- Гуляешь?
- Ага.
- И я тоже.
- О работе ни слова?
- Конечно!
- Куда пойдем?
- Куда хочешь.
- Тогда, может, ко мне в гости?
- Идёт.
В его подъезде всегда темно. Здесь крошечные оконца затемняет густая листва и близко стоящая стена соседнего дома. В его подъезде всегда пахнет папиросным дымом, жареным луком и кошачьими страданиями. Стены покрыты до самого потолка густо-фиолетовой масляной краской - так жильцы пытаются бороться с разухабистой стенописью. На лестничной площадке третьего этажа с давних времен стоит скамья на три посадочных места, сколоченная дядей Жорой еще до первой посадки в тридцать четвёртом, в ногах отдыхающих - огромная жестянка из-под селедки, доверху наполненная окурками. Вот и Витькина дверь, обитая довоенной кожей по ватину медными гвоздями, хозяин открывает большим черным ключом всё тот же старинный немецкий замок. После тёмной лестницы из большого окна в конце коридора глаза слепит яркий солнечный свет. На ощупь переобуваюсь в кожаные шлепанцы, которые тоже помнят еще тепло моих юношеских ступней, как, впрочем, и многих других жданных и нежданных гостей. Виктор ведет меня под локоток в недра жилища. По-прежнему погружаемся в густую атмосферу, впитавшую события некогда большой семьи; жадно вдыхаем сладковато-горький воздух.
В углу большой комнаты в кресле сидит парализованная старушка. Это от дыма её махорки витает по дому сладковатая горечь. Левая рука еще подчиняется ее воле - сыплет орехового цвета крупу в жерло вишневой трубки, уминает пальцем, направляет чубук в щель между тонких синих губ, резко чиркает зажигалкой. Древняя курильщица жадно втягивает дым, выпуская две голубоватые струи из пористых ноздрей - поднимает глаза на нас с внуком.
Лучше бы она этого не делала! Из мутных зрачков, подернутых белесой пеленой, сочится яд нескрываемой ненависти. Рука, губы и глаза ведьмы - вот, что живет в умирающем теле этой старухи. За скрюченной спиной - годы и годы лютой ненависти к врагам революции, кровопролитной борьбы за "освобождение рабочего класса"; сотни выстрелов в затылок, десятки поджогов избушек восставших крестьян с детьми. Вся долгая жизнь отдана сатанинской злобе. На днях этому человеку представать на суд Божий. Какой приговор ожидает душу, погубившую тысячи невинных душ? Судя по испепеляющему взгляду, покаяния тут ждать не приходится. Острая жалость горячей смолой заполнила грудь. Заметив моё состояние, Виктор спешит увести меня в свою комнату.
- Это мой крест номер один, - сообщает он, потупив очи.
- А есть еще номера два и три?
- Есть. Помнишь, в нашем классе училась тихая такая девочка - Танечка? Она и есть мой второй крест.
- А что с ней?
- Ну, это ты у нас влюбился в самую красивую девочку, а я тянулся к тихоне, скромнице, светленькой такой Танечке.
- Неужто за столько лет ты с ней не объяснился?
- Видишь ли, в шестом классе у нее появился защитник. Может, помнишь такого хулигана - Толяна? Он еще ударником в школьной рок-группе был. Как-то на вечере танцев к Танечке пристал Ромка, он над ней издевался, а потом вдруг потянул за руку танцевать. Таня упиралась, только силенок у нее было маловато. Я стоял парализованный страхом и чувствовал себя гадом ползучим. А вот Толян увидел это насилие, бросил палочки на барабан, спрыгнул со сцены и треснул Ромку в лоб. А Таню увел с танцев и проводил до дому. С тех пор он никого к девочке не подпускал. Что мне оставалось делать? Только вздыхать и охать, да издалека любоваться девушкой. А она тогда расцветала, как белая лилия, с каждым днем всё краше. Да ты посмотри на меня - ни лица, ни фигуры, ни харизмы, ни талантов. А Толян - он был тогда в славе, на барабанах так ловко грохотал, в фирменных джинсах форсил. Ну и... Они поженились, детей не было, а Толян запил, да еще и наркотой баловался. В прошлом году Анатолий скончался от сердечной недостаточности. Таня теперь одна.
- И что же тебе мешает сейчас объясниться?
- Говорю же - это мой крест. Я не могу. Понимаешь, Танечка... Только, пожалуйста, не смейся...
- Не буду.
- Таня - она святая. А я... - ну, ты сам посмотри.
- Смотрю и просто любуюсь. Ты самый красивый, самый умный и добрый, самый верный и честный мужик на белом свете. И ты мой Старый Друг. Не просто там дружок, каких вон по улице - косяками ходят. А Старый Друг - это событие вселенского значения! Это...
- Хватит, Андрюш... Ты меня просто... ниц поверг. Вот так. Сам понимаешь... Что тут поделать.
- А давай сходим в гости к Тане! Прямо сейчас встанем, купим торт и заявимся по-дружески.
- Ой, что ты! Нет! Как это я - и к моей Танечке? Со свиным-то рылом в калашный ряд. Нет... Не могу.
В прихожей раздалась соловьиная трель. Виктор встал и проворчал: "А вот и мой третий крест - собственной персоной!" Он открыл дверь и впустил мужчину лет тридцати в черных брюках и тёмно-серой сорочке. На ногах - мягкие мокасины, тоже почему-то черного цвета. Наконец, гость подошел ближе, на него упал свет из окна. Я разглядел аккуратную стрижку с седыми висками и глаза! Черные, саркастические и холодные. Меня обдало волной арктического холода - это был Черный человек! Моя правая ладонь непроизвольно сжалась в щепоть, я перекрестился. В горле с трудом заскрипела Иисусова молитва. Гость скривился, схватился за сердце и молча отрицательно крутанул черной головой.
- Ты извини, Вилли, - произнес за его спиной Виктор, - у меня в гостях старый друг. Давай, ты зайдешь в следующий раз? На вот тебе "Невидимую брань" Никодима Святогорца, я тебе в прошлый раз обещал.
Брюнет убрал руки за спину и отошел от Вика на шаг. Видимо, учебник по борьбе с нечистыми духами обжигал его незримым огнем благодати.
- Я вам не помешаю, - быстро заговорил тот глубоким баритоном. - Наоборот. У меня на улице машина, там приятель, он заехал пригласить меня на приём к одному очень продвинутому брахману. Он предсказывает судьбу с поразительной точностью. Это недалеко - минут десять на машине. Там по записи, минута на человека. Как раз сейчас подойдет наше время. Через двадцать пять минут вернетесь домой. Поехали?
- Признаться, мне бы не помешало узнать судьбу. - Почесал затылок Виктор. - Я сейчас на перепутье и весь такой растрёпанный. - Он повернулся ко мне и сказал умоляюще: - Пожалуйста, Андрей, съездим, а?
- Ну, ладно, давай, - кивнул я в очередном приступе безрассудства. - С Богом!
В переносицу опять воткнулся кинжал черных глаз, повторился сдержанный отрицательный жест чисто выбритым подбородком. Меня же покинул страх, Иисусова молитва строчила, что тебе скорострельный пулемет, и всё стало нипочем.
За рулем черного рыдвана марки "Кадиллак" восседал бритоголовый мужчина в черном свитере, он молча кивнул: "Джек" и тронул экипаж с места.
- Он брахман высшей варны, - сказал Вилли.
- Почему Вилли? - решил уточнить я.
- Вообще-то Вил, в честь Ленина, по начальным буквам имя-отчества-фамилии. ...Этот брахман Бхусура - бог на земле.
- Да ладно, - пожал я плечами, - разберёмся. Не боги земные горшки обжигают.
На сумасшедшей скорости, огибая как на слаломе препятствия, выезжая на встречную полосу и не обращая внимания на красный свет светофора, наш водитель Джек доставил нас к особняку с колоннами и резко остановил, заехав на полкорпуса на тротуар. Нет, нет, обратно мы лучше своим ходом. На фасаде никаких афиш. Вошли внутрь, здесь в тишине и полумраке витал запах индийских благовоний. В бывшем секретариате нас остановили мясистые телохранители, глянули на пригласительный билет, дождались выхода молодой парочки и впустили нашу компанию в бывший кабинет начальника.
В помещении с задрапированными окнами царил полумрак, запах благовоний был еще более насыщенным и противным. Я вспомнил, что в качестве горючей основы индийцы применяют коровий навоз, и меня передёрнуло. Голый индиец в чалме и набедренной повязке провел нас к огромному птичьему гнезду из веток и сена в бывшей комнате отдыха начальника. Построил в очередь.
- Первый, проходи, - по-русски без акцента скомандовал йоговский стюард и подтолкнул нашего водителя Джека.
В гнезде произошло шевеление, над фронтальной веткой появились черные немигающие глаза, и едва слышно прошелестели три отрывистые фразы.
- Скоро станешь богатым и уедешь за океан, - перевел помощник и придвинул к гнезду черного Вила в черной одежде.
- Через три месяца тебя призовут для главной миссии. Будь готов, - перевёл голый индиец, схватил за плечи Виктора и поставил перед стариком.
- Перемен к лучшему не жди. Найдешь покой на дне потока, - услышал "пророчество" Старый Друг и, поникнув головой, отошел.
Моя молитва разгорелась как невидимое пламя от земли до неба, я даже "Да воскреснет Бог..." успел прочесть мысленно. В тот миг, когда меня загорелые цепкие руки подвели к седому старику в гнезде, моя Иисусова молитва стала непрерывной и соединилась в дыханием. Седой морщинистый старик с минуту сверлил меня злобным взглядом и молчал. Наконец, он хрипло сказал что-то помощнику, тот втянул голову, как нашкодивший первоклассник, и сказал мне:
- Для тебя у нашего учителя ничего нет. Он просит вас немедленно покинуть помещение. Уходите!
- Передайте учителю: да помилует его Господь наш Иисус Христос. Кстати, господин нудист, а почему вы не перевели третью часть первых двух пророчеств. - Переводчик оставил вопрос без внимания.
Перед тем, как выйти из комнаты, я обернулся на Учителя. Старик провожал меня долгим ненавидящим взглядом черных глаз. Ох, не зря, ребятки, Гитлер посылал к вам своих нацистов-оккультистов из Ананербе. Видимо, у вас есть что перенять из практики "научно-обоснованного" сатанизма. Да благословит вас Господь. За дверью, из которой мы только что вышли, раздался визгливый крик индийца, тучные охранники медвежьей рысью бросились на зов. Один из них тотчас выглянул и громко крикнул:
- Сегодня приёма больше не будет!
Как странно на них, однако, действует именование Имени Божиего! Аж трясёт. Выйдя из здания наружу, я на минуту остановил Джека с Вилом - что за собачьи клички у парней!
- Господа, а вы не заметили, что брахман сказал каждому из вас по три фразы, а голый парнишка перевёл только по две. Вас это не смутило?
- Нет. Мы же не знаем индийского языка.
- Вообще-то индусы говорят на санскрите, - пояснил я. - Так вот брахман в третьей фразе произнес слово "морана".
- Ну и что оно означает? - нарушил молчание Джек.
- В большинстве арийских языков слово с корнем "мор" означает "смерть". Так что вам лучше ничего кардинального не предпринимать: миссия, там, эмиграция - это всё побоку. Ладно, я вас предупредил, а вы уж сами решайте. В таких делах каждый человек - один на один с Богом и совестью. Простите, если огорчил.
Вил с водителем поспешили в сторону черного рыдвана, я же вышел на дорогу и поймал такси. Желтые автомобили с шашечками на крыше выстроились невдалеке в очередь и выезжали к клиентам чуть поднимется "рука, зовущая вдали".
- Какой адрес у Тани? - спросил я Виктора.
- Сивцев Вражек, рядом с музеем Герцена, - прошептал он, как в параличе.
- Эй, старина, не бери в голову. Сейчас мы сделаем рывок, и счастье не покинет нас.
- А как же! Непременно...
Шофер веселого желтого такси по сравнению с водителем мрачного рыдвана вел машину спокойно и даже бережно. Высадил нас у желтого особняка, полного "былого и дум". В кафе купили торт, вина и единственную розу, стоявшую в вазочке на стойке бара. Сквозь густые заросли вольно разросшейся акации дошли до кирпичного дома, двенадцати этажей, и мимо дремлющего вахтера, мимо огромных пальм в бочках, вверх на лифте на девятый этаж - и встали как вкопанные у двери, за которой жила Танечка. Старый Друг оробел и никак не решался надавить на кнопку звонка. Тогда пришлось мне позвонить в дверь, не пропадать же торту за сто баксов, от коробки так вкусно пахло абрикосовым ликером. За дверью раздались старушечьи шарканья, открылась створка глазка, раздался приглушенный возглас - и на пороге встала наша школьная подруга.
- Танюш, - рявкнул я, пустив эхо по лестнице, - скажи сразу и честно: пошли вон или войдите в дом. Но скажи. Но честно.
- Ой, ребята, - всплеснула она руками. - Мальчики! Проходите, конечно! Как хорошо, что вы зашли! А то я всё одна да одна. Скоро говорить разучусь.
Таня провела нас по квартире, мне показалось, часть обстановки здесь явно утрачена: на обоях темнели квадраты, куда не достают солнечные лучи за вертикальные плоскости стоявшей некогда мебели. Таня упредила мой вопрос:
- Как родители умерли, мой Анатоль совсем тормоза отпустил. Запил вчёрную! Старики-то хоть как-то сдерживали его "романтические порывы". Как ни приду домой с работы, глядь - нет старинного бюро, назавтра пропадает стол, послезавтра - шкаф с книгами. Когда он только успевал! А в один очень грустный день прихожу домой - а он в кресле спит. И улыбается... Я его будить - он не дышит. За два часа до моего прихода ушел. В мир своих музыкальных грёз.
- Как ты это пережила? Почему нам не позвонила?
- Пережила спокойно. Всё к этому шло. А не звонила никому - думала, кому нужны мои проблемы. Да и зачем они вам?
- Понятно, - кивнул я, - наша Танечка в своем репертуаре: никого не беспокоить, никому не мешать, тихонько по стеночке, чтобы никого не задеть.
- Видишь, ты и сам все понял, - сказала она с легкой виноватой улыбкой.
- А ты подумала, каково нам с этим жить? - понесло меня. - Могли помочь хорошему человеку - и не помогли. Всё, теперь мы сна лишимся и есть перестанем. Совесть замучает. Давай сегодня последний раз наедимся до отвала и начнем сохнуть.
- Ну что ты, Андрейка, - подняла она на меня голубые с зеленью глазища. - Что такого случилось? Люди все когда-нибудь умирают. Умерли и наши родители, и мой шальной супруг. Дело-то житейское. Спасибо вам, что не забыли. Спасибо, что ругаете меня. Это так приятно!
- Ладно, будем считать оправдалась, - скрипнул я. - А теперь объясни, как моему лучшему другу, моему незабвенному Витеньке, добрейшему человеку, но скромному и застенчивому, как подобает каждому честному человеку... - Я сжал плечо друга до боли: старик, готовься! - Как ему объясниться тебе в любви с первого класса?
- Да! Как? - взвизгнул Вик, успевший захмелеть от бокала вина.
- Дорогой Витя, дорогой Андрей, - ровным полушепотом сказала Таня, водя пальчиком по клеенке, - неужели вы не знаете, что любая девочка, любая женщина прекрасно знает, как мужчина к ней относится. Я всегда смотрела на вас обоих, как серая мышка на...
- ...черных котов? - ляпнул я.
- Нет, нет, что ты! Ну в общем, снизу вверх. Я и мизинчика вашего не стою.
- Что ты, что ты, что ты! - зачастил Виктор.
- Танька, ты совсем сдурела? - завопил я. - Да это мы перед тобой всю жизнь на коленях стоим, а ты как с иконы бесстрастно взираешь. Ты же это... как бы... святая! - Повернулся к другу: - Я правильно говорю?
- Еще как! - воскликнул Вик. - Чисто реально святая.
- Видишь... - показал я на друга, как на живое неоспоримое свидетельство.
Наступила тишина. Таня и Виктор тщательно пережевывали торт. Я загляделся на Таню. Ни одной морщинки на лице, девичья талия, уютный красивый халат в ромашках по зеленой травке, в таком и на улицу выйти не стыдно; аккуратно уложенные блестящие волосы, вся такая плавная, тихая, светлая. Рядом с ней на душе становилось удивительно тепло. Каждый ее жест, каждое слово, каждая интонация голоса отзывались в самой глубине моего существа. Я чувствовал себя подлецом - привел друга для признания в любви, а сам влюбляюсь как мальчишка, погружаясь в омут блаженства, безропотно и необратимо.
- А я в тебя, Андрей, была влюблена, - вдруг сказала Таня, - с третьего класса.
- Почему же не с первого? - разыграл я праведный гнев, пытаясь скрыть смущение.
- ...Безответно и безнадежно, - продолжила она. - А не призналась тебе, чтобы вас с Витей не рассорить. Вы же всюду вместе ходили.