Лена уже наелась утренней порцией словоблудия. Она прошла в ванную, быстро оделась и направилась к выходу.
– До новых встреч в эфире. – Милан так и не встал, чтобы ее проводить. На лестничной клетке Лена посмотрела в лестничный пролет, раздумывая, броситься сейчас, чтобы поставить точку в этих бредовых отношениях, или повременить. Ее планы разрушил архитектор дома: в здании было всего два этажа, и она стояла на верхнем. Лена закурила, дверь квартиры отворилась, в коридор вышел Биккок в исподнем.
– Ты мусор забыла, выбрось в бак, как на улице окажешься. Но помни: пластик к пластику, стекло к стеклу, прах к праху. – Он подал ей черный пластиковый пакет и скрылся в проеме. У Лены больше не было сил злиться, она покорно схватила мешок и быстро спустилась во двор.
Промозглый февраль только раскрыл объятия, и прохладное утро бодрило. В отместку за презрение Лена бросила пакет с отходами рядом с баком, довольно рассмеялась и направилась к припаркованной у решеток двора машине. Через полчаса она уже была в офисе.
Тем временем Биккок репетировал. Каждое утро, оставшись наедине, он доставал скакалку, включал украденный саундтрек и читал стихотворение, написанное еще в студенческие годы.
– Будильник перерезал петли сна – и двери сна упали на ладони стаканом чая. Дорогу перепачкала весна – и мостовая в жидкой грязи тонет мостом причала. – Милан замедлял темп прыжков, и каучуковая нить плавно обходила щиколотки. – Тепло постели испускает крик на наковальне бешеного ветра куском металла. Я зажигаю сломанный ночник, я измеряю коридора метры шагом из стали. Холодная щетина на столе голодной бритве завтраком взошла стогом колосьев. Перчатки черной рваный пистолет забил доверху пальцами ушат обоймы грозной. – Биккок вспомнил, что не брился уже два дня, а потому теперь щетина смотрелась особенно колоритно. – Весь мир ложится бархатной дорожкой под стельки моих лаковых ботинок – поход в разгаре. Я начинаю переход по рожам, по скобам позвоночника пластинок – я рот оскалю. – Он начал взвинчивать темп, выдавая по 120 прыжков в минуту, и дыхания уже не хватало. – Страницами бульварных заголовков я выстелю тропу своей войны – я полководец. Залаяв под вольфрамовой головкой, я дирижером на краю волны открыл концерт.
Милан отбросил скакалку и уселся на пол. Последний год подобные упражнения давались ему с трудом: сказывались и сигареты, и напряженный рабочий график.
Отдышавшись, он направился к шкафу. Левый стеллаж был забит одеждой с претензией на стиль: вешалки венчали шейные платки, а сами плечики были укутаны в смокинги. Правый же отличался пестротой красок и разнообразием фасонов: здесь были и твидовые гости из Великобритании, и шелковые вестники Востока, и мягкие приталенные итальянцы, и строгие, но модные немецкие модели. Биккок заглянул в дальний угол шкафа, где съежился тряпичный пиджак в синюю клетку: он обиделся на невнимание хозяина и сжался в размерах до детской кофточки.
– Ну чего ты, иди сюда, сегодня вместе будем блистать! – Милан погладил пиджак, тот встряхнулся, тут же вырос до обычных размеров, а синие клетки заиграли глубокими нотами. Биккок подошел к большому зеркалу, примерил белую рубашку, которая сама застегнулась на все пуговицы, надел пиджак и недовольно поморщился. – Неладно скроен, да крепко сшит.
Пиджак покорно ужался в талии и расширился в плечах, синие клетки потускнели. Зеркало довольно подмигнуло бликом, давая понять, что Милан выглядит отлично, и хозяин дома улыбнулся.
На переодевание ушло меньше минуты, Биккок всматривался в свое лицо, пытаясь выискать следы загулов, влюбленностей и приключений. Ничего подобного не было.
Часы на стене ударили в набат, стрелки скривились и бешено засеменили по кругу, всем своим видом сигнализируя, что Милан опаздывает. Парень схватил портфель, обул туфли и бросился к выходу. Во дворе он недовольно покосился на черный мешок с мусором, брезгливо забросил его в контейнер и быстрым шагом направился к офису.
Привычка передвигаться пешком стала следствием продолжительных странствий автостопом, а этому увлечению Биккок отдался в молодые с головой. На этот наркотик его подсадили друзья Ильяс и Денис, которые достигли совершенства в искусстве останавливать машины на ходу, разорять попутчиков на сигареты и любопытные истории. В ответ они становились исповедниками, психоаналитиками, подушкой, в которую можно было поплакаться. И самое удивительное, что водители без задней мысли делились самыми страшными историями, которые приключались в их жизни, самыми постыдными поступками и самыми грязными желаниями, не дававшими заснуть по ночам.
Вдохновившись этими рассказами, Милан однажды уговорил Ильяса и Дениса взять его с собой в очередное путешествие. Неофиту подобрали самый простой маршрут, можно сказать, классику путешествия: Москва-Петербург. После этого Милана было не остановить, и вплоть до 25-летия он возвращался на малую родину, в Белград, только на попутках. Это увлечение сделало переписчика ходоком на длинные дистанции. За время своих странствий Милан успел прокатиться в одной машине с двумя убийцами, тремя насильниками, бессчетным количеством алкоголиков, наркоманов и неверных мужей.
Устроившись работать переписчиком, он взял квартиру в ипотеку в шаговой доступности от работы, чтобы никогда не пользоваться автобусом, а тем более метро.
Дорога к офису заняла чуть больше получаса. На проходной его привычным кивком приветствовали заспанные охранники в помятых костюмах. Порой Биккоку казалось, что охранники, коих здесь работало четверо, менялись между собой пиджаками, когда заканчивалась их двухдневная вахта. А выпив, он и вовсе уверялся в мысли, что все охранники – однояйцовые близнецы из одного помета или истуканы, сошедшие с конвейера № 14 «Уралвагонзавода». Почему именно 14-го, Биккок не знал, но настаивал, что именно так дело и обстоит.
Милан вбежал по лестнице на второй этаж, по привычке заглянул в «террариум», где работали четыре десятка переписчиков. В обязанности молодых и не очень сотрудников входило набивание текста, строго ограниченного количеством знаков: не больше 400. Отдел «Лайфстайла» готовил этикетки для бутылок вина; отдел экономики – для виски и коньяка; отдел политики – для водочной тары (да-да, в Москве именно водка – главный напиток всех тех, кто так или иначе связан с политикой); новости из раздела «Происшествия» и «Безумный мир» были самыми ходовыми, потому пивные компании вступали в ожесточенные подпольные схватки друг с другом, чтобы заполучить новости «РосАлкоБизнеса».
Это издание работало с проверенными производителями, другим конторам приходилось хуже: за неимением лучшего переписчики «Уха Москвы» публиковались на самогоне и суррогатах водки, журнал «Мегаполис» – на шипучем, противном, кислом вине, потому что читатели все равно в этом напитке не разбирались; патриотичное «НаДнеРу» работало только с алкогольными коктейлями.
Биккок вошел в кабинет, обставленный с некоторым изяществом, редко свойственным мужчинам, уселся за стол, вставил лист в печатную машинку, готовясь напечатать пару развернутых текстов для лимитированной серии виски.
Эпоха компьютеров и смартфонов канула в Лету в разгар Кризиса: северокорейские хакеры создали убийственный вирус «Саранча», который сгрыз все гаджеты от Apple, а после планшеты и телефоны на базе Android. Эпидемия началась с умиляющих роликов с котиками: стоило человеку посмотреть клип на YouTube, как на гаджете можно было ставить крест – программа запускала все приложения на устройстве, батарея разогревалась, как адская сковорода, и высокотехнологичный продукт сгорал, сопровождая свою смерть выбросом маленького белого облачка. Корейцы пошли дальше и написали код, уничтоживший ноутбуки и стационарные компьютеры: паленая программа разгоняла дисковод до 700 оборотов, и устройство не выдерживало нагрузок. Финальным аккордом стала модификация «Саранча 3.0», уничтожившая сотни тысяч модемов по всему миру. Миллионы пользователей сошли с ума, лишившись возможности обновлять статусы «ВКонтакте», выкладывать фоточки с вечеринок в Instagram, писать твиты с претензией на глубокомысленность. Это стало последней каплей: после суицида дочери американский президент велел стереть Северную Корею с лица земли – серия ракетных ударов похоронила идеи чучхе, плоть подданных великого полководца смешалась с радиоактивной пылью, но жизнь ребенка и подключение к Сети вернуть не удалось. Интернет стал дорогим удовольствием даже для бизнесменов, мир погрузился в темные времена, и людям пришлось достать с антресолей «Ундервуды» и снова научиться писать ручками и карандашами. В ходу остались самые дешевые телефоны, не имеющие подключения к Сети, и Nokia опять стали самыми популярными моделями.
Милан просмотрел сообщения. За ночь пришло три CMC, переписчик созвонился: отказался от двух встреч и подтвердил Ильясу вечернюю встречу. Глотнув кофе, он уставился на пустой лист. Раздался телефонный звонок, на другом конце коммутатора зазвучал знакомый бас начальника алкогольного цеха Суворина:
– Милан, срочно спускайся.
Предчувствуя проблемы, Биккок допил кофе и бросился на первый этаж. Именно здесь располагался разливочно-набивочный цех: тут этикетки наклеивали на бутылки. На Суворине лица не было: брови почти отпали со вспотевшего лба, а ресницы тревожно бились, как мотыльки, попавшие в плафон люстры. Биккок подошел к начальнику цеха:
– Беда навалила, мужика задавила?
– Милан, ну ты представляешь? 20 тысяч человек отравились вчера нашей партией политики: мы так переборщили с субстратом патриотизма, что у читателей приступы начались: несварение желудка, головные боли и тошнота. Нас сегодня жалобами завалили, просили больше не писать ни про «КрымНаш», ни про революцию на Украине.
– Без ножа зарезали, без топора зарубили? Ну, мы мастера! Неужто перегнули палку?
– Так если бы! 20 тысяч отравлений, а продажи партии взлетели: сейчас каждый второй москвич только нас и пьет. Мы всю публику у «Дна» и «Тесьмы» увели, они сейчас только нас читают и еще просят.
Патриотизм все-таки убийственная вещь: если одних он делает героями, то других низводит до уровня убийц. Любовь к родине, как и всякая любовь, вскрывает все худшее, что есть в человеке. Биккок убедился в этом на собственном опыте, оказавшись в Киеве во время Майдана и в Крыму – накануне референдума. Две стороны одной медали, события с крайне незначительным временным люфтом показали, как быстро общество срывается в бездну. В Киеве Милан каждой клеткой своего организма ощущал аромат свободы, который смешивался с гарью покрышек и легким запахом бензина. «Коктейли Молотова» той зимой согревали лучше, чем разожженные на мостовых и площадях костры, а воздух пьянил сильнее, чем спирт.
Биккока отправили в столицу Украины специальным корреспондентом, чтобы он, как заправский Хемингуэй в Испании, рапортовал о событиях с передовой городской герильи, слал телеграммы из мэрии, донимал расспросами чиновников, лишившихся власти, и чиновников, властью еще не испорченных. Милан был в редакции наилучшим из возможных кандидатов: в его пользу говорил и сербский паспорт, к которому не могло быть претензий ни у сторонников свергнутого тирана, ни у местной оппозиции; африканский опыт (почти синоним военного) и знание украинского языка. Руководство холдинга, отправляя Милана на Украину на рассвете революции, безосновательно полагало, что это будет легкая прогулка, едва ли не отпуск за казенный счет. Так полагал и сам Милан, пока не переехал из Киева в Крым. Здесь он наконец снял розовые очки и посмотрел на события глазами постороннего.
Работа в «РосАлкоБизнесе» помогла Милану встать на короткую ногу с высокопоставленными чиновниками: со многими из них он делал интервью, у других получал комментарии для статей, его регулярно приглашали на пресс-конференции и брифинги. Так Биккок узнал в лицо всех серых кардиналов управления внутренней политики Администрации президента России, офицеров внутренних войск и других шишек.
Какого же было его удивление, когда он встретил шапочных знакомых в списке кураторов референдума об отделении Крыма. Эти новообращенные крымчане так вдохновенно убеждали депутатов местного парламента, членов избирательных комиссий и рядовых граждан в необходимости плебисцита, что Биккок даже задумался, а не стать ли гражданином новообразованной республики. К несчастью, его мечтам не суждено было сбыться: стоило Крыму объявить о провозглашении независимости, как полуостров великодушно приняли в состав Российской Федерации.
В тот же день Милан предрек России семь тощих лет, семь лет пустых колосьев и скорый потоп в черном море пропаганды; журналист зарекся писать про политику, твердо заявив, что ноги его больше не будет в редакции. Но, протрезвев, провидец забыл свои предсказания и кривой походкой направился на работу. Теперь же история повторилась: патриотичной партией отравились 20 тысяч читателей, и эту проблему нужно было решать.
– Взяли Фоку сзади и сбоку, а вот исками пригрозили, или нет?
– Нет, о чем вы? – ухмыльнулся Андрей. – У нас же читатели-мазохисты: читают, ругаются, матерятся, но пить продолжают.
– Из дурака и плач смехом прет, – сказал Милан. – Тогда поступим проще: ждем первого иска, а там видно будет, – протянул начальник. – Попался в тиски – так пиши не пиши.
– А ты видел, что сегодня бывшего премьер-министра от тюрьмы отмазали? – Андрей с гордостью показал свежую партию новостей.
– Алтынного вора вешают, а полтинного чествуют, – меланхолично ответил Милан. – Расслабься, это Россия.
Биккок вернулся в свой кабинет. Рабочий день перешагнул экватор, и Милан посчитал, что может сделать перерыв на обед, который растянулся на час с небольшим. Позлословив с коллегами на тему возможных карьерных перестановок, он вернулся в офис сытым и спокойным. Теперь его ожидало ответственное и очень интересное задание – отправиться на митинг и подготовить в свежую алкопартию репортаж с массовой акции.
Продрогший и злой, Милан торопливо выскользнул из толпы и вышел на тротуар, где находилась книжная лавка Дениса. Он прошагал мимо испанского ресторана, на витрине которого успели написать «Жрите сами свой хамон, гречка – сила!», итальянской винотеки с разбитыми окнами и американского бургер-клаба, на двери которого значилось: «Не нужны нам ножки Буша – наши цыпы лучше», пока, наконец, не уперся в грот Капитана. Он вошел в магазин, и лавку окутал запах ладана и серы. За прилавком сидели подвыпившие Денис и Витя. Они живо обсуждали недавние приключения Ильяса, умудрившегося подраться в баре с лейтенантом полиции и загремевшего в отделение. Самое удивительное в этой истории то, что летописца отпустили, так и не возбудив уголовного дела.
– Два мужика – базар, а три мужика – ярмарка, – приветствовал друзей Биккок.
– Здорово. – Денис пожал руку и продолжил тираду. – Я тебе говорю: у Ильяса такие связи, что ни мне, ни, например, Милану, – книжник протянул Биккоку стакан виски, и переписчик уселся за прилавок, – не снились.
– Ну, не знаю. – Биккок вмешался в диалог, даже не сняв пальто. – Конечно, жизнь у Ильяса интересная, но упаси вас боже жить интересной жизнью. Я вот что думаю: иному счастье – мать, а иному – мачеха. Порой мне кажется, что о существовании Ильяса оно вообще не знает. Он неглупый мужик, но что ни день – то драки, то ссоры с соседями, то разборки с ментами.
– Ему пора жениться и остепениться, – сказал Витя.
– Чья бы корова, Шелудяев. Будем откровенны: ты женился на скорую руку, да на долгую муку. – Милан поднял стакан. – Не чокаясь.
Мужики рассмеялись и выпили.
– Из старого браконьера получается лучший егерь, – продолжил Милан. – Я вот что думаю: если у Ильяса такой талант решать проблемы…
– Стоит уточнить: создавать проблемы, а потом решать их, – поправил Витя.
– Да, именно так. – Милан задумался. – Летописцу давно пора стать «решальщиком». Пусть он все проблемы банкиров, чиновников, промышленников и политиков, все их терочки, все склоки решает. Жаль, что такой профессии в университетах не учат.
– С другой стороны, Ильяс умеет писать честные, легкие и красивые статьи, – заметил Витя. – Почему тебе не взять его в штат, так сказать, под свое крыло?
– Э, нет. – Милан повел указательным пальцем. – Чем ближе к церкви, тем дальше от Бога. Переписчики, конечно, должны представлять полную и объективную картину действительности, но когда это было? Увы, сегодня все иначе: мы стали заложниками читателей, помешанных на сексе и скандалах, гонцами за трафиком и наймитами, отрабатывающими бизнес-заказы.
– И не стыдно признаваться? – Денис ехидно уставился на Биккока.
– Ты продаешь человеческие трагедии, прошедшие проверку временем, – он показал на книжные стеллажи, – Я продаю человеческие трагедии без срока годности. Разница невелика. Ладно, товарищи, я вас покину, потому что Ильяс уже на подъезде.