Люби мужа, ублажай,
Но и жалеть не забывай -
Шубу покупая, цену не называй!
Все смеялись, чокались и танцевали. Наде очень тёрли туфли, давило платье в груди, и щёки чесались от пудры, но она тоже танцевала и смеялась; целовалась по сигналу с набитым ртом, пила шампанское, исподтишка разглядывала чужую причёску Андрея, и чувствовала себя случайной актрисой в неизвестном спектакле.
Началась семейная жизнь; Надя зарылась в кастрюли, половые тряпки и магазины - ей очень хотелось показать, что она хорошая правильная жена; вставала в полшестого, готовила завтрак, будила Андрея, целовала его на прощанье, вечером встречала горячим ужином в начисто вылизанной квартире; обсуждала со свекровью косметику и сериалы. Андрей работал и пил. Их волнующая близость куда-то делась, - теперь они были будто на войне, и Надя мыслилась в лагере Тамары Семёновны. Летом поехали на дачу, и Надя послушно полола грядки и таскала воду. Андрей был в отпуске, но всё равно уходил на весь день куда-то с компанией, и приходил всё равно пьяный и злой; Надя, молча, раздевала его, укрывала и ложилась тихо с краю. Однажды Надя не стала ждать вечера, а собралась и уехала в Москву к родителям. Елена Михайловна плакала вместе с Надей и приговаривала:
- Доченька, ну куда ж ты смотрела? Я же говорила тебе...
Действительно, говорила; длинные монологи в никуда. Надя тогда только улыбалась и не слушала. "...Андрей ведь совсем не то, что тебе нужно! О чём вы будете говорить? Чем заниматься? Вас же ничего не связывает, никаких общих интересов, он человек из совершенно другой среды, Наденька, ну подумай хоть немного! Невозможно построить совместную жизнь на пустом месте, это пройдёт у тебя, а ведь поздно будет... "
Лев Константинович сварил кофе пополам с молоком и рассказал длинную и смешную историю про своего ученика - мальчика Серёжу, который совсем не хотел учиться музыке, но очень увлекался составлением математических задачек, и большая часть музыкального урока превращалась в урок математики; мальчик Серёжа в роли преподавателя был очень терпелив и серьёзен, а его задачи непонятны, но просты. А как-то раз вместо мальчика Серёжи пришла его мама и устроила скандал: "...вы - пе-да-гог! Вы взяли на себя обязательство музыкально образовать ребёнка! Почему ребёнок до сих пор не играет? Вы же пе-да-гог!.." - Лев Константинович, рассказывая, вращал глазами и возмущённо пищал. У Нади от смеха заболел живот. Было весело и уютно, но что-то едва заметно зудело, где-то далеко, где-то на обочине сознания; мешало тому успокоительному чувству, какое появляется, когда, как в детстве, сидишь со своими родителями за одним столом и почти физически ощущаешь их заботу и ласку, Наде смутно хотелось сбежать куда-нибудь в холод, в дождь, чтобы погасить этот неуёмный жгучий зуд. А вечером приехал Андрей. Он мрачно смотрел из-под бровей и отрывисто бросал слова раскаяния, и так он был несчастен и потерян в своём неумении, - хуже ребёнка, который, хоть и не может сказать, но ещё не обрёл страха выражать свои чувства, - что непонятно было, чего хочется больше - приласкать его или побить. Произошла бурная сцена со слезами и криками, примирение; и опять пили кофе, - уже вчетвером. Елена Михайловна беседовала с Андреем о его работе, о даче: когда планируется достроить дом, - можно ли будет жить там зимой, большой ли участок, что выращивает на грядках мама, а Лев Константинович шутками сглаживал все неловкости. Впервые Надины родители общались вот так с зятем. После этого случая Андрей не пил около двух недель - до конца отпуска, но стал даже злее. Теперь он будто чувствовал предел: как только Надя была готова сорваться и снова сбежать, он становился вдруг мягким и ласковым, и стоило Наде успокоиться, его злоба опять начинала набирать оборот и снова стихала, достигнув опасной черты. Лето закончилось, и Надя поняла, что беременна. Тамара Семёновна была очень недовольна: "Ребёнка мало родить, его и на ноги надо поставить! А у вас - один копейки приносит, другая - иждивенка; живёт за наш счёт и своих ещё родителей обирает! Я вашего спиногрыза кормить не собираюсь - так и знайте!". Андрей молчал - он знал, что дети много кричат и на них уходят все деньги, но об аборте сказать не смел - это был предел. И тогда всё семейство Андрея, все дальние и ближние родственники, соседи и знакомые стали искать Наде работу - "в декрет пойдёшь, хоть копейка своя будет, деньги лишние не бывают". Но Надя упорно отказывалось мыть подъезды, расставлять товар в супермаркете и быть нянечкой в детском саду; полы и посуду она мыла дома, товар из супермаркета таскала домой два раза в неделю и не понимала, почему должна работать ещё больше, когда, вроде, должно было быть наоборот; у неё болели ноги, тянуло живот и тошнило, казалось, от самой жизни. Иногда она звонила маме и беспомощно плакала в трубку, но вернуться больше не пыталась, родители волновались, задавали вопросы, звали домой, и Надя перестала звонить. Жизнь стала каким-то полусном, дремотным оцепенением, какое бывает при высокой температуре; мозг превратился в большую рыбу, - как-то Надя видела такую в магазине, - застывшую в центре позеленевшего аквариума, с выпученными навеки бессмысленными глазами и приоткрытым ртом, - наверное, это была самая тупая и унылая рыба на свете.
В апреле родилась Вера, тонкая, крикливая девочка с недовесом и синеватыми пальцами. Заведующая родильным отделением сказала, что такого противного ребёнка вообще не надо было рожать. Самой заведующей было за восемьдесят, она имела единственную, уже на шестом десятке, дочь и прославилась на всё отделение прозвищем "Мачеха"; в особенно хорошее настроение она приходила, когда удавалось вызвать не просто слёзы, а настоящий нервный припадок. Она получала удовольствие от той ничтожной власти, которую имела и не гнушалась самым низменным садизмом: "Плохо матка сокращается", - и назначала процедуру - внутрь, в матку вставлялся резиновый шланг, похожий на шланг от устаревшей стиральной машины (может, это он и был), второй конец его крепился на водопроводный кран в палате и через него в матку в течение часа подавалась холодная вода, так же заведующая запрещала использовать прокладки - "На ваших подкладках не видно сгустков! Откуда я знаю, как у вас матка сокращается?" Любимых коньков у неё было два: сокращение матки - первый, ответственный за физический аспект садизма; и второй - выполняющий психологическую функцию - на ежедневном обходе кому-нибудь из рожениц сообщалось: "Зачем ты вообще рожала, дура?", а дальше следовала пространная нотация о том, как много нужно денег, чтобы прокормить и вырастить ребёнка, какой удар наносят роды фигуре и карьере, какой это ответственный шаг, как страшно сейчас жить; в пример ставилась её дочь - "Вот моя Нинель сорок тыщ зарабатывает, а родить так и не решилась, и правильно! - это ж копейки при теперешних запросах. А вы, сучки похотливые, нищету и безотцовщину плодите...". Все понимали, что заведующая исходит злобой от зависти, что на самом деле мечтает о внуках, которых её образцовая дочь не смогла ей дать - о причине этого ходили самые разные слухи; понимали, что это просто несчастная одинокая старуха, но истерзанные недавними родами, грязью и тараканами в палатах, грубостью и изолированностью от мира, женщины всё равно не выдерживали и пускались в слёзы. Наде повезло - её соседкой по палате оказалась совсем юная девушка, девочка, ещё школьница, у неё не было ни мужа, ни отца, только мать и больная бабушка, а теперь и мальчик, весом 4200 и шов от кесарева; это был настоящий подарок для заведующей, и конечно, размениваться на сокамерниц старшеклассницы она не собиралась. Однако полностью избежать внимания Мачехи не получилось: в последний день, Надя зашла в кабинет заведующей поинтересоваться, скоро ли будут готовы документы на выписку - и пришлось просидеть в палате до темноты под моторолльный писк "Лунной сонаты", - Андрей сначала ласково, потом раздражённо, спрашивал, сколько ещё ему греться на улице, и не лучше ли Наде выписаться завтра; с каждым звонком и он, и Бетховен становились всё неузнаваемей, Надя плакала, сидеть было больно, лежать невозможно, ходить взад-вперёд тяжело, соседки по палате недовольно цыкали, нарочито скрипели кроватями, и было никак не понять, как отключить у телефона звук.
Когда приехали домой, уже стемнело, всю дорогу Андрей сердито храпел, Вера лежала кукольным одеялом у Нади на коленях: жёлтое личико, то хмурилось, то улыбалось, таксист курил в пробках, через открытое окно врывался мокрый снег. Тамара Семёновна встретила недобро, гости за опустошённым столом пели, Николай Ильич рыгал в ванной, по телевизору шёл какой-то фильм, видимо американский, судя по частым упоминаниям задницы. Андрей сразу отправился за стол, а Надя положила ребёнка в кровать и хотела прилечь сама, но тут, в комнату вошла Тамара Семёновна и один за другим гости, все вместе они принялись шутливо пререкаться и ахать; потом проснулась Вера и жалобно закричала, - крик на невыносимой частоте, который достаёт до самого дна как голос совести, тот крик, из-за которого пьяные матери выкидывают младенцев в окно; Надя взяла ребёнка на руки, но покормить при гостях не могла, а они всё не уходили и Вера всё кричала.
- Да дай ты ей соску наконец! - сказала Тамара Семёновна - девка орёт как арихонская труба, а она стоит столбом!
- Тамара Семёновна, её покормить надо...
- Так корми! Чего застыла? Тут все свои, стесняться некого.
Гости радостно закивали, и Надя молча села, высвободила изнывшую грудь и сунула её в жадный маленький рот.
- ути, маленькая, сиську как просила ...
-Сиська вкууусная...
- Глупая какая мамка, сиську нам не даёт...
Надя закрыла глаза и попыталась заглушить эти возгласы мыслями, но мыслей не было, виски давило жарким туманом, грудь болела, во всём теле ощущалась даже не слабость, а какая-то невесомость и беспомощность; откуда-то сверху, издалека, Надя смотрела вниз и видела свиноматку на ярмарке - крошечную себя с младенцем у груди. Вере хватило нескольких минут, чтобы наесться и снова уснуть, гости захотели ещё выпить, и вышли, только Тамара Семёновна задержалась, толкнула Надю:
- Ты только с ней не укладывайся, приспишь! - и тоже вышла.
Вера росла нервным, очень привязанным к матери ребёнком, она спала только днём, а всю ночь её приходилось носить на руках. Тамара Семёновна считала, что это не правильно и отчитывала Надю за то, что по её милости вынуждена не выспавшись идти на работу, "в отличие от некоторых, которые ночью другим спать не дают, а днём прохлаждаются за чужой счёт!". Расходы увеличились, Андрей не понимал, куда уходят деньги, и осыпал Надю упрёками, но она уже не молчала как раньше, а отвечала ему тем же, срываясь в истерику; подключалась и свекровь - обязательно напоминалось, что памперсы и сухие смеси -- это дорого и вредно, что Андрюша уже в полгода умел писать на горшок и пил молочко, - даже Николай Ильич отрывался от телевизора и поддакивал жене, заходилась в плаче и Вера. В конце концов, Надя хватала ребёнка на одну руку, другой коляску, и выбегала на улицу; рядом был парк, и они гуляли по заросшим бёрезой и клёном аллеям дотемна. В парке Вера спала, но как только возвращались домой, просыпалась, и всё начиналось заново. Иногда Надя уезжала с дочерью к родителям и тогда, Андрей названивал всю ночь на сотовый, а утром являлся сам, просил, не понимая за что, прощения, уговаривал вернуться, обещал что-то. И Надя возвращалась.
В три года Вера пошла в детский сад, в тот, где работала воспитательницей Тамара Семёновна, и начала болеть. Каждый месяц приходил детский врач из районной поликлиники - невысокая худая женщина с короткими бесцветными волосами - она выводила в карте "ОРВИ", выписывала антибиотики и капли в нос, а через неделю Надя выстаивала в поликлинике двухчасовую очередь за справкой. Потом запись в карте изменилась на "Острый отит" и очереди приходилось выстаивать теперь не к педиатру, а к ЛОРу. Отит повторялся уже не каждый месяц, а каждые две недели, от антибиотиков Вера похудела, ослабла и стала ещё более нервной и плаксивой. Елена Михайловна уговорила Надю обратиться к врачу-гомеопату, услугами которого она давно пользовалась сама, и вскоре прекратились не только отиты, но и "орви", теперь Надя ходила в поликлинику лишь для того, чтобы написать заявление об отказе от прививок и поругаться по этому поводу с педиатром. Гомеопатия направила возмущение Тамары Семёновны в новое русло, - она ругала шарлатанов, угрожала эпидемиями и неизлечимымыми болезнями, вспоминала время, когда без прививок не брали ни в сады, ни в школы, говорила о засилье приезжих - "эти все кислоглазые и чернозадые - рассадники заразы, они повсюду, и так девка болеет без конца...", Надя же увлеклась гомеопатией не на шутку - недавно появился компьютер - родители подарили - появился интернет; она изучила всё, что нашла там по этой теме и молчать была не в состоянии - возражала, сначала спокойно, потом срывала голос: "Прививки навязываются фармацевтическими компаниями и министерством здравоохранения через поликлиники, все они имеют прибыль от вакцин и лекарств! Гомеопатию невозможно признать официально - это значит вооружить конкурента! Как вы не понимаете?! Ведь именно поэтому трудно найти настоящего гомеопата, а не шарлатана! Вы на Веру посмотрите, она за три месяца ни разу не заболела, а её последний отит помните? Её выписали через три дня. Три дня, а не неделю, как раньше! Она окрепла, посвежела, повеселела, характер даже изменился! И денег не надо столько тратить - раньше на лекарства под тысячу уходило за каждую болезнь, теперь в аптеку ходим только за зелёнкой, разве вы не видите?" Однако Тамара Семёновна стояла на своём: Вера перестала болеть, потому что "переросла", гомеопатия помогает только тем, кто в неё верит, а с настоящей болезнью "травки" не справятся, все гомеопаты - шарлатаны, которые наживаются на таких доверчивых дурах, как Надя. Случались скандалы и ссоры, после которых свекровь с невесткой не разговаривали неделями. И Надя всё-таки научилась делать по-своему молча. Андрей в этих спорах не участвовал, - он привык, что дети и здоровье, наряду с приготовлением пищи, уборкой и оплатой коммунальных услуг -забота женщин. Он уволился с завода, и устроился к Витьку в супермаркет продавцом, денег стало чуть больше, а времени чуть меньше - теперь он работал по 12-тичасовому посменному графику. С завода он выносил цветной металл, в основном титан, который в пунктах приёма металла был значительно дороже меди, латуни и алюминия, но выгодно это было ещё до рождения Веры - потом цена на него понизилась до уровня обычных металлов и уже не во всех пунктах принимали, - один из методов профилактики разворовывания. Но Андрей обладал в избытке этим нередким в народе умением нигде не пропасть, - уволившись с завода, он собирал металл на помойках и в пустующих, под снос, домах, а из супермаркета таскал дорогой алкоголь, частично продавал его в ближайшие палатки, складывая остатки под кухонный стол. У соседки сверху он покупал канистрами спирт и продавал его знакомым в разлив и дороже, однако, денег всё равно было мало даже с теми, которые Наде давали родители; и если Тамара Семёновна не носила бы из детского сада остатки обедов и завтраков, - то едва бы хватало на пропитание. Пить Андрей продолжал дешёвую водку и соседский, не успевший продаться, спирт - красивые бутылки под столом стояли для души: "У жида отнять немножко - не воровство, а честная делёжка!" - любил приговаривать он, пополняя запасы. С появлением компьютера он стал проводить дома почти всё свободное время и с Надей теперь ссорился реже - его захватили виртуальные игры, и он мог сутками сидеть за монитором, отвлекаясь только, чтобы сходить в туалет или за новой бутылкой. Он так переполнялся эмоциями, что не мог держать их в себе и с воодушевлением описывал Наде свои победы: сколько земель завоевал, какой доход приносит каменоломня и как хитро он избежал восстания рабов; Надя злилась про себя, что Андрей занимает компьютер и слушала вполуха, - она восстановилась в университете и голова её была занята "Дактилической клаузулой в произведениях некоторых поэтов Серебряного века", писать от руки такую дипломную работу было крайне сложно потому, что техническую её часть быстрее и точней выполнила бы компьютерная программа. Если Андрей замечал, что Надя не проявляет интереса к его увлечению, он обижался, и тогда начиналась ссора, которая заканчивалась слезами и криками; и чем дольше Надя сохраняла спокойствие, тем сильнее и дотошней упрекал её Андрей. Он возмущался тем, что она как "жид с говном" носится с Верой, а на него не обращает внимания, что она "зазналась в своих институтах" и кроме Веры, "говнопатии" и "линхуистики" ничего знать не хочет; припоминал, как недавно она забыла выстирать его носки и ему пришлось идти на работу в грязных и твёрдых и он стёр себе все ноги, а месяц назад она ушла куда-то и заперла дверь, а он пришёл с ночной смены и не мог попасть домой, потому, что его ключи она куда-то задевала - выходило, что Надя не заботится, не интересуется, и ни капельки его не любит. И тогда начинала кричать она, - что надоел запах спиртного, грязных ног и гениталий, что никакой помощи и понимания, что все в "этом доме" против неё, что тошнит уже от грязной посуды и "мерзкой морды твоей матери", и что это он её совсем не любит, а только пользуется... Она ударялась в плач, Андрей успокаивал её, оба признавались в любви и всё на какое-то время успокаивалось.