Крайние деревни оказались полностью во власти мятежников, а поселение вокруг Орешка разделилось на два оппозиционных лагеря. Повстанцы оккупировали дальнюю часть города, а граница нейтральной территории пролегла через площадь перед Домом правосудия, на которой из года в год проходила Жатва. Со дня на день начнутся бои, это неизбежно, поскольку напряжение нарастает и требует выхода. Большая часть населения Дистрикта лояльна к Капитолию, поскольку власть всегда была благосклоннее к местным жителям, чем, скажем, к обитателям Двенадцатого. Однако, есть те, кто все же надеется на лучшую жизнь под защитой Тринадцатого.
Меня и Финника пропускают на базу, расположенную внутри Орешка, и мы оба поражаемся тому, как устрашающе могуществен Капитолий на самом деле. Всего несколько ядерных бомб из припрятанных в самых глубоких помещениях могли бы разнести наши родные Дистрикты в щепки, если бы Сноу это зачем-то понадобилось. Длинные аккуратные ряды новеньких планолетов, заполненные до отказа камеры с оружием, лаборатории, оснащенные по последнему слову техники. Мы располагаемся в одной из казарм, но фактически все время проводим в Штабе Орешка, собирая данные о положении врага.
Ночь и следующий день проходят относительно спокойно: планолеты повстанцев, не переставая, кружат вокруг горы, но не доставляют нам серьезного беспокойства. Только к вечеру мятежники начинают обстреливать эскалаторы, ведущие на горные вершины. Сеть «дорожек» для подачи камня сотрясается под натиском ударяющихся бомб, и местные командиры, наконец, дают команду открыть встречный огонь.
Внутри, в помещениях до отказа заполненных миротворцами, нарастает паника. Воют сирены. Освещение начинает барахлить: лампы то тухнут совсем, то загораются неровным, мигающим, светом, чтобы вскоре потухнуть вновь. Я чувствую на языке пыль, заполнившую воздух, и понимаю, что несокрушимый Орешек может не устоять и похоронить в своих недрах тех, кто не успеет выбраться.
– Срочная эвакуация! – командую я, но главный миротворец, насколько я помню, его зовут Крэйг, не обращает на меня ни малейшего внимания. – Нужно поднять вверх планолеты! – ору я до хрипоты, и несколько человек поворачиваются на мой голос, тревожно переглядываясь.
Финник поддерживает меня, и мы пускаемся бегом от командного Штаба, направляясь на взлетную площадку, и созывая по пути всех, до кого можем докричаться – полагаю, времени остается с каждой секундой все меньше и меньше. Кое-где начинаются пожары, и несчастные раненные кричат, подпитывая общий страх и сея ужас. Я чувствую, как кожу то и дело неприятно жжет, когда я оказываюсь поблизости от открытого огня. В глазах Финника отражается мой собственный страх, едва прикрытый решимостью выбраться отсюда.
Под нашим с Одейром руководством те, кто все-таки ослушался Крейга и хочет спасти свою жизнь, устремляются к летательным аппаратам, рассаживаясь по местам. Я едва слышу сам себя: гул от сотни взревевших двигателей и доносящиеся до меня вопли людей оглушают, но все-таки ору, срывая голос, созывая последних людей на борт.
Планолеты взмывают воздух и, покружившись, вырываются из еще распахнутых ворот. Мой планолет последний, и я чувствую, как нас подбрасывает от взрывной волны, сбивая с курса, когда происходит взрыв в одной из отработанных шахт. Несмотря на то, что я пристегнут ремнями, я больно ударяюсь головой о спинку сидения, и из моего горла вырывается стон. По лицу стекают капли грязного пота.
Из закопченного окна планолета я вижу людей: падающих, толкающихся и словно муравьи карабкающихся вдоль склонов, недалеко от входов. До моих ушей доносятся их вопли, и сердце бьется, как сумасшедшее: могу ли я чем-то помочь этим людям?
Целыми участками горная порода начинает рушиться, сползая вниз и сметая все на своем пути. Тонны камней, грязи и мелкой шахтовой выработки устремляются к входам в шахту, заваливая их и блокируя внутри тех, кто не успел выбраться.
К небу вздымаются облака пыли и гравия, такие густые, что я перестаю различать что-либо в своем окне. Громы взрывов еще раздаются где-то внутри горы, а я понимаю – сотни людей похоронены в Орешке заживо. Гробница захлопнулась, чтобы не выпустить своих жертв.
Остатки военно-воздушных сил Капитолия приземляются на соседней горе – огромной, насколько позволяет видеть вечерняя темнота, территории, и выжившие командиры, в том числе и я с Финником, устремляются наружу, собирая срочный совет. Кто-то предлагает вернуться и попытаться спасти тех, кто остался. Но глядя вдаль на полыхающую, словно факел, и раскаленную до красна от горящего угля гору, я понимаю, что спасать фактически некого. Во мне закипает ярость, подпитываемая болью от творящейся несправедливости. Разве то, что случилось, оправдывает великую цель повстанцев? «Такой» должна быть свобода от власти Капитолия?
Мастерс, один из миротворцев, объявивший себя главным среди уцелевшей армии, предлагает в экстренном порядке нанести удар по притаившимся мятежникам, пока те поглощены сладостью своей победы. Несколько миротворцев поворачиваются ко мне, словно, ожидая моего приказа, и я уверенно киваю, повинуясь открывшейся мне жажде мщения. Те, кто продолжают кричать от боли на склонах Орешка; те, кто оказался погребенным в недрах горы, и те, кто никогда не дождется своих отцов, братьев и мужей домой… Ради всех этих людей, убитых из-за неясной цели «стать свободными», я принимаю решение наступать.
Уже через час остатки армии Капитолия, даже сейчас достаточно внушительные в своих размерах, оказываются на подступах к площади у Дома правосудия, пробираясь между домами и собираясь уничтожить каждого мятежника, который попадется нам на пути. Я лихорадочно соображаю, что где-то среди повстанцев притаилась и Сойка-пересмешница – та, которая, хладнокровно убила мою семью и отдала приказ о нападении на Орешек.
Кругом стоит грохот артиллерии, а пулеметы выпускают одну очередь за другой, когда миротворцы стараются пробраться ближе к площади. Я издалека вижу свет прожекторов, зажегшихся над будущим местом схватки. Фасад Дома правосудия, его верхняя часть, открывается моему взору, когда до площади остается еще много метров. Я бегу наравне с другими военными, подгоняемый пылом в крови и жаждой расправы с общим врагом.
Внезапно меня оглушает знакомый голос, доносящийся как будто с самих небес.
– Люди Второго дистрикта, это Китнисс Эвердин говорит с вами со ступеней Дома правосудия…
Липкий страх сжимает душу, и я замедляю бег, отчего получаю несколько чувствительных толчков со стороны тех, кто не ожидал моей остановки. Голос Сойки эхом отдается в моем мозгу, парализуя, как убойная доза морфлинга.
– Ты в порядке? – кричит мне оказавшийся рядом Одейр.
Я смотрю на него глазами полными ужаса, но все-таки киваю и, переборов себя, бросаюсь вслед за остальными. Поворачиваю за угол, и снова торможу, как вкопанный. Два огромных экрана транслируют изображение Китнисс, стоящей в отдалении. Экраны, Китнисс… Я словно вновь оказываюсь в камере пыток и чувствую, как мои кости ломаются одна за другой.
На этот раз страх, охвативший меня, слишком велик. Финнику даже приходится врезать мне по лицу, чтобы я пришел в себя. Я оглядываюсь вокруг, пытаясь поверить в то, что я не связан по рукам и ногам, а вокруг нет людей в белых халатах, которые бы вкалывали мне яд.
Однако то, что окружает меня, выглядит не намного приятнее. Ночной воздух пропитан стонами раненных и звуками непрекращающихся выстрелов. Несколько прожекторов оказываются разбитыми, отчего площадь погружается в полумрак. В паре зданий по периметру бушуют пожары, и это только освежает мои воспоминания о гибели родных. Мой отец, мать и братья сгорели заживо, так же как и люди, которые сегодня не смогли выбраться из Орешка.
Я резко поворачиваюсь и бегу прямо к ступеням Дома правосудия, пробиваясь сквозь толпу. Смутно слышу Финника, окрикивающего меня, но не останавливаюсь ни на мгновение: найти Сойку и уничтожить! Мои руки судорожно сжимают пистолет, а кровь в венах пульсирует, превратившись в раскаленную плазму.
Ненавижу. Презираю. Убью.
Китнисс замечает меня, когда миротворцы и повстанцы расступаются, образуя полукруг. Ее глаза расширяются от удивления, и она бросается ко мне, выкрикивая во весь голос:
– Остановитесь! Прекратите огонь!
Ее слова разносятся над площадью, усиливаемые микрофоном, закрепленным на груди. Она практически касается меня, когда я поднимаю руку с оружием, и блестящий ствол упирается в ее грудь.
Я вижу, как Сойка испугалась. Не ожидала, что я сумею добраться до нее? Она чувствует запах собственной смерти, витающий в воздухе и опьяняющий меня?
Китнисс отступает назад на несколько шагов и поднимает лук над головой, вероятно желая показать мне, что она не опасна. Ловкий ход, но со мной он уже не пройдет: я знаю, какова истинная натура девушки, стоящей передо мной. Я помню, сколько боли она мне принесла. Я все еще вижу перед глазами пылающие склоны Орешка и слышу крики умирающих по ее милости людей.
– Пит, – шепчет она мое имя, вглядываясь мне в глаза. Китнисс пытается выглядеть обеспокоенной, но кому как не мне знать, насколько великая актриса передо мной.
– Назови хоть одну причину, почему я не должен застрелить тебя прямо сейчас? – отчетливо спрашиваю я, вкладывая в свои слова всю ненависть, на которую только способен.
Весь мир уходит на задний план. Я не замечаю больше никого вокруг: нет двух армий сошедшихся на небольшой площади, нет далеких звуков взрывов, все еще повторяющихся на пылающей горе. Существуем только я, поглощенный ненавистью, и девушка с серыми глазами, которой я желаю смерти.
– Не могу, – еле слышно шепчет Китнисс, часто моргая, словно силится не заплакать.
Ее лицо искажено ужасом и неверием, как будто до Сойки не доходит истинная угроза, исходящая от меня. Моя рука с оружием не дрожит, хотя меня самого колотит от напряжения. Лицемерка, лгунья. Как ей удается стоять сейчас передо мной и выглядеть такой искренней, словно я что-то значу для нее?
– Ты можешь убить меня, Пит, – произносит она дрожащим голосом, – но я должна сказать тебе… Я люблю тебя, – выдыхает Китнисс, и на ее щеке блестит слеза, к которой присоединяется еще одна, и еще. Слезы градом стекают по лицу той, которую я когда-то любил, но все что я чувствую сейчас – презрение и ярость.
– Ты больше не проведешь меня! – выкрикиваю я, отщелкивая затвор пистолета.
Я уже готов пустить пулю в ее сердце, но боковым зрением замечаю движение с правой стороны. Мгновение, и я узнаю Хоторна, который бросается на помощь Сойке. Остатки разума покидают меня, а жгучая смесь ревности, страха и отвращения порабощает. Дернувшись в сторону, я нажимаю на курок и будто в замедленной съемке наблюдаю, как пуля вылетает из дула и, разрезая воздух, со свистом летит в сторону охотника. Никто не успевает сориентироваться, когда его плоть разрывается от металла входящего в тело. Снаряд поражает соперника в живот, и тот падает назад, истекая кровью.
– Нет! – истошно кричит Китнисс, бросаясь к окровавленному телу. Она забывает про собственную безопасность, про то, что оружие все еще в моей руке. Все, что ее волнует – жизнь любовника, которую я, надеюсь, оборвал.
Рыдая, она притягивает Гейла к себе, пытается зажать рану и остановить кровь. Чуда не происходит, и Хоторну не становится лучше: из его горла вырываются приглушенные булькающие звуки, но постепенно он затихает совсем.
Руки и лицо Китнисс заляпаны кровью охотника, когда она поворачивается ко мне, бросаясь с кулаками. Я снова возвожу курок, собираясь добить и ее, но чьи-то крепкие руки обхватывают меня сзади, выбивая пистолет. Я борюсь, надеясь скинуть с себя того, кто пытается помешать моей справедливой мести, но, вероятно, я слишком взволнован, а мой противник, наоборот, очень силен.
– Она нужна тебе живой! – кричит Финник, выкручивая мне руки, и ногой отталкивая в сторону упавшее оружие.
– Убить! – ору я, колотя локтями, куда ни попадя, лишь бы разомкнуть кольцо рук, удерживающих меня, но Одейр побеждает, и я сдаюсь.
Финник оттаскивает меня в сторону, а несколько миротворцев бросаются к Китнисс, хватая ее и связывая по рукам. Сойка-пересмешница попалась, и я самолично опалю крылья этой птице.
========== Глава 14 ==========
Комментарий к Глава 14
включена публичная бета!
заметили ошибку? сообщите мне об этом:)
Вдыхаю запах гари, смешанный с пылью и тошнотворным ароматом свежей крови. Вокруг полумрак: лампы в этой части Дома правосудия разбиты, и лишь слабый свет уличного фонаря проникает через зияющие глазницы окон.
Я сижу на полу, прислонившись к стене. Неловко шевелю ногой, и из-под ботинка сразу же доносится скрежет битого стекла вперемешку с шелестом полуистлевшей бумаги. Различаю шаги справа от себя и поднимаю голову. Финник. Напарник подходит ко мне, садится рядом и молчит. Вероятно, его тоже беспокоит то, как скажется на дальнейшем ходе войны сегодняшняя ночь. Сотни приверженцев Капитолия погибли в Орешке. Сойка схвачена. Ее ближайший соратник и любовник при смерти. Без своих символов и после хладнокровной расправы над жителями Второго повстанцам будет сложно продолжать играть в «невинных овечек».
Новый главный миротворец по имени Мастерс возникает в дверном проеме, но не проходит в комнату, где нашли приют Одейр и я.
– Доброй половине мятежников удалось скрыться пока шли бои на площади и подступах к ней, – говорит Мастерс и замолкает. Мы тоже молчим.
Он уже разворачивается, собираясь уйти, но внезапно замирает и, повернув голову в нашу сторону, добавляет:
– Гейл Хоторн жив, но ему нужна медицинская помощь. Переправить его в обычную больницу или будут особые распоряжения?
Я сглатываю, прикрывая глаза рукой. Приступ отступил, но я и в обычном состоянии не жалею о том, что подстрелил охотника. Это плата за его предательство и ложь, как мне кажется. Однако сейчас вопрос стоит иначе – «особое распоряжение» подразумевает два варианта.
Первый – капитолийский Центр регенерации, где я сам побывал уже дважды. Сутки в руках местных врачей, и на Гейле не останется ни царапины.
Второй вариант… И Хоторна больше никто не увидит. Его уничтожат и заметут следы. Пока я искал компромат на Сноу, то столкнулся с несколькими такими «чудесными исчезновениями»: был человек и вдруг его не стало.
Прислушиваюсь к своим ощущениям. Расстанься Гейл с жизнью сразу – от моего выстрела – в этом была бы справедливость, но сейчас… Приказать убить его… Низко. И мерзко. А что с Центром регенерации? Позволить Хоторну наслаждаться жизнью и не знать боли, после ада, через который я прошел из-за того, как он тогда – на взлетной площадке – бросил меня в руках миротворцев? Нет, пожалуй, этого мой соперник тоже не заслуживает.
– Обычной больницы, думаю, хватит, – отвечаю я спустя время. Мастерс кивает и уходит прочь.
Одейр по-прежнему сидит рядом, только теперь я чувствую на себе его пронзительный взгляд. Мне неуютно, будто кто-то пытается копаться у меня в голове. Поджимаю губы и сижу, уставившись в одну точку на полу.
– Что это было? – спрашивает, наконец, Финник, и я без подсказок понимаю, что именно его интересует.
Приступ.
Я никогда не обсуждал с Одейром мои новые чувства Китнисс и я даже не знаю, посвящал ли его Сноу в курс дела. Финник без лишних слов принял тот факт, что у меня есть свои причины помогать Капитолию в борьбе с мятежниками и больше не лез в это. До настоящего момента.
– Сложно объяснить, – расплывчато отвечаю я.
– А ты попробуй, – не отступает Победитель, – нам, похоже, сегодня некуда больше торопиться.
Тяжело вздыхаю и упорно молчу. Не потому, что не доверяю Одейру, я просто не представляю, как объяснить все, что произошло.
– Можешь начать с того, почему ты приставил дуло своего пистолета к груди любимой девушки? – предлагает Финник, а меня передергивает от слова «любимой».
– Я не люблю ее! – вырывается у меня раздраженно.
Мой собеседник выглядит удивленным, так что я вынужден пояснить: