смерть Прим разрубила их жизни навсегда.
Гейл не смотрит на нее, не хочет. Ему тошно.
– Ладно… – он, наконец, перебарывает себя. – Я понял.
Китнисс смахивает слезы, пронзает его взглядом.
– Ты ведь… не уйдешь?
Она выглядит такой беззащитной, что у Гейла щемит сердце: он садится перед ней – приклоняет колени – и, взяв тонкую холодную руку в свою, произносит:
– Мы с тобой так устроены, Китнисс, вечно спасаем друг друга, – он старается улыбнуться. – Тогда, после Капитолия я спасал тебя. Сейчас – ты спасешь меня, если отпустишь…
– Я не могу… – всхлипывает она.
Гейл прикладывает палец к ее губам.
– Я люблю тебя, Китнисс! Но пора остановиться. Иди спать, я сегодня заночую в городе.
Этой ночью они спасают друг друга от будущего, которому, скорее всего, не суждено сбыться. Китнисс плачет почти до самого утра и не может сомкнуть глаз. Гейл, лежа в холодной постели гостиничного номера, тоже не спит – память последних лет, горько-сладкая, не отпускает. И он думает, что не отпустит никогда: Китнисс часть него, его половина.
«Глупости, когда говорят, что если любят – отпускают. Когда любят – вырывают себе сердце, лишь бы дать другому еще один шанс».
Что ж, фактически фанф закончен. Остался только эпилог…
Но интригу я не нарушаю))
Сумеют ли эти двое все-таки найти свое счастье?
Поймут ли, что жизнь друг без друга - тьма, или каждому их них выпадет другая дорога?
Уже совсем скоро узнаем))))
========== Троеточие ==========
Комментарий к Троеточие
Если в тексте встретятся очепятки или ошибки, то
включена ПБ - буду благодарна за помощь )))
Капитолий.
Ночью первый в этом году снег покрыл землю тонким кружевом, и сейчас он искрится на солнце, как россыпь драгоценных камней.
«В Двенадцатом все иначе», – думает Гейл, отворачиваясь от окна.
Он оглядывается по сторонам, изучая незнакомое помещение: стены холодные белые, покрытые мрамором с причудливыми узорами, а воздух пропитан лекарствами и напоминает ему о пребывании в больничном отсеке Тринадцатого.
Капитолийская больница, к удивлению Гейла, не слишком отличается от других. Те же светлые халаты, персонал, с серьезными лицами спешащий вдоль коридоров, и бесконечная вереница палат, за которыми таятся человеческие судьбы.
Молоденькая медсестра что-то пишет в своей тетради и вовсе не замечает посетителя, который явился ни свет, ни заря. Она урожденная капитолийка – сразу видно по цвету волос – но спустя столько лет после Революции, Гейл стал относиться к этому проще.
– Долго еще ждать? – не выдерживает он, приближаясь и облокачиваясь на край стола, за которым сидит девушка.
Медсестра поднимает на него глаза.
– Мистер Мелларк примет вас, как только освободится.
– Я тут уже два часа!
– А он еще столько же может быть занят, – она выгибает бровь, выразительно кивнув на кресло. – Присядьте, вас позовут.
Гейлу ничего не остается, кроме как подчиниться. Он садится, упирается затылком в спинку и прикрывает глаза. Время тянется слишком медленно, словно подсовывая ему лишние часы на размышления.
«Пустое», – отмахивается он.
Решение принято, и Гейл верит, что оно верное. Сомнения пусть остаются мечтателям, а он – солдат, причем хороший, ему не нужны полутона отношений. Неделю назад он закрыл за собой дверь дома Китнисс, чтобы, скорее всего, уже не вернуться туда. Никогда – острое слово, колючее, но единственное возможное для них обоих.
Она его не любит.
А он? Та бездна эмоций, которая накрывает его до сих пор, стоит только подумать о Китнисс, это любовь?
«Привычка», – убеждает он сам себя.
Гейл прирос к Китнисс, душой и телом, но разве когда-нибудь он мог бы сказать, что она чувствует тоже самое? Ему буквально нужно это «нет», но как тогда быть с ее поцелуями, с ее головой, доверчиво покоящейся на его плече каждое утро?
Гейл вздыхает, трет руки о штаны – чтобы просто отвлечься. Какой теперь смысл?
Он сказал ей «прощай».
– Привет.
Гейл встает на звук голоса: Пит Мелларк подходит к нему, прихрамывая, – годы прошли, но протез остался на месте.
«Он изменился, – решает Гейл, – не столько внешне, скорее что-то в его глазах».
– Неожиданно… – констатирует Пит.
На нем белый халат, как у врача, волосы аккуратно подстрижены и зачесаны на бок, а ботинки начищены до блеска. Гейл скользит по бывшему сопернику взглядом – старается найти малейший намек на то, что Мелларк по-прежнему опасен для Китнисс.
– Привет, – наконец, произносит он. – Поговорим?
Пит размышляет около минуты и только после этого кивает:
– Хорошо, пойдем в мой кабинет.
Медсестра провожает их безразличным взглядом, и оба парня скрываются за белыми дверьми.
Комната светлая – бежевые стены, большое окно, кругом картины, созданные явно детскими руками, и большое цветущее дерево в углу. Диван и кресло, стол посредине, широкий шкаф.
– Уютно, – стараясь быть любезным, комментирует Гейл.
– Спасибо, – Пит сух. – Так зачем ты пришел?
Они не спускают друг с друга глаз – странно встретиться вот так, спустя три года.
– Ты теперь людей лечишь? – гость тянет.
– Провожу занятия с детьми, – объясняет он, – это из психологии: способ выразить свои страхи через рисунок.
– И побороть? – подсказывает Гейл.
Пит кивает:
– И побороть.
– У тебя получилось?
Пит все больше настораживается.
– Гейл, зачем ты здесь?
Гость поджимает губы, как перед прыжком в воду: он проделал долгий путь, чтобы встретиться с Мелларком – причем в своей душе Гейл прошел километров куда больше, чем по земле. Отдать Китнисс ему?
– Возвращайся.
Блондин клонит голову на бок, прищуривается.
– С чего бы мне? – отвечает он вопросом на вопрос.
Он, видно, старается не показать этого, но что-то незримо меняется. Гейл подмечает, как резкость исчезает с лица Пита.
– Это твой дом, – ему непросто подобрать слова. Да и как вообще можно объяснить Мелларку, что он явился просить его… быть с той, которую хочет он сам? – Помнишь, Двенадцатый, откуда мы все родом? Ты, я и…
– Китнисс, – заканчивает вместо него Пит.
Его дыхание чуть сбивается, выдавая волнение, но парень напускает на себя невозмутимый вид.
– Моего дома там больше нет, я проверял.
Они оба замолкают, каждый думает о своем. Пит вспоминает тот единственный раз, когда после Революции решился увидеться с Китнисс и попытаться – пусть только попробовать! – поговорить с ней. Он не успел: Китнисс сидела на крыльце своего дома, укутанная в одеяло и объятия Хоторна. Они были так близко друг к другу, о чем-то шептались, и, Пит почти уверен, губы охотника касались ее губ…
– Ты нужен ей, – выпаливает Гейл.
Губы Пита искривляются в усмешке.
– Неужели? Всего-то сколько там лет прошло? – Он морщится. – Нет, спасибо, – злится Пит.
Отчего-то Гейл считал, что Мелларк только и ждал возможности оказаться рядом с Китнисс, поэтому не сразу справляется с собой – удивление на мгновение лишает его дара речи. План Гейла не предусматривал уговоров, так что приходится идти в воду, не прощупав дно.
– Я сломал ее, – признается Гейл. – И только ты сможешь починить, – потупив взгляд, добавляет он.
Пит вскидывает голову, в голубых глазах горит интерес – бывший пекарь не так безразличен, каким хочет казаться. И Гейл признается ему, во всем и сразу; он никогда не говорил об этом вслух, старался даже и не думать о таком, а теперь боль вырывается наружу:
– Я хотел быть с ней с самого начала, и это казалось таким… неизменным? У нее кроме меня никого не было, она доверяла мне все свои тайны, а я был уверен, что она когда-нибудь передумает насчет семьи и тогда… А вместо этого появился ты! И все пошло прахом. Я не понимаю вашей связи, но не могу ее отрицать. Китнисс металась и все выбирала, хотя… Может, я просто слепой? Игры изменили ее: после них она вернулась совсем другой. И эти ее кошмары: за столько лет я так и не понял, отчего она, временами, истошно кричит по ночам. А еще… Прим… – Гейл замолкает, словно ему не хватает воздуха. – После смерти Прим… Наверное именно тогда я потерял Китнисс навсегда, именно в тот день. Знаешь, – он оборачивается к Питу, – а ведь она ни разу не произнесла этого: не обвинила меня по-настоящему. Только в ее глазах погас свет, когда она смотрела на меня. Я спалил ее, сломал, понимаешь? Я все это время старался быть тем, кто сумеет ее спасти, но… Похоже, я умею только разрушать, по крайней мере все, что касается Китнисс…
Пит медленно отводит взгляд, разглядывает ковер под ногами. Сглатывает и пытается сдержать волнение. «Не думать о ней, не думать…»
– С чего ты решил, что я… справлюсь? – едва слышно спрашивает он.
Гейл выдерживает паузу – говорить искренне с тем, кто был тебе врагом, трудновато.
– У меня просто нет других идей. Китнисс не должна быть одна, она сильная, но и ей нужна защита, плечо, на которое можно опереться. И это не я.
Пит смотрит исподлобья.
– Вы все это время жили вместе? – спрашивает он. – А сейчас вспомнили про меня?
Гейл раздражается.
– Не думай, что мне легко было прийти сюда и сказать тебе все это! Да только Китнисс и так ждала тебя слишком долго, чтобы прошла еще половина жизни, прежде, чем ты сам решишься сунуть нос в Двенадцатый!
– А я там был, между прочим! – вскипает Пит. – Я собственными глазами любовался на то, как ты целовал ее! А теперь спихиваешь мне, как использованный товар?!
Тело Гейла реагирует быстрее, чем разум: он замахивается и бьет Пита прямо в челюсть. От неожиданности Мелларк отшатывается, но почти сразу приходит в себя.
– Ах ты!
Он бросается на обидчика и, прицелившись, ударяет его в живот. Гейл резко выпускает изо рта воздух и тоже переходит в нападение. Они колотят друг друга с яростью и наслаждением, в хлестких ударах выпуская наружу скопившиеся злость и сомнения! Сцепившись, как бойцовские собаки, они качаются по комнате, сбивая мебель, а потом внезапно врезаются в стену – картина, подвешенная на гвоздь, раскачивается и устремляется вниз. Звук разбивающегося стекла приводит вояк в чувство.
У Гейла рассечена губа, а у Пита подбита бровь. Дыхание и у того, и у другого шумное, а одежда скомкана.
– Полегчало? – передохнув, спрашивает Гейл.
– Немного, – отзывается Пит, прикасаясь к крови, выступившей из ранки.
– Я уезжаю в Девятый, – Гейл поднимается на ноги, облизывает губы.
– Скатертью дорога, – бурчит Пит, поправляя халат. – Мог бы и просто отправить телеграмму.
***
***
***
Двенадцатый
Китнисс не спится, она ворочается с боку на бок, прижимает к груди одеяло, но все без толку. То и дело ее взгляд возвращается к подушке, которая лежит рядом: ровная, нетронутая. Раньше на ней спал Гейл…
Китнисс тоскует по нему, даже сильнее, чем могла представить. Часть ее жизни – важная и нужная – ушла, прикрыв за собой дверь. Гейл разрубил узел, который сплели их жизни, и оставил ее одну…
Она садится на постели, проводит рукой по спутанным волосам и натыкается взглядом в приоткрытое окно, в котором сверкает глубокое небо. Прохладно. Китнисс подходит к нему, дергает ставню, почти уже закрыв ее, но замирает и делает глубокий вдох. Воздух чистый и свежий, чуть морозный – такой бывает только в те дни, когда зима постепенно, крохотными шажками вступает в свои права.
На светлом одеяле снега чернеют чужие следы.
Китнисс смотрит на них и не двигается, потом качает головой, отмахиваясь, и все-таки щелкает замком, оставляя ночь за окном. Она снова ложится под одеяло, но даже не пытается уснуть – пялится в потолок. А потом резко вскакивает и, сунув ноги в тапочки, бросается вниз по лестнице. Ее сердце стучит как ненормальное, когда она распахивает входную дверь, готовая увидеть его.
На пороге пусто. Китнисс хлопает ресницами и не верит сама себе.
«Как глупо…»
Только когда первое разочарование проходит, она обращает внимание на то, что следы тянутся вокруг крыльца, кольцом уходя за дом. Китнисс накидывает на плечи пальто, натягивает сапоги и выходит в октябрьскую ночь.
Пит сидит на скамейке, прислонившись спиной к стене, и смотрит ввысь. На его волосах и плечах собрались снежинки, поблескивающие подобно тем звездам, что украшают небо. Он слышит, как приближается Китнисс, но не поворачивает головы.
Она присаживается рядом. Ни один не решается прервать тишину.
Они не виделись три бесконечных года. Так много нужно сказать! И так… нечего.
Пит отваживается первым: он косит на Китнисс глаза и протягивает папку, перевязанную тесьмой, которую до этого зажимал под мышкой.
– Я принес это для тебя, – произносит он глухо.
– Что это?
– Открой…
Их пальцы почти соприкасаются, когда Китнисс принимает подарок, но Пит успевает отдернуть руку и наблюдает за тем, как Китнисс развязывает простенький узел. Внутри рисунки: несколько десятков, почти сотня, карандашом и красками, полупрозрачными мазками акварели и уверенным слоем масла, – и на каждом из них портрет девушки, которая стала для него и раем, и адом. На одном она смеется, на втором истекает кровью, на третьем мирно спит, а четвертый снова залит кровью… И так далее, до конца, по кругу, бесконечно.
Руки Китнисс дрожат, она едва не роняет папку на землю, девичьи губы покалывает от немого вопроса, но Пит опережает ее.
– Это все ты, Китнисс, разная ты. Такая, какой я тебя помню, и такая, как мне рассказывали. Много ночей я пытался понять, которая – настоящая, но ничего – я по-прежнему не знаю, кто ты!
– Пит, я… – перебивает его Китнисс, но он не дает ей договорить.
– Нет, просто послушай! – Пит поворачивается, смотрит с горечью и грустью, но не замолкает, будто боится не успеть сказать. – В моей голове все смешалось: правда и ложь, блестящее и блеклое, так много всего, что временами становится страшно. У всего этого общее лишь одно – ты. Бывает, мне кажется, что я все еще люблю тебя, а иногда по-прежнему ненавижу!
Он переводит дыхание, ерошит волосы и снова начинает говорить:
– Если честно, я не знаю, зачем сюда приехал. Там, в Капитолии, у меня теперь есть дом, работа, мирное небо над головой. А здесь – руины пекарни, собственного дома и… снова ты!
Пит поднимается на ноги, начинает ходить взад-вперед, а Китнисс с болью в груди подмечает, что он все еще хромает.
– Ты, ты, ты! Тебя слишком много, Китнисс! И все равно…
– Ты здесь…
Он обреченно кивает.
– Да, сижу на лавке, один, посреди ночи… И… Наверное, не стоило приходить, вообще не стоило возвращаться!
Будто приняв какое-то решение, Пит разворачивается и устремляется прочь. Порыв ветра бьет ему в лицо и оттого на глазах выступают слезы.
– Нет! Пит!
Китнисс бросается за ним, догоняет и врезается в спину, ее руки обхватывают тело Пита сзади и ладошки крепко сцепляются у него на животе.
– Не уходи! – жалобно просит она. – Я ждала тебя, так долго ждала…
Пит не двигается, растерянно смотрит сверху вниз на тонкие женские руки и, не отдавая себе отчета, накрывает их своими ладонями. Ветер и ночь обнимают их, Китнисс всхлипывает, а Пит старается не издать ни звука. Ему страшно остаться. Но и уйти нет сил.
Он поворачивается в ее руках и притягивает Китнисс к себе.
Так и стоят. Оба размышляют об одном: три года это пропасть или шанс начать все сначала?
Этой ночью Китнисс думает о том, что все наладится. Ее мир, похоже, вертится вокруг Пита, а она привыкла думать иначе…
***
***
***
Девятый, четыре месяца спустя
Гейл сидит возле стойки в городском баре и, не мигая, смотрит в свой стакан. Неделя была длинной и тяжелой, впрочем, как и остальные: Гейл работает до полного изнеможения, до состояния, когда только и остается, что придти в квартирку, которую ему выделила кузница, и завалиться спать. Одно радует: заказов у местного мастера хватает, а он, в свою очередь, не стесняется добрую ее половину переложить на своего помощника.
Только воскресенья выбиваются из общего ряда. Выходной. Когда руки не заняты работой, мозги начинают закипать – лезут всякие мысли, сомнения… Тогда он приходит сюда – в гущу народа – и, устроившись поближе к бармену, поглощает одну порцию виски за другой.
Гейл скучает.
«Тоска – противная штука». Он не звонит Китнисс, а она не трогает его. Гейл слышал, что Мелларк все-таки приехал… И каждый раз это добавляет еще несколько порций отравы в его вечернее меню.
Сегодня что-то изменилось. Боль в груди не стала меньше, но первый раз за все время ему уже не хочется напиться до чертиков. Он ведь сильный. Он солдат! А раскис, как тряпичная кукла.