Я молчал.
— Ну, Макси, ты же любишь розыгрыши. Я тебя разыграл, только и всего.
Рома… Какой же он лжец. Я понимал его ложь, что он не девственник, парни считают, что это круто, но смерть матери… И ладно, если лжешь одному человеку, но лгать всем? Хорошо, что Таня, его двоюродная сестра, с которой он жил, открыла мне глаза.
— Макси, мне очень жаль. Правда. Признаю — сглупил. Но ведь дружба становится только крепче после ссор.
— Дружба? Роми, посмотри на меня. Я в шрамах. Я — урод.
— И что?
Хорошо, что Таня не просто правду сказала, но еще и показала. Иначе я не поверил бы.
— Лучше признайся сам. Какова истинная причина лживого рака? Подсказка: Таня.
Лучший, мать его, друг отполз на несколько десятков сантиметров. Выражение его лица было таким, каким оно бывает, когда на человека сваливается слишком много проблем за пять минут.
— И не надо устраивать сцены. Знаю, что сердце у тебя здоровое.
— Не стоит так слепо верить моей сестре…
— Но ведь правда?
Рома спрятал взгляд.
— Да. Макси, я гей. И ты мне…
Он не смог сказать. Я нагнулся к нему. Прошептал ему в лицо.
— Ты. В меня. Влюблен
Хорошо, что Таня была честна со мной. Но, кто знает, вдруг и она что-то утаивает о себе?
Никому нельзя доверять.
В меня может влюбиться только психически неполноценный.
Я поднялся, пнул осколки разбитой чашки и пошел к выходу из их дома. Надо успеть выехать из Арзамаса так, чтобы успеть до того как двери в отделение РПХ закроются.
— Считаю, что истинная причина всей лжи заключается в твоей природе. Ты рожден, чтобы лгать, Глеб. Да, на самом деле я видел твой паспорт, знаю настоящее имя.
Я встретился взглядом с тем, кто когда-то был другом. Но так и не смог понять, что выражали глаза Глеба. Злобу? Ненависть? Если да, на кого направлено чувство? На меня? Таню? Себя?
Но его последние слова поставили точку:
— Мне плевать, что ты тут думаешь.
Четырнадцатое ноября. Сильный ветер. Девчачий хохот. Я в группе из дюжины человек иду по улице Казанской. Мы топчем асфальт по середине дороги. Благо машины по этой улице ездят редко.
Мы доходим до университета. Открываем входные двери. После снятия верхней одежды в гардеробной нам нужно будет на третий этаж. Эндрю сегодня пошел со мной и Владом. Не столько, чтобы развлечься, сколько, чтобы не дать Владу выпить лишнего.
Лис довольно часто прикладывается к бутылке. Депрессия — она такая. Но его не виню, это ведь я непьющий инопланетянин, не он.
На третьем этаже мы оказываемся в больших размеров коридоре, обставленном столами с закусками и напитками. Гремит клубная музыка. Не совсем то, что мы, «Биш-Би», любим. Порядка пятидесяти студентов и с полдесятка преподавателей шумят, хохочут, поют и даже ругаются в приятных стенах института.
Моя группа, с которой довелось мне прийти, распадается. Влад и Эндрю идут к сервированному столу.
Такое ощущение, что Лилия уже издала книгу. К чему такое пиршество? Очередная шумиха для… а, вот и они, журналисты. Стоят в углах, щелкают фотоаппаратами.
Оставшись один, ищу глазами Лили. Сзади кто-то цокает каблуками, оборачиваюсь. Девушка, похожая на модель, в клетчатой рубашке и узких джинсах, вроде ее зовут Олеся, учится с Лилией в одной группе. Она склоняет голову на бок, улыбается. Чуть ли не пропевает:
— Привет. Слышала, у тебя рак поджелудочной? Могу задать пару вопросов? Наедине?
— Конечно.
Она ухватывается за мой локоть и ведет вглубь коридора, в темноту, где нас никто не услышит. Кроме вон тех трахающихся студентов. Но им же не до нас, так?
Олеся задает первый вопрос:
— С какими симптомами рака тебе приходится бороться сейчас?
Что-то знакомое в интонации ее голоса. Странная девушка.
— Ну… Слабость, иногда тошнит. Боли. Пропал аппетит, иногда появляется, но только если в хорошем настроении. Но зачем тебе это?
Она игнорирует мою вопросительную интонацию, второй вопрос летит с ее тонких губ:
— Поддерживают ли тебя друзья в трудное время? Какие планы у группы Bish-B?
И только сейчас замечаю в кармане ее рубашки диктофон, просвечивающий в темноте красной лампочкой.
Нарастающий гнев — вот, что сейчас чувствует Макс Остин.
— Ты журналистка!
Олеся собирается что-то сказать, но кроме звука «а» ничего не издает.
Я вовсе не против интервью с журналистом, но когда со мной даже не договариваются о встрече и, мало того, не сообщают, в каком издании будет опубликован материал, прихожу в бешенство.
Выпаливаю:
— Да пошла ты!
И иду на свет и звук громких колонок.
Нахожу Влада и Эндрю в обществе Кэти Фокс и Акси Эванс. Аксинья, впрочем как всегда, громко и быстро что-то тараторит. Встаю рядом с Андреем, слушаю ее речь:
— Такое облегчение! Я думала, никогда это не сделаю! О, Макс!
В ее руке бутылка водки. Она делает глоток прямо из горлышка.
— Макс, я пьяна!
Она смеется.
— Знала, что здесь будет только шампанское, вот и притащила пару бутылок водки. Будешь? Макс, давай! Маукс! Мя-яукс!
Аксинья ржет. Иначе не скажешь. Стоя она умудряется споткнуться, ухватывается за Влада.
— Ой, прости, это от счастья.
А я продолжаю пожирать глазами собравшуюся толпу народа. Где же Лили? Я должен свести ее с Владом. Но ее нет.
Аксинья продолжает пьяно щебетать:
— Макс, слышишь? Я рассталась с Игорем! Я сделала это! Поздравля-яшки-и!
Она освобождает Влада из крепких объятий, хорошенько шлепнув его по заднице. Протягивает ко мне руки. Вроде собирается обнять, но нет, охает, озаряясь идеей:
— А знаете, что сейчас надо сделать? Я должна прокричать всему миру, что свободна!
Она бежит к лестнице, мы спешим за ней.
— Я выйду на улицу прямо так! Гулять так гулять!
Стоит отметить, что Аксинья сегодня в розовом платье-юбке. Не самое удачная одежда, в которой следует выходить из здания к ноябрьскому ветру.
Мы спускаемся до первого этажа, Акси бежит к выходу.
— Остановись, замерзнешь же!
Но она не замечает крик Кати, открывает двери и оказывается снаружи. Надо затащить ее обратно, пока не простудилась. Мы выбегаем из института, а Акси уже стоит на середине дороги.
Кроме нас здесь никого больше нет.
— Эй, люди! Сегодня Аксинья порвала с парнем! Я снова ищу спонсора! Ура-а!
Она всегда называет своих парней спонсорами.
Андрей идет к ней, я злюсь:
— Акси, что ты творишь!
Безумная подруга приподнимает платье, нагибается, показывая розовые трусы на заднице быстро мчащейся вдалеке одинокой машине.
— Я одинока, йоху! Мальчики, особенно, корейские, берегитесь! Я иду к…
Визг мотора приближающейся тачки. Почему она не сбавляет скорость? Неужели не видит раздетую девушку?
Мы все чувствуем неладное. Бежим к дороге.
Аксинья поворачивает голову в сторону автомобиля, она точно не понимает, что происходит.
В нескольких сантиметрах от Андрея проезжает белый ВАЗ 2107.
Я знаю эту тачку.
Знаю, чья она.
Душераздирающий короткий крик. Сбитое автомобилем тело девушки отскакивает в сторону и необычно изгибается.
Я знаю, кто за рулем.
Кэти, Влад и Эндрю бегут к неподвижному телу Аксиньи. Я смотрю на номер проезжающей дальше «семерки».
Холод. Только сейчас чувствую, как сильный ветер чуть ли не сдувает меня.
Макс Остин делает неуверенные шаги в сторону друзей.
Ветер дует в уши. Я не слышу, что говорит Фокс в мобильный телефон. Не различаю шепот Вольфа и Лиса.
— … мертва.
Все, что можно услышать. Все, что нужно услышать. Одно слово. Мертва.
И я смотрю в сторону исчезнувшего автомобиля.
Глава 7. Кровь братьев
Когда Игорь был еще подростком, он часто говорил, что никогда не лишит жизни невинного человека. В те годы он еще мог различать грани добра и зла, справедливости и пристрастности. Тогда он был человеком. А сейчас…
И сейчас он человек. Просто люди теперь не те, что раньше.
Раньше люди жили в добрых отношениях. Не закрывали двери на замки, спали спокойно, не переживая, что кто-то может их ограбить. Доверяли друг другу. Жили сплоченным обществом. Сейчас не так.
Сейчас все не так.
Люди даже близким доверяют с трудом. Закрывают на семь замков не только двери, но даже карманы курток. За последние несколько десятков лет уровень преступности вырос настолько, что не могу представить, чем все закончится.
Скорее всего, дробящееся общество прекратит свое существование.
Когда Игорь был подростком, он дружил с неплохими парнями. Теперь только бухло и наркотики ему друзья. Он убил все хорошие отношения, какие были у него с людьми.
И сейчас он насмерть сшиб бывшую, если можно ее таковой считать, девушку.
Дрожащей от холода рукой достаю смартфон, вызываю такси. Я не собираюсь бежать за одеждой, на это нет времени, такси будет через минуту. Я собираюсь повстречаться с братом.
Кэти Фокс, одна из самых стойких журналисток Татарстана, не сдерживает слез. По ее лицу течет тушь. Андрей бежит к дверям института, из которых выходит Лей. Она непонимающе смотрит на наши фигурки, замечает на снегу тело Акси и устремляется к нему.
Подъезжает такси. Я прыгаю в машину и вижу, как за мной влезает Влад. Андрей меняет маршрут, бежит к нам. Открывает, дверь, спрашивает:
— Вы куда?
Сдавленно отвечаю:
— За Игорем, это он. Он сделал это.
Андрей вздыхает и садится в такси.
Мы едем, оставляя Катю и Лейсану наедине с той, кого настигла внезапная смерть.
Бабушка всю жизнь ненавидела Игоря. Как и меня. Наша бабушка — женщина с крепким физическим здоровьем, но, увы, без мозгов. Мне было тринадцать лет, когда брат жил в деревне у матери. От моего города до его деревни расстояние в шестнадцать километров. И бабушка прекрасно это осознавала, когда однажды одиннадцатилетний Игорь холодной зимой постучался в дверь.
— Привет, бабуль, я к Максиму.
Я тогда лежал в кровати, но все отчетливо слышал.
— Максим спит.
И после этих слов дверь перед братом захлопнулась. Ему ничего не оставалось, как возвращаться в деревню, дорога к которой шла через лес.
Тогда я считал, что этот поступок — самое безумное, что может совершить бабушка. Но я ошибался. Следующей зимой она все-таки позволила внуку побыть у себя на каникулах. Но одним из поздних вечеров она сошла с ума и выгнала его из дома. Зимой и так нелегко ходить через лес, но ночью тем более.
Подобное повторялось много раз. Иногда я заступался за брата, но фурия, иначе не назовешь, жестоко меня избивала.
Однажды брат пообещал, что вызволит меня из тюрьмы, спасет от маленьких черных глаз бабки, неустанно следящих за мной, так, чтобы я мог избежать попадания в детский дом. Он был подростком, выполнявшим свои обещания. По крайней мере, пытавшимся выполнять.
LADA, она же ВАЗ, 2107 не совсем Игоря. Ее владелец — богатенький старик-гей. Игорь когда-то угнал ее, а старик и не заметил. Думаю, братишка сожжет машину где-нибудь невдалеке от города. Он знает, что камера, установленная на столбе рядом с местом совершения преступления, запечатлела автомобиль и водителя в маске.
Но знает ли он, что Максим Волков помнит регистрационный номер «семерки»? Догадывался ли он, что Макс его узнает? Скорее да, чем нет.
Я плачу девяносто рублей за проезд на такси, музыканты Bish-B высаживаются рядом с маленьким домиком из темного дерева. Когда такси скрывается и рядом нет ни души, я разбиваю окно и пролажу внутрь. Сразу начинаю задыхаться. Внутри все пропахло никотином.
Охмелевший Влад пролезает за мной. Андрей мерзнет на улице, говорит:
— Я туда не полезу. Макс, зачем тебе это надо? Один звонок в полицию — и его поймают.
Ох, Эндрю, как много ты понимаешь в жизни.
Говорю:
— Хочу видеть выражение его лица.
Как-то мрачно прозвучал мой голос. Кашляю. В помещении невозможно находиться. Весь дом — одна комната, функционирующая как спальная, кухня и зал. Туалет на улице. Шик.
Влад присаживается на скрипучую кровать, шепчет куда-то в пространство:
— А ведь она шлепнула меня. Левая ягодица все еще чувствует прикосновение ее руки.
Андрей достает телефон, сообщает:
— Так, вы как хотите, но я участвовать во всем этом не собираюсь. Звоню в полицию.
«Господь меня простит. Это его работа». Последние слова поэта Генриха Гейне. По крайней мере, так говорят знающие люди.
Коля, четырнадцатилетний паренек, весь в ожогах, кровавых и гнойных бинтах лежал поверх одеяла на постели — кажется, он единственный страдал в этой шестиместной палате.
Говорят, прежде, чем позволить себя убить, королева Франции Мария-Антуанетта наступила палачу на ногу и сказала «Простите меня, мсье, я не нарочно». Говорят, это были ее последние слова. И говорят, они были не последними.
Мать Коли уже устала рыдать. Она завороженно смотрела на сына, подключенного к ИВЛ.
Салтыков-Щедрин встретил смерть фразой «Это ты, дура?».
Коля в сознании, его взгляд медленно перемещался. Он смотрел то на меня, то на потолок, то на дверь. Куда угодно, только не на мать.
Джозеф Грин, измеряя свой пульс, заметил: «Пульс пропал». Говорят, знаменитый был врач.
Кажется, все в палате осознали, что происходит. Даже я, двенадцатилетний пацан, сидящий напротив приятеля, понял: смерть уже рядом.
Странная больная женщина в распахнутом халате подошла к его маме. Попросила не терять надежды.
«Сегодня-то я уж точно хорошо высплюсь» — последние слова Генри Форда.
Последними словами Владимира Набокова, писателя, изучавшего бабочек, стали «Кое-какая бабочка уже взлетела».
Мать отмахнулась от больной женщины. Какая уж надежда? Надежда потеряна. Надежда мертва.
Драматург Юджин О’Нил воскликнул: «Родился в гостинице и умираю, черт побери, в гостинице!».
Но женщина не отставала. «В конце концов, у вас есть еще один здоровый сын!». Мать вскипела, вскочила с койки и заорала на нее. Какие слова вырывались с ее губ, не знаю, не вслушивался.
Последние слова великих людей. Кто знает, что на самом деле говорили перед смертью?
Взгляд Коли остановился на мне. Этот странный, мутноватый взгляд темных глаз. Кажется, что он, Коля, все еще здесь, но уже и там.
Поднялся шум. Женщины ругались. А он все смотрел мне в глаза. И даже если бы мог что-то сказать, скорее, все равно молчал бы.
Его взгляд был убедительнее всех несказанных слов.
Я поймал его смерть.
Когда часто встречаешься со смертью, ты к ней привыкаешь. Говорят, она привыкает к тебе. Аксинья была другом, настоящим, важным кусочком моей жизни. Я не знаю, что чувствуют сейчас Катя и Лейсана. Или другие друзья, узнавшие о смерти тележурналистки-студентки. Но знаю одно точно: им хреново.
Люди грустят, когда у них отнимают то, что дает удовольствие.
Когда человек в основном приносит радость, его любят. Когда же он в основном приносит расстройство, его, максимум, жалеют.
Аксинья, как и большинство людей на земле, являлась тем самым удовольствием. Она дарила людям радость.
С ней я не так много перенес приключений, как с братом, но если бы мне был дан выбор, кого убить… Впрочем, не стоит думать в сослагательном наклонении.
Все мрут. Как мухи. Как тараканы. Оказываются раздавленными тапочкой жизни или одурманенными дыханием смерти.