– А матушку – босую по снегу – в полон увели…
– Ну, нет…
Славко внезапно сжал кулаки и бросился назад к веси.
– Стой, ты куда? – только и успела крикнуть ему вслед Милуша.
– Я только туда и обратно! – обернувшись, успокоил ее Славко, но издали, из-за снежной пелены метели, донеслось его затихающее: – Проща-а-ай!..
– Вот оглашенный! – покачала головой статная. – Весь в отца! Тот ведь перед смертью все таки успел ножом до лица хана дотянуться. С тех пор, говорят, тот серебряную маску на лице носит да шепелявит – словно змея шипит!
– Но мы же ведь прятаться – в лес идем! – простонала, цепляясь за последнюю надежду, Милуша.
– Э-э, милая! Хан Белдуз, если захочет, и на дне моря разыщет, так что прощайся лучше со своим сыночком и… меня прости! – поклонилась худая женщина.
– И меня! – вслед за ней попросила высокая. – Я ведь тебе все время завидовала!
Несколько минут Милуша шла, пытаясь постигнуть, если не сердцем, то хотя бы умом услышанное, с каждым шагом все крепче и крепче прижимая к себе сына. Вдруг она увидела темневшую справа от протоптанной тропы лисью нору и метнулась к ней.
– Гав! Гав! Гав! – опускаясь на колени, по-собачьи залаяла она и по самое плечо засунула в нору руку.
– Что это с ней?
– В уме повредилась девка? – забеспокоились женщины.
Но Милуша, судя по всему, прекрасно соображала, что делает.
– Пустая! – с облегчением выдохнула она и, поцеловав крепко спящего сына, бережно вложила его в лисью нору, стараясь засунуть как можно глубже.
Затем широко перекрестила темное отверстие и, разогнувшись, умоляюще крикнула:
– Родимые! Если кто останется жив, запомните это место! Спасите его!
– Что она делает?! – в ужасе вскричала худая женщина.
Но статная остановила ее:
– Не мешай, может, хоть так, да спасет сына!
Женщины подхватили рыдающую Милушу под руки, и она, беспрестанно оглядываясь назад, побрела вместе с ними к совсем уже близкому лесу…
Бормоча: «Отца – саблями, а потом – копьями… мамку – босиком по снегу…», Славко ворвался в свою землянку и, не зажигая лучины, на ощупь принялся рыться по всем углам.
– Да куда ж он запропастился? Милуша что ли его нашла? – только и слышался отовсюду его едва не плачущий от нетерпеливой досады голос.
Убогое Славкино жилище никак не походило на землянку, в которой жила семья кузнеца.
Печь, в которой его когда-то спрятала от половцев родная мать, давно пришла в негодность, и он топил здесь по-черному – просто разводя костер на полу, а потом выветривая дым и плотно закрывая дверь. Полы были земляные. Впрочем, лежанка с наброшенной на нее овчинной шкурой, стол и скамья – тоже! Из всей посуды были только две-три потресканные глиняные миски, старая кружка, да обгрызанная по краям ложка, которую еще отец сделал из липовой баклуши. Много ли ему одному надо?
С тех пор как Милуша первый раз зашла к нему за чем-то и увидела, в какой грязи и нищете живет он один, без родителей, она, как могла, стала помогать ему. Протапливала землянку, пока его не было. Кормила, за что ее вскоре стали звать его второй матерью.
Убиралась тут…
Вот этих ее приборок он сейчас как раз и боялся.
Искал-то ведь он не какую-нибудь детскую забаву, а настоящий охотничий нож. Тот самый – отцовский! Найди его однажды Милуша, конечно, сразу бы отдала мужу, с просьбой сохранить, покуда он вырастет.
Вот Славко и перепрятывал его раз за разом. Каждый раз в новое место. И теперь, как назло, в самый нужный момент никак не мог найти его!..
Неужто Милуша и впрямь нашла его?
Да нет!
Вот он!
Славко достал наконец из напольной щели полуразвалившейся глинобитной печи нож. Он ощупал его костяную, сделанную под крепкую мужскую ладонь, рукоять, погладил широкое лезвие, с желобом для стока крови, и с облегчением опустился на скамью.
Длинная была эта скамья. Видать, отец с матерью, строя землянку, желали, чтобы много у них было детей.
Да всему помешали половцы.
Вон – на ноже – несколько глубоких зарубин, не иначе следы от тех самых их сабель…
– Ну, все, хан Белдуз! – клятвенно прижимая к груди нож, прошептал Славко. – Теперь погоди у меня, хан Ласка!
Половина дела была сделана. Нож был у него в руках. Теперь оставалось только придумать, как дотянуться им до самого сердца Белдуза. Нож длинный – три раза достать 12 хватит!
«Нет! – вдруг покачал головой, вспоминая крепкие доспехи осторожного хана, Славко. – В грудь его не ударишь. Зато горло… горло у него приоткрыто – вот куда надо метить!»
Славко, тренируясь, дотронулся до себя ножом и только тут обнаружил, что его шея до сих пор обвязана ханской плеткой, а рукоятка ее болтается где-то на спине!
Примечающий все на свете, дед Завид, наверное, не успел разглядеть ее в темноте и спешке, а самому ему просто было не до этого!
Славко оглядел костяную, сделанную искусным мастером в виде змеи рукоять, длинную полоску сыромятной кожи. Хотел бросить на пол плеть ненавистного хана да еще и плюнуть на нее. Но, поразмыслив, передумал и обвязал ею полушубок вместо потерянного вместе с налимом пояса. Какой-никакой, а трофей. У степняков, как он слышал, потерять плетку – это пусть не такой большой, как потерять саблю или коня, – но все же позор!
Так как же убить ему хана?
А вот как! Когда он въедет с отрядом в весь, неожиданно выскочить из землянки, броситься на него и воткнуть ему нож в горло: вот так! так! так!
Славко несколько раз яростно ударил ножом в печь и обессиленно опустил руку.
Нет, не пойдет!
Во-первых, как он дотянется до горла сидящего на коне хана?
Во-вторых, тот, что стрелял в него с налимом, и двух шагов сделать не даст – насквозь проткнет своей каленой стрелой.
И, наконец, это уж точно будет последним, остальные не дадут ему добежать до хана, не то чтобы дотянуться до его горла ножом… Отцу – уж на что, говорят, сильный он был, – и то не позволили сделать этого…
Что же тогда делать?…
Может, не выбегать никуда, а встретить его прямо тут? А что? Начнут ведь они обыскивать дома. Он спрячется за дверь – вот так…
Славко встал за дверь и с готовностью выставил перед собой нож.
…И как только половец войдет, р-раз ему в спину, дв-ва! А дальше – одеть его шапку, халат, вскочить на коня и – кто там в темноте разберет – броситься к хану! А там – будь, что будет!
– Нет, тоже не пойдет… – с сожалением покачал головой Славко.
Половец – народ осторожный, русскими печальному опыту хорошо обучен! Он сначала саблей или копьем раз десять проверит, нет ли кого за дверью, и, только убедившись, что там никого нет, войдет в землянку. Они разве что только убитых не трогают…
«Хм-мм… гм-мм… убитых?»
Славко мгновение подумал и стукнул себя кулаком по лбу:
– Вот что делать надо! Притвориться убитым!
Он картинно лег на пол и рукоятью кверху всунул себе под мышку отцовский нож.
– Эх, крови для убедительности не хватает. И зачем я только от ханской отмылся? – вслух пожалел он и ахнул: – А чем клюква не кровь?!
Славко мигом вскочил на ноги и, выскочив из своей землянки, бросился в дом Милуши.
Без нее и малыша здесь было так непривычно и пусто, что он чуть было не заплакал.
Конечно, опытный дед Завид, спрятав людей в сугробах под снегом, сделает все, чтобы им было там даже теплее, чем в землянках, но…
Но времени долго думать об этом у Славки не было.
Он ощупью разыскал в шкафчике под столешницей кринку с клюквой, которую Милуша строго берегла на случай простуды сына, и, отсыпав себе целую пригоршню, а затем, подумав, и другую – последнюю, мысленно попросил у нее прощения за такое воровство…
Надо было спешить.
Половцы могли появиться в любой момент.
И Славко, по привычке плотно закрыв за собой дверь, бегом вернулся в свою землянку.
Здесь он быстро растер у себя по груди раздавленные ягоды и, еще убедительнее изображая из себя убитого человека, разлегся на полу.
Однако время шло, а половцев все не было.
Славко стал мерзнуть.
Тогда он, решив, что всегда успеет распахнуть полушубок, только покрепче запахнул его.
Потом, подумав еще, потянул с лежанки и подстелил под себя овчинную шкуру.
Наконец лег, задумался сам не зная о чем. И даже не заметил, как провалился в глубокий, омутный сон…
Очнулся Славко от звука конского топота.
И – будто не спал.
Одинокий всадник ехал по веси.
Вот он приостановился. Послышался скрип шагов. Тишина. И – снова топот коня, на этот раз явно к его землянке.
Мысль работала быстро и ясно.
Полулесная, полузвериная жизнь с малолетства приучила его самого, как лесного зверя, в любой момент быть в готовности принять решение, отразить внезапный наскок, отстоять свою жизнь.
Вот и теперь он весь напрягся, готовый к броску. Зверек, чистый зверек. Только сердце оставалось человеческим. Не столько страшно, как обидно было умирать Славке.
Одиннадцать лет, да вот двенадцатую зиму прожил, а что хорошего видел в жизни? И главное – чего хорошего сделал в ней?..
Дверь открылась, и в землянке стало немного светлей. Неужели он проспал почти до рассвета?
Потоптавшись на пороге, вошедший человек стал осторожно спускаться по ступенькам вниз.
«Почему он один? – лихорадочно соображал Славко. – Половецкий разведчик?»
Хорошо, если бы это был тот, с глупым лицом.
Но нет, шаги тяжелые. Скорее всего, это стрелок. Или кто-то из других крепких воинов хана.
Темная грузная тень вошла в землянку, подошла, вскрикнула и склонилась над ним.
Славко настолько ушел всем своим существом в то, что должен сейчас сделать, что даже не успел толком удивиться тому, с каких это пор половцы носят русские бороды и знают его по имени.
Он выхватил из-под мышки нож, сделал короткий замах и непременно ударил бы. Но чьято мощная, точно кузнецкие клещи, рука перехватила его руку и без особого труда заставила пальцы выронить нож.
– Фу ты, Славко! Слава Богу, живой! – послышался сверху знакомый бас.
Славко?..
Славко вгляделся в склонившегося над ним человека и, узнавая в нем давнего друга Милушиного мужа, тоже кузнеца, недоверчиво прошептал:
– Онфим? Ты?..
– Я, кто же еще! Ну и напугал ты меня!
– Этим? – слабо удивился, кивая на нож, Славко.
– Да нет, тем, что живой! Ну представь себе сам: лежит покойник с ножом в груди, весь в крови, и вдруг бросается на тебя…
– Да это не кровь – клюква! – сконфуженно пробормотал Славко.
Чтобы окончательно убедиться, что тот не лжет, мужчина провел по красному пятну на груди Славки пальцем, лизнул его и, кисло сморщившись, сплюнул:
– И кого же ты так ждешь?
– Кого-кого, половца, кого же еще? – садясь, огрызнулся Славко.
– То-то, я смотрю, все в Осиновке словно вымерло! – понимающе кивнул Онфим. – Остальные-то хоть успели уйти?
– Да, но…
– А я, понимаешь, – не дослушивая, Онфим стал развязывать свою котомку и выкладывать на стол небольшую кринку, свертки и две монеты, – гостинцы Милуше привез. Муж ее наказал завезти по дороге. Захожу, а их нет. Так вернутся, передай им: вот мед, пряник для сына, пара сребреников, чтоб зерно для муки купить. Ну и, конечно, колечко…
– Постой, Онфим, погоди! – попытался остановить туговатого на ухо кузнеца Славко.
Но тот не унимался:
– Что погоди? Что постой? Тут и для тебя подарок имеется!
– Для м-меня?!
От удивления Славко даже забыл про то главное, о чем хотел сказать Онфиму. Не так часто баловала его жизнь подарками.
– Вот, держи!
Онфим бережно развернул большой узелок платка и протянул Славке кованый бронзовый крестик.
Ожидавший увидеть засапожный нож, который давно обещал выковать ему муж Милуши, Славко раздосадованно засопел. Но, не желая огорчать добродушного Онфима, с деланной улыбкой принял крест.
А тот принялся расхваливать его:
– Настоящий мощевик, любую святыню внутрь вложить можно! Не хуже греческого будет.
Сам Милушин муж сделал!
Славко осторожно положил крест рядом с гостинцами и уже открыл рот, чтоб сообщить наконец Онфиму о Белдузе, но тот заторопился так, что ничего не хотел и слушать:
– Все-все! Мне пора назад, в Переяславль возвращаться! А то, если опоздаю, такое Мономах сотворит…
Было странно слышать это от могучего взрослого человека.
И тем не менее Славко успел крикнуть ему вслед:
– По большой дороге не возвращайся! Там – половцы!
– Где?
– У моста.
– Ладно, объеду! Береженого Бог бережет! Кто хоть на этот раз-то пожаловал?
– Кто-кто! Я тебе в сто сотый раз пытаюсь сказать: хан Белдуз!
Онфим остановился, и лицо его сморщилось так, будто он выпил отравы:
– О Господи! Погоди, постой! Кто?!
– Это я все говорю тебе – постой-погоди! – даже обиделся Славко и, подбежав, прокричал ему в самое ухо: – Хан Ласка! Белдуз!!
– Да не глухой, слышу! – отмахнулся Онфим. – Ты лучше скажи, ваши куда ушли? Где схоронились?!
– В лесу, как всегда!
Онфим в ужасе посмотрел на Славку:
– От Белдуза?! Я думал, это какой другой хан! Да разве можно от него по лесам прятаться?
– Это еще почему? – предчувствуя что-то недоброе, похолодел Славко.
– А потому, что после набега Боняка нечего искать ему в вашей веси! Что он тут может 15 найти? То ли дело люди – живой товар! Который, как он прекрасно знает, при первом известии о половцах сразу бежит прятаться… И значит, где Белдузу искать его?
– В лесах!.. – падающим голосом ответил Славко. – Да оврагах…
– Верно! – кивнул Онфим. – Да по другим тайным местам, о которых ему, если не лазутчики, то нюх его известит!
– То-то все шли, как чуяли – словно на смерть прощаясь…
– Тут не то что на смерть… Давно хоть ушли? – с последней надеждой спросил Онфим.
– С вечера… – глянув на предрассветный свет за дверью, охнул Славко и с готовностью предложил: – Может, мне сбегать, сказать, чтоб вернулись?
– Эх! Да разве ты успеешь? Что я теперь другу скажу? Какой поклон передам от жены с сыном?! Эх, Господи, благослови! Спаси и сохрани на всех путях и дорогах…
Перекрестившись, Онфим в сердцах махнул рукой и тяжелыми шагами стал подниматься по ступенькам к двери.
Через несколько мгновений наверху раздался его гремучий бас и быстро удаляющийся стук конских копыт…
Оставшись один, Славко присел было на лавку, но тут же вскочил.
– А я-то чего здесь сижу? – во весь голос накинулся он на себя, по давней привычке рассуждать дома сам с собой, вслух. – Онфим в Переяславль уехал. Белдуза, видно, и правда ждать тут нечего…
Он покосился на пряник и кринку меда, оставленные на столе кузнецом, но, как ни был голоден, сглотнув голодную слюну, не стал даже притрагиваться к ним.
– Скорей в лес! Вдруг да успею? Вернутся, сами съедят!
На столе лежал еще новенький, сияющий, словно червонное золото, бронзовый крестик.
Славко хотел было взять его, но, тронув свой, повешенный ему на шею еще матушкой, вспомнил, что у него уже есть один. Да и тот не особо помогает. Зачем ему тогда два?
Плечам и груди от высохшей клюквы было липко и неприятно.
Славко собрал с пола снег, оставленный с валенных сапог Онфимом, и, взвизгивая от холода, стер с себя клюквенную кровь. Смахнул красный снег на пол, вытерся насухо лежавшей на полу овчиной. Затем быстро запахнул полушубок и, снова подпоясав его ханской плеткой, под которую всунул нож, выскочил из землянки.
За дверью было ветрено, но бесснежно. То, что он принял за рассвет, оказалось светом луны, которая после того как ветер прогнал облака, почувствовала себя настоящей хозяйкой на небе. До восхода было еще далеко.
Тиун встретил его радостным лаем. Но Славко даже не обратил на него внимания.
Этот, как и он, не пропадет. А вот другие…
Грустно было идти по обычно просыпающейся в это время веси. Намерзшись за ночь, люди сейчас бы, как всегда, заново протапливая по-черному землянки, собирались стайкой и говорили о половцах, погоде, будущем урожае или просто спорили, а то и дрались…