А теперь…
Славко как можно быстрее, и не потому, что спешил, а не могло сердце спокойно видеть такой родную весь, миновал Осиновку и, согнувшись под порывами так и норовившего сбить с ног ветра, куда медленней направился по полю.
Тропы давно уже не было видно. Ее уже, наверное, в сто сотый раз заметала и переметала то убегающая вперед, то кружащаяся на месте, словно водоворот, поземка. Но кому, как не Славке было знать эти места! Он бы и с закрытыми глазами узнал их!
Вот проселочная дорога. Но дед Завид нарочно не пошел по ней, а повел людей прямо 16 через голое поле.
Здесь они пристроились с Милушей в хвост вереницы.
Здесь дед Завид, оставив его за старшего, ушел вперед. Ох и достанется ему за самовольный уход, если только тот жив. Да пусть хоть всю шкуру сдерет, мысленно согласился Славко. Он только петь и кричать будет – от счастья!
Здесь идущие рядом женщины стали вспоминать о последнем набеге Белдуза, и он, не выдержав, бросился назад – мстить ненавистному хану…
Тут они пошли дальше уже без него…
Здесь…
– Постой, а это что?
Где-то невдалеке послышался вроде бы писк ребенка.
– Детский плач? – Славко приподнял край заячьего треуха и прислушался. – Точно!
Милушин орет! Ай да дед Завид! Догадался-таки не уходить в лес! Спрятал наших там, где сам хан Ласка не догадается искать их! Прямо на ветру, в открытом поле! Сделав их видимыми издали кочками да бугорками! Бедные, как же они тут!.. То-то обрадуются, что можно возвращаться домой!
Славко бросился на крик и остановился.
«Ну и запрятались, никого не видать! Прямо как кроты позарывались в землю!»
– Эй, вы! Эге-е-й!! – радостно закричал он. – Будет вам зря мерзнуть! Где вы тут?
Выходите!
Однако никто не отозвался ему.
И ни одна кочка, ни один бугорок даже не шевельнулись…
Тогда Славко бросился вперед, но и там не было никого…
И в двадцати шагах вправо, и в пятидесяти влево – тоже!..
– Эй, эй-эй-эй… – уже неуверенно повторил он. – Где вы? Это же я, Славко…
И тут снова раздался плач ребенка. Славко мгновенно повернул на него голову и увидел, как там, откуда он доносился, мелькнула быстрая легкая тень.
– Л-лиса?..
Славко подбежал туда и увидел зияющее в земле отверстие, откуда, уже не переставая, орал Милушин сын.
Из норы хищно извивался конец лисьего хвоста. Славко ухватился за него и с трудом выволок наружу тяжелую сопротивляющуюся посильней Тиуна лисицу…
– Ах ты… мало нам хана Ласки, так еще и хан Лиса объявился?!
Славко выхватил из-под плетки нож и, несколько раз ударив им лисицу, далеко отшвырнул ее в сторону.
Затем чуть ли не весь просунулся в нору и, бормоча: «Ну, где же ты там?.. Иди ко мне!..», вытащил вслед за собой… сына Милуши.
Всегда тянувшийся к нему с улыбкой мальчик сейчас изо всех сил отбивался ручонками, царапался, кричал и уже хрипел.
Славко схватил его на руки и, словно тот мог ответить, затряс, задавая бессмысленные вопросы:
– Ты! Один? А где же все остальные?!
Ветер выл, словно пытался унести вдаль на далекий восток, где была Степь, все ответы.
Прижимая к себе мальчика, Славко стоял один посреди поля, и постепенно смысл происшедшего тут стал проясняться в его голове.
– Все ясно… – прошептал он. – Перехватил их проклятый Белдуз прямо в поле! Даже до леса не дал дойти! Всех угнал! Всех увел! А может…
Славко с надеждой посмотрел в сторону леса, но тут же отогнал спасительную мысль:
– Нет! Раз Милуша сына в лисью нору засунула, значит, совсем плохо дело было… Теперь 17 этого хотя бы спасти! О, Господи! – спохватился он. – Да он же ледяной весь!
Славко торопливо всунул малыша себе под овчину и быстрым шагом пошел назад.
– Сейчас мы домой придем! – бормотал он на ходу. – Дома у нас пряник, мед есть… и дверь я плотно закрыл, там хорошо, тепло! Эх, и зачем я только всю клюкву извел зря! Чем тебя лечить, если вдруг заболеешь? И помочь-то теперь – кому?
Славко на всякий случай оглянулся, но увидел позади только лису. Пятная землю кровью, она тяжело ползла на брюхе в свою нору – помирать.
– А-аа! – отмахнулся от нее Славко. В другой раз он непременно прихватил бы ее с собой.
Но теперь – до лисы ли ему было? Да и вся шкура той была безнадежно попорчена, истыкана ножом...
И больше не оглядываясь, он уже бегом кинулся в Осиновку… б 6 Б По полутемному зимнему, без всякого намека на начавшуюся весну, лесу, один, только с длинным прямым мечом на поясе, ехал всадник.
Он что-то явно искал в этом лесу, то и дело прислушиваясь, приглядываясь и принюхиваясь.
И наконец нашел.
Остановил коня, услышав доносившееся откуда-то снизу, идущее из-под сугробов, как из могил, чуть слышное, больше похожее на бабий плач, заунывное пение: От бере-о-озы до бере-о-озы Шли в поло-о-он, роняя сле-о-озы, Подгоняемы плетьми-и-и, Жены русские с детьми!
Дым пожарищ, как туман-н-н-н…
Да летает сытый вран-н-н!..
Всадник тронул поводья коня, направляя его к самому большому сугробу, как вдруг позади раздался явно подделывающийся под суровый мужской голос – детский голосок.
– Эй, ты! Кто такой и что ты тут делаешь?
Всадник придержал коня и оглянулся.
Это был Онфим.
Увидев выходящего из-за дерева, с огромной, не по росту дубиной, мальца, он улыбнулся ему и знаком велел приблизиться… И пока тот шел, проваливаясь в снег, продолжал слушать песню.
От ряби-и-ины до ряби-и-ины Им восле-е-ед глядят мужчи-и-ины.
Но не ягоды ряби-и-ин На телах лежат мужчин!
Дым пожарищ, как туман-н-н-н…
Да летает сытый вран-н-н!..
Песня слышалась наверху, а внизу, под разбросанными тут и там сугробами, сидели люди...
Под одним из них, раскачиваясь в обнимку, статная женщина с худенькой тянули песню, которую подтягивали под другими сугробами. Не пела, наверное, одна только Милуша. Плача и заливаясь слезами, она уговаривала деда Завида: 18 – Дед, родненький, миленький, отпусти, а!
– Сказано, не пущу, значит, и не проси даже! – слышался в ответ сердитый шепот.
– Замерзнет ведь… И Славки, как назло, нет! Он бы сбегал узнал, как он, а может быть, даже принес сыночка!
– Эх, меня не было рядом! Как ты только могла оставить его? И Славко тоже хорош!
– Да его тогда уже не было с нами!
– Как это не было?
– А вот так – ушел он!
– Как это ушел? Куда?
– Откуда мне было знать? Сказал, скоро вернусь.
– Ну, я ему вернусь!
– Ну, дед… миленький, родненький… ради Христа!
– Ради Христа я только помолиться теперь для тебя могу!
– И… поможет?
– А как не помочь? Христос сказал, если двое или трое будут молиться во имя Его, то и Он будет посреди них! То есть здесь, среди нас!
– Как… Сам Христос?! – силясь постичь сказанное, прошептала Милуша. – Здесь?!
– Неложно каждое слово нашего Бога! – строго оборвал ее дед Завид и, как ни тесно было под сугробом, истово перекрестившись, с чувством сказал: – А мы еще святого Климента, покровителя земли Русской, первых святых наших Бориса и Глеба да Саму Божью Матерь на помощь призовем. Попросим их умолить Христа простить грехи наши тяжкие, за которые нам столь великие скорби посылаются.
Женщины, оборвав пение, заплакали во весь голос.
Дед прицыкнул на них и в полной тишине начал молиться:
– Господи, помилуй! Пресвятая Богородица, спаси нас! Все святые, молите Бога о нас!
– Про ребеночка, про сына моего не забудь! – напоминая, простонала Милуша.
Но дед Завид словно не слышал ее.
Прочитав молитву «Отче наш», он принялся просить Господа спасти и сохранить вверенных ему людей от врага лютого, дикою злобой гонимого, никого не щадящего!
– И сына ее… младенца… – сказал наконец он.
– Добрыню! – подсказала Милуша.
– …в христианстве – Георгия! – перебил дед Завид, грозно зыркнув на нее глазами за то, что при молитве упомянуто языческое, а не данное при Святом Крещении имя. – Спаси и сохрани его, безгрешного, живым и невредимым верни. Впрочем, да будет на все не моя, но Твоя воля! – докончил он, и женщины, давясь слезами, снова тихо запели: От ряби-и-ины до бере-о-озы То ли ро-о-осы, то ли сле-о-озы Бедной матери-земли-и-и – Снова половцы прошли!
Не успели они дойти до дыма пожарищ и сытого ворона, как в сугроб неожиданно заглянула мальчишеская голова и, отыскав быстрыми глазенками деда Завида, шепнула:
– Дед! Там – всадник!
– Половец? – сразу насторожился дед Завид.
– Нет, наш – русский! Говорит, ты его знаешь! А еще говорит, чтоб ты вышел. Разговор, говорит, к тебе есть.
– Знаю, говоришь? Ну-ка, ну-ка, посмотрим, кто к нам ли пожаловал? Не сам ли князь Владимир, во Святом Крещении Василий, по дедушке – Мономах?
Дед Завид, кряхтя, поднялся и с трудом выбрался из сугроба.
– А-а, ты, Онфим? – и правда, сразу узнал он.
Кузнец встретил его с улыбкой:
– Хорошо спрятал своих, дед! Насилу отыскал! Да только все равно Белдуз бы нашел!
– Тьфу тебе на язык! – сплюнул дед Завид и недовольно покосился на могучего всадника: – Ты что, каркать сюда приехал?
– Нет. Предупредить. Он-то еще, люди говорят, не ушел отсюда совсем. Бродит все где-то.
Но ни в одну весь не зашел. А вы по лесам хоронитесь! В лучшем случае, с одного тайного места в другое перебегаете!
– Это ты к чему? – насторожился старик.
– А ты до сих пор не смекаешь? Давай-ка отойдем в сторону…
Онфим спешился и, уводя деда Завида от сугроба и любопытных ушей мальца, стал что-то втолковывать ему.
Вернулся дед совсем другим – растерянным и слегка виноватым.
– Да, твоя правда, как же я сразу об этом не подумал? Дырявая моя голова… Совсем стар стал!! – беспрестанно вздыхал он и уже совсем миролюбиво спросил: – Про нас-то узнал откуда?
– Очень просто, – вновь забираясь на коня, ответил Онфим. – Славко сказал!
– Славко-о? – вновь построжел голосом дед. – Где ты его видел?
– Да у него дома. Он там меня чуть отцовским ножом не убил!
– Как это – не убил?!
– За хана Белдуза принял! Он ведь его в вашей веси ждать остался.
– Вон оно что! – протянул дед Завид. – Ну, я ему теперь дождусь!..
Но Онфим неожиданно заступился за Славку:
– Да будет тебе! Такого не пороть – беречь надо. Смышленый парень. Был бы княжеского рода – великим князем бы стал! А из купеческого – так купцом, равных которому во всем свете нет! К тому же вырастет еще немного, тебе замена будет! Все, дед, некогда мне здесь боле задерживаться! А то Мономах не посмотрит, что я задержался, дабы выручить его бывшего воина!
– Воина… Мономах… – внезапно влажнея глазами, повторил дед Завид и, заметив, что все это видит малец, строго наказал ему обойти все сугробы с людьми и сказать, чтобы скорей шли к нему. А затем сбегать в весь и узнать, нет ли там половца, а Славку предупредить, что он убьет его, если тот опять будет искать хана Белдуза.
Первыми из сугроба выползли женщины-подруги. Песня, вырвавшись на свободу, набрала, было, полный голос… Но тут же, под строгим взглядом деда Завида, сникла и, словно напоминая всем, что опасность, оказывается, еще не миновала, зазвучала еще тише, чем изпод снега: Дым пожарищ, как туман-н-н-н…
Да летает сытый вран-н-н!..
Как ни спешил дед Завид скорее покинуть сразу ставший опасным лес, как ни торопила его Милуша, а уйти так сразу не удалось. Он так разбросал по берендеевым чащам людей, чтобы хоть кто-то да остался в живых, так строго наказал не откликаться ни на какой шум, что малец с ног сбился, пока собрал всех вокруг деда Завида.
Одна старушка так и осталась под сугробом. То ли задохнулась под ним. А может, смертный час ждал ее именно здесь. В любом случае, дед Завид решил пока не трогать ее, а как все успокоится, вернуться за ней и похоронить на кладбище по-христиански, как 20 положено.
Малец, выполнив первое поручение, даже не передохнув, бросился бежать в весь выполнять другое. Вскоре он превратился в точку, а после и вовсе исчез из глаз.
Вслед за ним двинулись и остальные.
Смерть старого человека – естественная вещь. Оставшиеся старушки с женщинами коротко всплакнули. И дальше шли уже радуясь, потому что и не чаяли увидеть этот обратный путь.
Дед Завид, задетый за молодые струнки памяти словами Онфима, на ходу рассказывал о том, как воевал в отрядах нескольких князей, но больше всего – про Мономаха.
– Владимир Всеволодович мог бы сейчас и великим князем быть! – убежденно говорил он.
– Да не захотел нарушать завет, данный Ярославом Мудрым, передавать главный стол не от отца сыну, а главному в роду. Уступил Киев Святополку. И правильно сделал. Иначе вся Русь стала бы тогда Нежатиной Нивой.
В который раз рассказав про битву, в которой сошлись в страшной схватке сразу несколько князей и двое из них смертно легли на поле боя, а сам он потерял руку, дед Завид продолжал:
– Мономах всегда знает, что делает. Боже упаси ослушаться его когда! Ведь он, дай Бог памяти, стал князем, когда был чуть старше Славки, и вот уже лет сорок как князь. И кровь в нем особая – с одной стороны Рюриковичей, а с другой – византийских императоров!
– Дед, а что ты сам все время делаешь то, за что нас ругаешь? – вдруг с лукавинкой спросила статная женщина, подталкивая локтем худую.
– Что именно? – вскинул на нее лохматую бровь дед Завид.
– А вот – «дай Бог памяти», «Боже упаси» – божишься! Ведь это же, сам говоришь, – грех!
– Правильно, грех поминать имя Божие всуе. Но я же ведь не божусь, глупая! Вот – те крест!
– А что же ты делаешь? – поддерживая подругу, усмехнулась худая.
– Ох, верно люди говорят – кого Бог хочет наказать, того в первую очередь обделяет разумом! – покачал головой дед Завид и значительно поднял указательный палец. – Я на самом деле к Богу так обращаюсь. И если хочешь знать, этому тоже Мономаху обязан!
Однажды услышал его разговор, прислушался и понял – уж коль он, князь, все время молится и каждую мысль Богу вверяет, то каково же тогда быть мне, простому смертному?!
Дед Завид принялся и дальше говорить о Мономахе, о том, что всегда было туго на Руси, потому что до половцев были торки, до них печенеги, а там сказывают – какие-то скифы… Но теперь его слушали только старавшиеся не отставать от него старушки да малыши.
Милуша всем своим существом уже была в полуверсте отсюда, куда еще предстояло дойти, и ничего не слышала и не видела вокруг.
А женщины-подруги, когда опасность миновала, неожиданно принялись за старое.
– Ты что это меня все с тропы сталкиваешь? – вдруг подала недовольный голос худая.
– Я тебя? – возмутилась статная. – Да это ты мне идти не даешь!
Обиженно сопя, они прошли еще немного и вдруг стали сожалеть о прощенных друг дружке долгах.
– Ты это… – первой, как бы невзначай, начала статная, – полмеры зерна все-таки мне верни!
– Ладно, – с вызовом согласилась худая. – Но тогда и ты мне корзину брюквы отдай!
– Слыхали, я ей полмеры, а она целую корзину!
– Цыц! – прикрикнул, гася разгоравшийся было спор дед Завид. – Вон, кажется, наш малец возвращается.
Вдалеке действительно опять показалась точка, которая, обежав почему-то одно место в поле кругом, вскоре превратилась в тяжело дышавшего мальчугана, вставшего как вкопанного перед людьми.
Лицо его было бледным как снег.
– Ты что – поморозился? – встревожился дед Завид.
– Да нет!
– Половцы в веси?
– Тоже нет!
– Ну, слава Богу! – дед Завид перекрестился и почти до земли поклонился в ту сторону, где когда-то стояла церковь. – Тогда уже можно идти и быстрее! Славке передал, что убью?
– Нет, не передал! – всхлипнул мальчишка.
– Как это не передал? Он что, побил тебя?
– Не-ет…
– Тогда почему?!
– Потому что его самого убили-и!
– Как это – убили? – охнул дед Завид.
– А вот так! Весь пол, овчина в крови, а его самого – нет!
Услышав такую страшную весть, женщины и старухи завыли в один голос.
– И еще, дед… – покосившись на Милушу, умоляюще потянул старика за рукав малец: – Отойдем в сторону, мне тебе еще пару слов по секрету сказать надо!
И подражая Онфиму, который отводил деда Завида для разговора наедине, малец стал говорить ему то, от чего теперь уже лицо самого старика стало белеть прямо на глазах.