- Ну-ну, родная... - он гладил её по голове и целовал в макушку, и как-то незаметно его руки оказались у неё под курткой, Надя отпрянула.
- Ну что ты... что ты, милая... - руки стали настойчивей, в голосе зазвучала нехорошая улыбка - не жмись...
Надя пыталась отстраниться, но он держал крепко:
- Целку строить будем?
Он ударил её в челюсть, сжал плечи и повалил спиной на лавку, больно впечатав затылком в доски, наступил коленом в живот, отвесил несколько пощёчин.
- Сладкая сисечка, - он укусил её сосок - но висит... Ты что же, за сиськами следить надо! - он задрал ей юбку и разорвал колготки. Надя почувствовала, что руки свободны, снова забилась и тут же получила новый удар - с кулака в правую скулу, мужчина, видимо, был левша. "А блоху подковать слабо?" - подумалось вдруг, и тоненький крысиный смешок вырвался и, булькнув, умер в сыром воздухе.
- Не плачь, малышка, возьми конфетку... Ай, какая вкусная у нас конфетка!
Надя, стояла коленями на мокром деревянном полу, в рот ей тыкался толстый член, тёплый и сухой, похожий на дорогой пластилин, который она недавно покупала для Веры; губы инстинктивно сжались, Надя замотала головой, но пальцы на шее, прямо под челюстью, заставили повиноваться. Во рту член стал мокрый и скользкий, он упёрся в горло, а горячая ладонь на затылке насаживала всё глубже и Надю вырвало.
- Сука! Блядь паршивая, ща жрать свою блевотину у меня будешь!..
Банди - всё-таки это была такса - носился по газону, слышно было его радостное собачье дыхание; мужчина постанывал, распухший член пульсировал и горел, как закрытый нарыв, Надя слизывала рвоту, пыталась выплёвывать и тогда он бил и матерился. Потом он бросил её на пол, и она лежала распятая, вжатая в гнилые доски и снова лицом в небо - оно совсем очистилось и чернело, и дрожало звёздами сквозь дыры в крыше, и снова всё было далеко и безразлично. Когда он ушёл, Надя ещё долго не вставала, - пока не поняла, что ей больно, холодно и хочется курить. Она пришла домой почти утром, Андрей так и спал в кресле, - голова закинута назад, рот открыт, - и громко храпел. Надя пошла в ванную. Она читала где-то, что обычно, в таких случаях, долго стоят под струёй воды, чтобы смыть грязь, которая никак не смывается, а потом режут себе вены или едят таблетки, но почему-то она никакой грязи не чувствовала; только во рту было противно, и волосы пахли блевотиной, - таблеток тоже не хотелось и ощущала она себя так, как будто кто-то умер. Кто-то чужой, - например сосед, с которым всю жизнь здороваешься, но понятия не имеешь, любит ли он кошек, есть ли у него дети и даже как его зовут, - просто каждое утро он с усами и портфелем, вежливо кивает, говорит: "Добрый день" и помолчав, выходит из лифта. А потом случайно узнаёшь, что Иван Григорьевич из 24-ой квартиры умер уже как полгода, и понимаешь вдруг, и удивляешься, - как не заметил, что давно по утрам ездишь в лифте один. Надя прополоскала рот перекисью водорода, почистила зубы, рассмотрела в зеркале лицо - это была не она, какой-то заплывший китаец, - и только потом залезла в душ и отмыла липкие подтёки и приставшие листья, вытираться было больно. Она сложила одежду в мусорное ведро и легла в постель. Сон наступил сразу, глубокий и тёмный, без образов и звуков; Надя словно погрузилась в глухой мягкий кокон. Утром, её разбудил Андрей, - он стоял на коленях перед кроватью и осторожно гладил её волосы. От него пахло перегаром, а глаза были влажные, а в них страх:
- Надя. Надя, прости меня, пожалуйста, я не буду больше пить, Надя, я не буду больше, пожалуйста...
Надя лежала молча, всё болело и ничего не хотелось.
- Не бросай меня только, любимая, милая, Надя, только не уходи! Я не буду больше, я закодируюсь, хочешь?
Надя посмотрела на него и заплакала. Андрей показался ей вдруг таким родным, тёплым, близким, даже с перегаром и грязными ногами.
- Не плачь, пожалуйста, Надя... Хочешь чай? Я сделаю, сейчас...
Андрей убежал на кухню, слышно было, как разбилось что-то, и он приглушённо выматерился, как наливает воду в чайник и ставит его на плиту, как достаёт из шкафчика сахар, чашку, металлическую банку с чаем. Звуки дома, обычного, живого, где бьют посуду, пьют чай, приглушали боль, и она сворачивалась клубком и пряталась внутри. Андрей был уверен, что это он, пьяный и невменяемый, избил Надю, его руки с окровавленными костяшками, провал в памяти и чувство вины, которое неизбежно овладевает женатым человеком с похмелья, подтверждали это, он мучился, и не знал как добиться прощения и у Нади и у себя. Вечером приехали его родители, привезли Веру, Андрей, впервые, сам уложил дочь спать, даже попробовал ей почитать; Вера слушала плохо - Андрей запинался на длинных словах и читал без выражения, - спрашивала, где мама.
- Мама заболела. У неё температура... - этого объяснения было достаточно и для Веры, и для Тамары Семёновны, она даже запретила внучке заходить к Наде в комнату: "подцепит щас заразу, потом год не отделаемся, нечего сад прогуливать, Андрюх, может ты тоже пока воздержишься? к Верке перебазируешься, я раскладушку вытащу с антресоли?"; на следующий день Надя уехала "болеть" к родителям, процедив: "я не могу пока простить, мне надо подумать", родителям же она рассказала всё. Елена Михайловна очень уговаривала рассказать и Андрею, но Надя только плакала и мотала головой; Лев Константинович отстучал "Катюшу" пальцами на столе и сидел нахмурившись:
- Надя, так нельзя. Ты понимаешь, что это очень серьёзный обман?
- Папочка я просто не могу... И я не врала - он сам так подумал. А если я скажу - он побежит искать этого человека, будет кричать, злиться, снова напьётся... Пусть лучше так, он даже Верой стал заниматься, вдруг у нас всё хорошо будет, он обещал пить бросить...
- Не будет хорошо, Надь. Даже если он бросит пить. Ты не будешь себя чувствовать счастливой, потому что ты всё равно будешь знать, что это обман. Подумай...
- Да, доченька, подумай, чтобы у вас там ни было, Андрей никогда тебя не бил, ты представляешь, кем он себя сейчас чувствует? Он, наверное, просто в ужасе - напился, избил тебя до полусмерти... И он ничего не помнит! - Елена Михайловна вздохнула - Наденька, ну это, в конце концов, просто низко...
- Да вы ничего не понимаете! Низко!.. А разве не низко так себя вести как он? Он же напивается каждый день как скотина! Ему наплевать, что я чувствую! Они все там надо мной издеваются, его мать считает, что я его, видите ли, "распустила"! Как будто раньше он не пил!... Они даже говорить по-человечески не умеют - только кричат все и указывают. У них тюль и шампунь женского рода, и меня тошнит от бесконечного "звОнить" и "Одевать сапоги"!.. А ещё они "пользуют" стиральный порошок и покупают "кило помидор"! Андрей вообще только матерится!.. Да с какой стати я должна думать, как он себя чувствует? Я уже корвалол, как старуха пью!.. И это всё, всё из-за него, это он виноват и его гадкая мамаша!.. - Надя разрыдалась в голос, Елена Михайловна обняла её, прижала к груди, Лев Константинович мрачно опустился в бордовое кресло и закурил:
- Тебя никто не заставляет там оставаться, ты в любой момент можешь забрать Веру и вернуться домой.
- Я не могу! Ну почему вы ничего не понимаете?.. - Надя уже просто выла.
- Лёвушка, хватит - сказала Елена Михайловна, она сама чуть не плакала - ну хватит, хватит - приговаривала она уже дочери.
Надя вернулась к Андрею, как только сошли синяки; пока её не было он действительно не пил, ходил на работу, вернувшись, укладывал Веру спать, когда не надо было на работу, сам водил в детский сад и вечером забирал (когда он работал, это делала его мать). Каждый вечер он звонил Наде, снова просил прощения и умолял вернуться. Приехать к ней он боялся, - не знал как после всего вести себя с её родителями, как смотреть им в глаза; он очень мучился. Надя вернулась в субботу; Николай Ильич и Тамара Семёновна снова уехали с Верой на дачу, Андрей вымыл полы и купил цветы: много разноцветных астр, и расставил их по всей комнате. Наде было немного стыдно, но она уверила себя, что имеет полное право так поступать, и открыто смотрела Андрею в лицо, принимая его раскаяние как должное. Они провели вдвоём весь день, Надя говорила, Андрей только слушал и кивал. Он не всё понял из её длинной речи, но твёрдо усвоил, что кругом виноват, и если "ещё хоть раз" - последует неизбежный развод.
И жизнь, действительно, потекла по-новому. Андрей удерживал себя от пьянства невероятными усилиями, - с трудом отбившись от настойчивых предложений своих "коллег", после работы он возвращался домой обходными путями и, пригнув голову, быстро пробегал все окрестные лавочки. Надя не разрешила ему кодироваться и отвела к своему гомеопату, тот сразу предупредил, что алкоголизм вылечить почти невозможно, не только гомеопатией, но вообще, чем бы то ни было, потому что это болезнь психики, а не тела; говорил, что гомеопатией можно устранить физиологические последствия, а психику только направить, что тут всё зависит от человека, а не от лекарства, и что это долгий процесс; предлагал обратиться к психологу или к анонимным алкоголикам, но Андрей наотрез отказался - анонимные алкоголики его очень насмешили, а слова, начинающиеся с "психо" пугали, вызывали воспоминания о мягких стенах и смирительной рубашке. Гомеопат всё-таки провёл приём и назначил лекарство. Постепенно у Андрея перестало сводить ноги, и желудок больше не болел, ему даже казалось, что выпить хочется не так сильно, и он шёл с работы напрямик, твёрдым шагом и проходил мимо лавочек, спокойно здороваясь, иногда даже останавливаясь поболтать минутку-другую. Уже близился Новый год, было холодно, но снег шёл редко и помалу, лужи под ногами раскалывались тонкими льдинками. Надя мечтала о холодной и снежной зиме, ей хотелось белого и чистого, хотелось искряных снежинок и возить Веру на санках. Но дворники сметали с асфальта скудную порошу, как только она появлялась, и всё вокруг оставалась серым и противным. Надя просила Андрея уговорить Николая Ильича и Тамару Семёновну остаться на Новый год в Москве, не ехать на дачу, чтобы можно было поехать туда втроём, без них, - сто шестьдесят километров от Москвы, там ведь полно снега! Это Москва всегда как выжженное пятно. Но родители не только не согласились остаться в Москве, они даже запретили Андрею и Наде ехать с ними:
- Там только одна тёплая комната! нечего жопа об жопу тереться, и так отдохнёте - ребёнка забираем! - недовольно сказала Тамара Семёновна.
- Мам, мы в другой будем, обогреватель включим... - Андрей ещё не научился спорить с матерью, его интонации были робкие и просительные. Тамара Семёновна совсем рассердилась:
- Ага, электричество мне нажигать! Он жрёт - ого-го! Нет уж!
Спорить было бессмысленно, Андрей и Надя остались на Новый год в Москве. Они нарядили ёлку, Андрей сам сделал салаты, расставил тарелки, под бой курантов хлопнуло дорогое шампанское; Надя написала на бумажке своё желание, сожгла его и утопила в бокале - Андрей всегда смеялся над этой её привычкой. И наконец, пошёл снег, - получилась настоящая новогодняя ночь, - снег переливался в воздухе и медленно опускался вниз, где-то грохотали петарды, в небе вспыхивали разноцветные фонтанчики, слышались радостные крики и смех. Допили шампанское, и Наде захотелось туда. Они зашли к Надиным родителям, подарили им торт и пошли по проспекту в сторону Воробьёвых гор, ветра не было, - только снег и повсюду огни. Андрей держал Надю за руку:
- Красиво сегодня, правда?
- Да. Только за городом лучше, представляешь, как там сейчас в лесу? Тихо, наверное, и везде снег...
- Сейчас бы ты туда не пошла. Там темно же, ты боишься.
- Ах, ну да... Зато утром бы пошла. И озеро всё во льду... Почему твоя мама пускает нас только летом?
- Она сама там потусить хочет.
- Будто мы ей мешаем!
- Бля, ты же знаешь мою маман! Мы свет нажгём...
- Нажжём!
- Неважно - ты поняла, порядок её весь испортим. Типа, это её дача и она там отдыхает.
- Если б у нас были деньги, мы могли бы хоть в санаторий какой-нибудь поехать...
- Надь, ну нет денег... Может, ты тоже работать пойдёшь? Тогда больше будет.
- Ой, не знаю... Я и так устаю.
- Ну, Веру я иногда могу водить, когда выходной.
- Да? А почитать ей нормально, а еду приготовить, пол помыть?.. У тебя хоть выходные есть, а у меня каждый день...
- Да ладно, мать часто её берёт на дачу, днём она в саду; и не надо ничего мыть, пусть маман сама моет, если ты работать пойдёшь, она орать не будет.
- Ну всё равно. Я хочу отдохнуть, только учёба кончилась. Я так устала от всего...
- Ну да, мудак я был...
- Да уж, это точно... Помнишь, мы тут проходили, на девятое мая? Я упала тогда, и колено ободрала, а ты смеялся?
- Это когда познакомились, что ли? А разве не день города был?
- Да нет! Ты что, весна была, - я точно помню, я ж университет тогда бросила. А мне только экзамены оставалось сдать! Ты видишь, совсем пропил и мозги и память.
- Ну, я не пью теперь...
- Это ещё неизвестно.
- Да ладно, хватит уже гнать.
- А я и не гоню, ты не пьёшь сколько? Два месяца всего?
- Три почти...
- Ну вот, этого мало, я понимаю, если бы три года! И сегодня шампанское пил.
- Так от него ни в голове, ни в жопе!
- Это тебе так кажется, а завтра ещё захочется, а потом водка, а потом опять не остановишься!
- Да хорош, видишь, я трезвый иду...
Андрей остановился, полез в карман за сигаретами.
- Дай мне тоже сигарету... Ну прости, я просто боюсь, что опять начнётся... Давай, может, домой пойдём? У меня ноги мёрзнут...
Они вернулись домой, разобрали подарки, - Надя положила под ёлку красивую коробочку с фотоаппаратом, Андрей - книгу в обёрточной бумаге, - вместе залезли в ванну, Надя налила в неё шампунь, - получилась густая пена. Они смеялись и дули друг на друга мыльные пузырьки, залили пол, потом долго целовались в остывшей воде; в ванне было неудобно, они пошли в постель и заснули утром, обнявшись. На следующий день они снова пили шампанское, доедали салаты, а вечером пришли Витёк и Серый, принесли водку. Андрей долго отказывался и пил шампанское, пока оно не кончилось, но потом выпил рюмку, потом ещё, и сразу язык стал, будто чужой и движения неловкие. Надя обиделась и убежала на улицу; вокруг продолжался праздник, кто-то пытался петь и, запнувшись спьяну, смеялся; вспыхивали фейерверки, где-то играла музыка. Метро было ещё открыто, Надя прислонилась к парапету подземного перехода и задумалась, - ей было скучно, к родителям ехать не хотелось, она даже подумала вернуться, и тут подошли два юноши, - оба нетрезвые, чуть моложе неё, весёлые, - один с серьгой в брови и в полосатой шапке, другой с длинными волосами и в кожаной куртке:
- С новым годом! Возьмите! - тот, который с серьгой протянул ей зажжённую бенгальскую свечу и улыбнулся. Надя немного оторопела, однако свечу взяла и стояла, не зная, куда девать глаза.
- Пойдёмте с нами? - всё тот же юноша показал рукой куда-то в сторону - веселее будет. Надя взглянула на второго, - тот молча курил, но тоже улыбался, только, скорей чему-то своему. И Надя пошла. Они сидели в каком-то дворе, пили шампанское - в рюкзаке у молчаливого было три бутылки, потом Дима, - тот, разговорчивый, в шапке, - предложил поехать к нему. Ехать было недолго, всего две станции, но как раз метро закрылось, и они пошли пешком. Наде было весело, её глаза блестели, в голове немного кружилось, она шла под руку с Димой, а его хмурый друг держался немного сзади.
Дима жил один, квартира досталась ему пару лет назад, когда умерла бабушка: "у меня мама замуж снова вышла, я ей мешаю, - он засмеялся - на самом деле, это она мне мешает, знаешь, как они там скрипят и стонут!"
- А сколько ей лет? - спросила Надя, её немного покоробило, что можно вот так рассказывать о матери.
- Да ей сорока ещё нет, тётка в самом соку, третий раз замуж выходит! - Дима засмеялся, но Надя совсем смешалась и принялась разглядывать комнату: незастеленная большая кровать, стены в плакатах, на столе компьютер, а сам стол письменный, какой-то старинный и перед ним чёрный офисный стул; на полу кальян, везде разбросаны журналы и одежда, на окне нет занавесок, а на подоконнике большая керамическая пепельница в форме лёгких.