- Когда он родится? Лысым и мелким. Как член карлика.
Если бы тут была Мелани, она бы процедила сквозь зубы: «Ну и папаша». Но Мелани тут нет, и через какое-то время Брайан начинает привыкать к большому животу под своей ладонью. Ещё через пару минут он уже с комфортом лежит рядом с Линдси, разглядывает потолок и ничего не делает. Десять минут спустя его бдительность ослабевает.
- Может, он будет светленьким?
- Думаешь?
- Ну, ты ведь блондинка. А я, когда родился, был светло-русым.
Линдси этого не знала. Она никогда не видела детских фотографий Брайана. Даже сложно себе представить, каким он был. Было бы неплохо заполучить один такой снимок. Один ребёнка, один Брайана и один Мелани. Можно было бы поставить их рядышком. У Мелани не так много детских фотографий, но что-то должно быть.
- Уверена, он будет похож на тебя.
Она не говорит этого вслух, но ей хотелось бы, чтобы ребёнок был похож на него.
Брайан выглядит удивлённым. «Не думаю» - говорит он. А потом, кажется, даже заинтересованно: «Ты думаешь?». А, возможно, это и не интерес вовсе, а так, любопытство. А может быть, и нет.
- Мелани хочет назвать его Авраамом.
- Можешь считать меня нацистом, но я никогда не смирюсь с тем, что кто-то, в чьих жилах течёт хоть капля крови Кинни, станет носить имя, которое было бы таким…
- Еврейским?
- Уродливым.
Еще пару минут Брайан и Линдси просто лежат на диване, но потом мысль о том, что они одни и лежат совсем близко, заставляет вспомнить, то, что когда-то произошло. Иногда Линдси размышляет, а что же это всё-таки было, но не очень часто, потому что и так знает ответ.
Это был один из тех абсурдных экспериментов, которые обычно ставят над собой в колледже, когда ты «застреваешь» между тем, что ты есть, и тем, что ты ни хрена не понимаешь, кто ты такой. Опьянённые избытком энергии, парализованные от страха перед будущим. Начали они с дружеских поцелуев, продолжили небольшим стриптизом, а закончилось всё приступом хохота, когда, после того как они переспали, Брайан признался, что он гей.
Они трахнулись как бы промежду прочим. Это не было плохо, это не было ужасно, это не изменило их жизни, став откровением, навсегда определившим их сексуальные предпочтения, а просто наметило узенькую тропинку разнополого секса.
Это был секс из серии «посмотрим, что получится», и они почти не говорят об этом. Однажды, только однажды Линдси спросила Брайана, думал ли он о каком-нибудь парне, когда был с ней. Сначала Брайан ответил, что нет, и Линдси почувствовала облегчение…нет… радость, хотя, нет, погодите – любовь! И всё же нет, всего лишь облегчение.
А потом Брайан добавил: «Когда я трахаюсь, то вообще ни о чём не думаю. Поэтому мне так это и нравится». А Линдси подумала, что больше это не повторится, потому что они навсегда останутся переменными разных уравнений.
- Эй, он пошевелился.
Явственный толчок. Брайан повторяет: «Он пошевелился» и замирает в ожидании, пока ребёнок пихается снова и снова. Брайан, кажется, даже улыбается. На его лице проносится череда эмоций. Радость, смешанная с паникой. А потом он становится серьёзным, предельно серьёзным и говорит: «Если тебе нужны деньги…» - в последние месяцы он регулярно возвращается к этому разговору. Линдси повторяет своё извечное «У нас всё есть, Брайан» и признаётся, что иногда она испытывает приступы страха. Ей снится, что ребёнок из стекла, а она роняет его с лестницы. Она рассказывает ему все, чем не может поделиться с Мелани, потому что не хочет её пугать.
- Можешь рассказывать мне, - беззаботно заявляет Брайана. – Я-то уж точно не испугаюсь. Ты же знаешь, - тут он слегка понижает голос, - чужие переживания меня мало волнуют.
Ребёнок уже перестал пинаться, но Брайан руки не убирает. Голос Линдси слегка надломлен, когда она признаётся, чтодействительно ужасно напугана. Брайан садится и успокаивает её, на свой прямолинейный и не слишком сентиментальный лад.
- Послушай, в любом случае ты не сможешь напортачить больше чем мои родители. Даже Мелани не сможет напортачить больше. А посмотри каким неотразимым я вырос!
Брайан задерживается ещё минут на пять, отклоняет предложение остаться поужинать, заявив, что в сауне «новое поступление» , а он «ещё никого там не попробовал» . Он помогает Линдси встать с дивана – ты неподъёмная, словно труп - и, перед уходом, заставляет её пообещать, что она позвонит ему, когда начнутся эти ужасные боли, от которых ты будешь стонать, как от секса с отбойным молотком.
- А если сама не сможешь позвонить, пусть это сделает твоя подружка. И смотри, чтобы она «случайно» об этом не забыла.
Линдси провожает его до дверей, и они целуются на пороге, прежде чем Брайан исчезнет, и солнце зайдёт.
- Мелани говорит, что беременность делает меня очень сексуальной.
Брайан надевает очки.
- Дорогая, ты стала толстой коровой.
Всегда можно рассчитывать на Брайана Кинни, если хочешь получить честный ответ.
- Спасибо.
- Не за что.
Они ещё раз целуются на прощание, и он уходит, готовый покорить весь мир. А если не мир, то, как минимум, всех мужчин, которых повстречает на своём пути. Вечно молодой и прекрасный. Если бы она решила его нарисовать, то сделала бы это в духе импрессионизма, энергичном и полном противоречий. Но Линдси уже давно не брала в руки краски и кисть, и нет ничего, что помогло бы ей обрести вдохновение.
Джастин
<p>
Сколько он себя помнит, Джастин всегда рисовал. Мелки, акварельные краски, цветные карандаши. Идеи, мысли, фантазии, его жизнь в масле. Дженнифер водила его по музеям и художественным галереям, где можно встать перед картиной и замереть, созерцая; старалась разглядеть в его набросках руку художника. Он рисует, не переставая, даже, когда руку сводит судорога. В одуряющей тишине скучного урока он рисует картину. Невиданные, ни на что не похожие континенты. В своем воображении. А когда под рукой будут кисти, ему всего лишь придётся воспроизвести уже увиденное. Он рисует, когда рассержен, чтобы сбросить напряжение. Рисует, когда счастлив, потому что это выходит само собой, и он чувствует себя непобедимым. Рисует, потому что не знает, что бы он делал, если бы не открыл в своё время тайну цвета и формы. Время от времени кто-нибудь спрашивает, а зачем он рисует. Профессора, друзья. Джастин не знает ответа. Ведь рисование – это не осознанный выбор, а жизненная необходимость. Рисование это не то, что он делает, это то, что он есть.
Он рисует всё что угодно, всё равно что. И ему понадобились годы, чтобы понять: что бы он ни пытался нарисовать, в голове сидит один и тот же образ. Окончательно он осознал это на одном из занятий, когда его к этому подтолкнул один из наименее раздражающих профессоров. Джастин не испытывает особой симпатии ни к одному из преподавателей и всех их делит на раздражающих и не слишком раздражающих). Тот объяснил, что когда он просит их рисовать с натуры, то не хочет увидеть изображаемый объект. Для этого существует фотография.
- Когда вы рисуете модель, господа, то человек, который смотрит на вашу картину, не хочет видеть модель.
Джастин мгновенно понимает, что что пытается донести до них преподаватель. Люди хотят увидеть художника.
- Именно это я хочу увидеть в ваших работах. И не обманывайтесь, - продолжает профессор, – что бы вы ни рисовали, вы всегда рисуете одно и то же. И будет большой удачей, если вы сами осознаете, что же это такое.
Этим утром Джастину нужно нарисовать яблоки.
Блюдо, залитое солнечными лучами, не представляло бы особого интереса, если бы не кричаще-зелёные яблоки, сложенные аккуратной пирамидкой.
Рисовать легко, Джастин ищет самую суть композиции, которая удерживает яблоки именно так, а не иначе. Рисует силу тяготения, которая удерживает их на блюде. Рисует интенсивную зелень, которая заставляет померкнуть все прочие оттенки зелёного. И хотя в его картине не так много света, а на рабочем столе нет больше ничего кроме яблок, всё равно появляется ощущение, что всё пространство на столе находится в полной власти некой невидимой силы. Как будто там есть кто-то, кто разглядывает эти яблоки, изучает, оценивает, как они лежат.
Проходя мимо его компьютера, умеренно раздражающий профессор хвалит Джастина.
- Хорошая работа, Тэйлор.
Внимательно всматривается в нарочитую симметрию, которую Джастин отобразил в своём наброске, навязчивый порядок в том, как разложены яблоки, безжалостный контраст между зеленью плодов и фоном. Джастин изобразил чётко выраженные тени, которые отбрасывают силы, управляющие мирозданием. Тяготение, баланс, страсть, одержимость. Жестокость и красота.
- Ну хоть кто-то в классе имеет понятие о том, что рисует.
Есть люди, которые видят просто фруктовницу с зелёными яблоками, а кто-то смотрит вглубь, подходит, чтобы потрогать, переложить их так, чтобы найти некий баланс, равновесие, незаметные для остальных. Даже когда он не рисует Брайана, он рисует только его.</p>
<p>
ГЛАВА 7</p>
<p>
СЕМЬ [OMGYAY]
"Потому что теперь я понимаю, чего ты хочешь от меня. И знаю, чего мне ждать от тебя." (Джастин, 3x08)
Дафни
Дафни всегда казалось, что на Либерти Авеню больше народа, чем на прочих улицах Питсбурга, что забавно само по себе, ведь людей там живёт ровно столько же, сколько и в любом другом квартале. Должно быть, причина таится в обитателях Улицы Свободы, которые и создают ощущение непроходящего праздника. В кафетерии всегда царит небольшой хаос, Дафни считает, что в первую очередь это связано с личностью самой Дэбби, и уже только потом со всем прочим. Она умудряется поболтать с каждым из своих клиентов, интересуется их жизнью и именами, так что, если в один прекрасный день питсбургский муниципалитет сгорит дотла вместе со всеми статистическими данными о населении, то, по крайней мере, информация о геях и лесбиянках Питсбурга останется в целости и сохранности в выдающейся меднокудрой голове.
В общей сложности они разговаривали не более полдюжины раз, но стоит Дафни пересечь порог, как Дэбби приветствует её с зашкаливающей сердечностью и тут же пытается накормить всем, что только есть в меню. Она обращается с ней, как с членом семьи, потому что друзья Джастина входят в семью по умолчанию. Это кажется ужасно трогательным.
- Лапочка, будущему врачу необходимо как следует питаться.
Чтобы как-то отбиться, Дафни соглашается на специальный домашний завтрак и остаётся ждать Джастина, коротая время за разглядыванием посетителей. Раздумывая, почему Бог настолько несправедлив и сделал так, что здешние геи намного красивее любого натурала с ее факультета. Единственное напрашивающееся объяснение заключается в том, что Бог и сам гей, и Дафни тихонько смеётся, когда Джастин переступает порог забегаловки, ищет глазами её столик и плюхается напротив, озаряя всё вокруг этой своей ослепительной улыбкой, которой бы хватило, чтобы осветить Либерти Авеню во время Великого Отключения*
- Прости, мне так жаль, что я опоздал.
Вра-ньё!
Он не выглядит раскаявшимся ни на йоту. После целого месяца «О, Как Я Несчастен» и последовавших за ним нескольких недель «Я Правда Очень Счастлив, Дафни, Хотя И Хожу Целыми Днями с Несчастным Видом» Джастин Тейлор наконец-то выглядит довольным. Это та разновидность безудержной и заразительной радости, за которую он и получает разные трогательные прозвища, а Дафни самоотверженно любит его. У этой радости есть имя – Брайан, и фамилия – Кинни.
- И вовсе тебе не жаль, идиот непунктуальный.
Он отправил ей сообщение на голосовую почту. И ночевать не пришёл. Сообщение было надиктовано тем счастливым посторгазмическим тоном, который нельзя ни с чем спутать, и гласило: «Кафе, в девять. Позавтракаем? Я всё расскажу».
Дафни ловит себя на том, что улыбается как идиотка, но не улыбаться совершенно невозможно, потому что Джастин тоже улыбается и выглядит таким воодушевлённым.
-Ну да, ты права. Мне не так уж и жаль.
Это настолько очевидно, что ночь он провёл в доме Брайана. Настолько...
- Ты собираешься рассказывать или как? Что произошло-то?!
Последнее, о чем ей было известно, что Брайан вышвырнул его с работы, и Джастин отправился к нему домой, где с ним и случился приступ Шекспировских Страстей. Последнее, что она узнала, были слова: «Всё кончено, Дафни», а потом они разговаривали, ели мороженое, много курили и пришли к выводу: надо что-то делать и использовать последний шанс. Ну ладно, это Дафни решила, что нужно использовать последний шанс и Джастину следует еще раз попробовать поговорить с Брайаном.
Он тебя выгнал, потому что мой план сработал! Он так тебя любит, что ему просто невыносимо видеть тебя целыми днями и не иметь возможности поцеловать! Поэтому ты должен поцеловать его первым!
Как же ей нравится, когда задуманное проходит как по маслу!
- Подробности, Джастин. Подробности!! Я первокурсница медицинского колледжа накануне сессии, и единственная возможная для меня форма личной жизни – это пережить и прочувствовать романтическую историю своего друга-гея.
- Вот больная!
Дафни бросает в него салфетку, Джастин хохочет, а потом враз становится серьёзным. Он притворяется взрослым, делает вид, что в их возрасте уже не пристало обсуждать подобные вещи.
- Даф, то, что происходит между Брайаном и мной, это слишком личное, - произносит он, едва сдерживаясь, чтобы не рассмеяться ей прямо в лицо. – Даже не знаю, что ты хочешь, чтобы я тебе рассказал…