Больше нет ничего этого.
Даже те деревья давно спилили, умерли тени. И нет низких потолков, маленькой табуреточки, старого телевизора, нервных часов тикки-так, и нет большого сердца, стучавшего совсем рядом. И то, что казалось таким прочным, таким плотным, таким тяжелым, исчезло навсегда, и в ладонях моих пустота.
И вот она я -- стою посреди улицы, и снежинки, и лепестки, и люди мечутся вокруг меня, опускаются на землю и взмывают вверх, и я стою наедине с ветром, потому что он, не имеющий тела, оказался прочней всего. И он смеется, и говорит: "А помнишь, как ты от меня пряталась?" И верно, смешно. И я большая девочка, весь мир -- мой. Нет никаких стен, в любую сторону открывается свобода. Разве это не то, что тебе нужно? Хочешь -- волю свою яви, хочешь -- отдайся течению. Никто не остановит, не сдержит. Некого бояться -- никто не ищет тебя, потому что ты никому не нужна.
Ты уже сделала то, что сделала. Обменяла живое сердце на кусок льда. И что там еще -- новенькие коньки? Весь мир в придачу?
На кой черт? Ты же не умеешь кататься на коньках! Едва стоишь, уже коленки сбиты до крови -- что ты наделала? Куда тебе ехать?
А горячее твое тело сжимает кусок льда в груди, сжимает так, что адски больно всему твоему живому телу -- глупая, разве ты не знаешь, что изо льда надо состоять целиком -- чтобы выжить? Разве не леденели до боли твои ладошки, когда ты лепила снежки без варежек -- когда-то тогда, в детстве? Леденели, но никогда не становились льдом...
И вот ты стоишь посреди улицы -- и весь мир твой. Почему же ты его ненавидишь?
Ничье сердце не бьется ради тебя. Даже в твоей собственной груди кусок льда. Тает. Пусть тает. Вытекает. Когда-нибудь останется лишь пустота. И будет уже не больно. И не холодно. Будет лишь тьма.
Когда растает лед, ты уйдешь в ту пустоту, что у тебя внутри.
Тьма заполняет мир вокруг, тьма клубится в низинах, поднимается снизу вверх, к небу, заволакивая солнце.
И только тогда ты понимаешь, что все-таки в тебе осталась искра благодарности -- за то, что ноги твои на чем-то стоят. И шаг за шагом ты идешь во тьме, непонятно куда и зачем, идешь и идешь, уже не думая о свете, просто идешь, потому что боишься, что и то, что имеется, отнимется у тебя, эта почва под ногами отнимется -- и ты полетишь в бездну, куда-то туда, куда уже упали тысячи и тысячи таких же, как ты, ныне забытых.
Катька пришла к нам жить посреди зимы. Ушла от мужа. Она опять что-то там заикнулась про прописку -- а он ей в нос. И потом еще и еще. Сильно избил. Она пришла ночью к нам, рыдала в голос. Ужасная ночь. Я не смогла уснуть до утра. Прятала голову под подушку -- но все равно не могла уснуть. Сперва Катька билась в истерике, потом взвизгивала, пока мать обрабатывала ее ссадины, потом вдруг неожиданно зарыдал Кирилл, до этого вообще никак себя не проявлявший, видимо, до него только сейчас дошло. Как будто ему открылось, как необъятна скорбь человеческая -- и он возопил. А через пару недель к нему пришла медсестра, которая должна была сделать укол (прививку?) -- и он снова орал так, как будто его живьем засунули в камнедробилку. Если бы я не была уверена, что там всего лишь медсестра -- я бы решила: его убивают. Но его не убивали. Если те, кого убивают, орут еще страшнее, то насколько же кромешная глухота внутри тех, кто убивает -- раз они слышат и им все равно. Раз в них не откликается.
В ночь пришествия Катьки я не выглянула из своей комнаты. Так и пролежала до утра, затаившись. Я понимала, что вряд ли Катьке хочется, чтоб я видела ее разбитое лицо. По крайней мере мне на ее месте не хотелось бы, чтоб на меня глазели. И когда от воплей Кирилла у меня лопались барабанные перепонки -- я тоже не вышла из комнаты. Мне не хотелось, чтобы Катька при мне смущалась из-за своего буйного ребенка. Чтоб извинялась и все такое. Мне это было не нужно.
Теперь Катька и Кирилл жили с нами. Стало теснее.
Коля начал ходить на секцию бокса. Быть может, хотел поколотить Катькиного мужа. А быть может, зомби из сна. А быть может, всех и сразу.
Кое-что изменилось и у меня.
Я завела кошку. Кошку звали Люська. Как мою бабушку и меня. Кошка была юна. Совсем котенок. Огромные глаза и уши. Она сидела на улице. Другие коты тоже сидели там. Они были на самом деле другие. Они знали жизнь, а Люська -- не очень. И когда на улице появился мужик, державший на поводке большую собаку, все остальные кошки бросились врассыпную -- а Люська осталась на месте. И так же смотрела большими глазами. На большую собаку, которая подошла ее обнюхать.
-- Ты что за чудо? -- удивился мужчина. -- Почему не боишься?
Кошка Люська не знала ответа на этот вопрос, как и на множество других. Возможно, она верила, что она самый замечательный в мире котенок и поэтому никто ее не съест.
Мужчина спрятал ее за пазуху и отнес домой.
Потом его жена дала в Интернете объявление: отдается котенок, маленький, глупый, нездешний.
Ну а я взяла его и нарекла Люськой. В честь бабушки и себя. Чтобы высказать все -- и бабушке, и себе, и этой мелкой серунье по углам. Я выкинула старый системник -- кошка в нем нагадила. Выкинула свою подушку -- ее постигла та же участь. Потом я перебрала вещи в шкафу и выкинула половину -- тут Люська уже ни при чем, мне просто понравилось выкидывать. Люська скакала счастливым бесенком, а я паковала шмотки в мешки и носила на помойку. Я едва смогла остановиться -- и если бы не остановилась, то, пожалуй, вынесла бы на помойку саму себя. Думаю, Люська бы не возражала.
Я налила во все углы духов -- сильные запахи должны были отучить кошку гадить в этих местах. Атмосфера в комнате стала еще более психоделичной. Перед глазами плавали цветные круги.
Люська съела шкурку от колбасы, и ее пробрал понос. Теперь она гадила на бегу. Говняные дорожки подозрительно напоминали мой жизненный путь. Я носилась за ней с тряпкой и ругательствами. Люська забивалась за холодильник и зыркала на меня глазищами.
Я купила ей хороший корм и наполнитель для лотка. Я старалась. Люська поела нового корма -- и наложила две кучки: в углу, благоухающем духами, и неподалеку от лотка. И это последнее меня окончательно взбесило. Она как бы сказала: я знаю, господи, что ты есть, но срала я на твои заповеди.
Но погоди же -- я умею метать громы и молнии. Я могуча. Образ и подобие мое, гнусная мелкая Люська, ты сама напросилась.
Я схватила кошку за шкирку. Посадила в лоток. Придавала к земле.
-- Послушай меня, бестолочь! Ты будешь срать здесь -- или будешь срать на улице. Где дождь, стаи бродячих собак и детей-дебилов. Понимаешь меня? Понимаешь меня, сука?
Кошка рванулась, попытавшись освободиться, и я окончательно озверела.
-- Не понимаешь? Тогда я еще раз тебе говорю: срать сюда, падла. Срать -- сюда. Остальное -- где хочешь. Поняла? Ты не особенная. Ты не имеешь права срать где попало. Еще одна кучу наложишь -- и я тебя убью. Удавлю вот этими руками. И зарою в этом лотке. Никто тебе не поможет, поняла.
Кошка прижала уши и смотрела на меня огромными, полными отчаяния глазами. Ей хотелось жить. Она молилась.
Впервые в жизни мои слова подействовали на живое существо -- и напугали это живое существо до смерти.
-- Ну давай, рой. Рой, я тебе сказала! -- свободной рукой я отчаянно принялась рыть наполнитель.
Кошка ошарашенно смотрела на меня. Затем вдруг наложила небольшую кучку -- вырвалась из рук и пулей метнулась за холодильник.
-- А зарыть? -- устало спросила я.
Из темноты на меня смотрели большие печальные глаза.
Я сама зарыла кошачье говно и пошла спать.
Ночью Люська пришла ко мне. Я лежала на правом боку, правая нога вытянута, а левая чуть согнута -- и кошка забралась в эту пещерку, где свернулась клубком и заснула.
Назавтра она так усердно зарывала говно в лотке, что крошки наполнителя летели во все стороны. Люська-экскаватор старалась изо всех сил. Во мне с тем же остервенением, что и Люська в лотке, рылась совесть. Когда кошка отодрала кусок обоев и перегрызла провод от наушников, я просто махнула рукой -- хрен с ними, надо же животному как-то отрываться. А то ведь еще вопрос: как лучше жить -- в тепле, но с хозяйкой, которая вечно на тебя орет, или на улице, где холодно-голодно, но зато делай что хочешь. Между прочим, человек запросто выбрал бы второй вариант. Вот я же выбрала. Ведь могла бы жить с мамой -- надо было просто научиться гадить в лоток.
Человеком все же быть лучше, чем кошкой. Хотя иметь такую трогательную мордаху, как у Люськи, я бы не отказалась. Может, тогда бы меня больше любили.
Катька тоже мучилась педагогикой. Кирилл немилосердно тупил. Каждый вечер они делали домашнее задание. И каждый, абсолютно каждый вечер заканчивался у них приблизительно одинаково.
-- На одной полке было три книги, а на другой -- семь. Сколько книг надо переставить со второй полки на первую, чтобы книг стало поровну? -- читала Катька вслух.
Условия задачи не давали Кириллу шансов. Это было неподъемно. Он задумывался и изрекал:
-- Четыре.
-- Что -- четыре?
-- Взять четыре книги. На первую полку. Тогда на обеих полках будет по восемь книг.
-- Откуда ты возьмешь эти четыре книги?
-- Откуда-нибудь.
-- Нет! В задаче нет никакого откуда-нибудь! Кирилл, у тебя есть только две полки -- и надо, чтоб на обеих было одинаково, понимаешь? Тебе надо взять со второй полки книги и переставить на первую! Сколько ты возьмешь?
-- Четыре.
-- Да почему четыре? Почему четыре, черт тебя побери!
-- Четыре.
-- Вот смотри, я рисую книги, вот они -- три на одной полке и пять на другой, сколько мне надо взять отсюда, чтобы было одинаково и здесь, и здесь? Ну!!!
-- Четыре.
-- Кирилл, ты дебил? Ты меня слушаешь вообще? Скажи, а?
Молчание.
-- ТЫ СЛУШАЕШЬ МЕНЯ???
-- Слушаю, слушаю... -- Сдавленные рыдания.
-- А ну не реви. Сколько останется книг, когда ты уберешь четыре со второй полки?
-- Три.
-- А сколько будет на первой полке, если ты добавишь на нее четыре книги?
-- Семь.
-- Ну так и где тут равное количество? Где, я тебя спрашиваю, придурок?
-- Надо просто эти четыре книги выкинуть.
-- Нет!!! Нельзя!!! Нельзя выкидывать!!! Слушай меня, идиот: нельзя ничего выкидывать! Нельзя ничего брать откуда-то еще! Просто переставить книги!
Кирилл рыдал в голос. Книг было то слишком много, то слишком мало. Они не хотели уравниваться, как количество бед и радостей в жизни.
-- Вот. Смотри. Берем две книги со второй полки. Две. Переставляем их на первую. Ну? Пересчитай теперь, сколько стало книг на первой полке.
-- Один, два... пять.
-- А на второй?
-- Пять...
-- Понял теперь?
Видимо, Кирилл кивнул головой.
-- Ну слава богу... так какой ответ пишем?
Я затаила дыхание и скрестила пальцы.
-- Пять.
Дальше начиналось неописуемое. Катька вопила дурным голосом, Кирилл вторил ей, книги падали с полок, а мы с Люськой думали, что быть тупым ребенком -- это очень нелегко. Мы обе через это прошли в свое время.
На ночь Кирилл рассказывал маме сказки. Катька сказок не знала -- зато знала жизнь, так что была не такой уж плохой матерью. Я знала, что они засыпают в обнимку.
Пришло письмо от сестренки. Она теперь очень высокая, почти модельного роста, барышня с длинными, мягкими светло-русыми волосами и совсем детскими голубыми глазами. Под каждой фотографией во Вконтакте множество лайков и коммментариев "красотка!". Я и сама там отмечаюсь иногда из вежливости.
Привет, Люда, ты там как? У меня через месяц свадьба, приедешь?
Ух ты! А он кто?
Зай :))) Рост 180, блондин, глаза зеленые, автослесарь.
А чего так быстро со свадьбой-то?
Ну-у... догадайся.
Ребенка ждешь?
Раскусила :)))
Совет да любовь. Я вряд ли смогу приехать. А маму мою звали?
Звали, но она, наверно, не придет... не обижайся, но она у тебя, похоже, совсем поехала .
В смысле?
Начала мне выговаривать, ну-у... пост, нельзя свадьбу играть... а мы ждать не можем, сама понимаешь...
Не бери в голову. Это же моя мама. А как твои?
Как обычно. Ругаются. Отец на пенсии, мама работает еще. Отец выпивает иногда. Мама его все пилит, что баба у него какая-то есть. Хотя какая там баба -- он из дому выходит то лько мусор вынести. Ну , кто-то был когда-то, а может, и не раз -- я все детство помню, как они скандалили, но теперь он уже старый. Кому он нужен? А у мамы ноги от е кают сильно. И спина болит.
Лекарств каких передать? Если кто ехать будет из знакомых. Танька, например. Помнишь ее?
Помню, да, такая сутулая, в черном. Слушай, я не знаю, я еще у родителей спрошу. Спасибо. Они тебя всегда вспоминают хорошо. Ты очень веселая и забавная была маленькой. Думали, ты будешь какой-то знаменитостью, когда вырастешь. Все время мне тебя в пример ставили.
Ничего, теперь мне тебя будут в пример ставить.
Ладно, я пойду, мы с Заем в кино идем.
Всем приветы.
Ну , пока. Целую :)))
Это был позор позоров и стыд стыдов. Сестра выходит замуж, а мне достать бы денег на билет -- не то что на подарок.
Вот капец-то.
Я вспомнила дядю и тетю тогда, в молодости, нужно ли было им, чтоб я им что-то дарила? Нет, это они дарили мне -- свет своей влюбленности, радостности. И во что все превратилось?
Но в этот вечер обстоятельства словно сговорились меня доконать.
Сообщение от Майки. На аватарке -- девушка с коротко стриженными каштановыми волосами и широкой, профессиональной улыбкой. Майка -- стоматолог, ей полагается белозубо улыбаться. Но в моем воображении она постоянно кривляется и в носу у нее поблескивает сережка. Я знаю, что она ее носит иногда, не на работу.
Как дела? Чего не пишешь?
Боюсь ревности твоей девушки.
Блин, не смешно, она от меня ушла месяц назад.
Черт, прости.
Ладно.
Правда, прости. И что не пишу прости. Просто ничего хорошего не могу написать. Не нравится мне все это.
Мне оно вообще никогда не нравилось. Ничего не нравилось. за исключением некоторых девочек...
Блин...
Да не бери в голову. Все это так. Ты не виновата, что такая, как есть, и я не виновата. Я тут немножко пью и пишу стихи. Вот, например:
Что сказать мне о жизни? Что оказалась шнягой.
С каждым лузером чувствую солидарность;
Этот мир посылает всех на хуй.
Не нужны ему ни ненависть, ни благодарность.
Ну ты поэт!
А то!
И философ.
Захвалила прямо.
Тебе не одиноко там? Приезжай, если что.
А ты не боишься меня к себе пускать-то, вдруг приставать начну?
Врежу тебе тогда.
Ой, не м огу, врежет она... Вот еще стиш :
Кто в п е р вые в жизни любит,
пусть несчастен, все ж он бог,
Ну а кто вторично любит,
И несчастен, тот дурак.
Если ж в третий раз с любовью
Мимо кассы пролетел,
То тогда среди дебилов
Ты первейший рекордсмен.
По-моему, это ты про меня.
Про меня.
Н ет, про меня.
Про нас, короче.
А ты что-нибудь пишешь?
Иногда.
Ты здорово писала когда-то...
Это тебе так казалось.
И кажется.
Спасибо.
Я до сих пор думаю всякий раз, когда мимо "скорая" с мигалкой пролетает, ангел смерти в этот раз поступил по правилам или нет?
Но добила меня Танька.
Друже, это ты, что ли? ( Прикреплено ф ото книги. На ней название одного из моих рассказов. Но -- не моя фамилия автора. )
Нет, не я.
А я думала, может, ты взяла другой псевдоним. Но , думаю, странно, Людка вряд л и бы стала бы держать в тайне , что ее напечатали. Я еще пару разворотов сфоткала. Прислать?
Давай.
Я с замиранием сердца прочла текст. Это не плагиат. Просто моя идея, развернутая до размеров романа. И боже, какие глупые, пошлые шутки!